ПОСЛЕДНЯЯ РАДОСТЬ

Когда Роза Соломоновна пришла домой, ее муж сидел в кресле перед телевизором с закрытыми глазами. Это была его обычная поза, и называлась она «я смотрю телевизор».

– Сёма, ты даже не хочешь знать, что случилось, – сказала Роза Соломоновна.

– Что же могло случиться? Всё, что могло, с нами уже давно случилось, – ответил Семен Израилевич  и добавил: – Только что передали, что в честь какого-то «гелда»¹ они дали обед.

– Какой обед? Кто дал? – не поняла Роза Соломоновна.

– Как кто, – Семен Израилевич всегда злился на жену, когда она не понимала его. – В Кремле дали обед в честь какого-то «гелда». Я прослушал, из Австрии или из Австралии. Как ты думаешь, что у них было на этом обеде? У них там вообще умеют готовить хороший обед? Надо нам сегодня сделать цимес.

– Сёма, о чем ты думаешь? Тебе есть дело до их обеда. Ты даже не хочешь знать, что случилось. Когда я тебя просила, когда я тебя умоляла поставить около Фимочки ограду и занять место, что ты мне ответил... Ты мне ответил, что твоего места никто не займет, – и Роза Соломоновна беззвучно заплакала. Просто слезы сами по себе текли по щекам, застревая в глубоких морщинах.

– Я же три раза туда ходил, – Семен Израилевич даже поднялся с кресла, что бывало очень редко. – Мне сказали: «Нельзя». Что я должен был сделать? Слава Богу, там тоже ничего нельзя. Метр земли, три шага отступил и новый метр. Всё, что мы заслужили. Для кого они оставляют место? Там же не хоронят начальство.

– Перестань ты, в конце концов, – ответила Роза Соломоновна. – Другие ставят ограды и ничего. Договариваются как-то. Соломоники поставили ограду на пять человек.

– Зачем им на пять человек? – переспросил Семен Израилевич. – У них же нет столько. Что, они своих родственников из Америки выпишут?

– Сёма, перестань, я тебя умоляю. С нового года закрывают еврейское кладбище. У кого есть место –  тому разрешат туда, у кого нет – на «Дружбу».

– Кто это тебе сказал? – насторожился Семен Израилевич. – Как это, закрывают кладбище... Что это им – магазин? Сегодня – нет, завтра купишь.

– Горисполком был, я сама слышала.

– Дружба, – нараспев произнес Семен Израилевич. Ему хотелось сказать что-нибудь колкое, чтобы боль, которая собралась на душе, вырвалась с этими словами наружу. – Лучше бы они свой горисполком так назвали, они кладбище называют «Дружбой». Зог мир, фар вос дер фройншафт кен зайн нор аф бисойлем², – последние годы Семен Израилевич даже дома перешел на русский язык, но стоило ему понервничать, и он тут же, незаметно для самого себя, возвращался к еврейскому.

Вообще-то Роза Соломоновна смелая женщина. Особенно, когда она дома вдвоем с мужем. Но у каждой женщины есть своя маленькая слабость. Есть она и у Розы Соломоновны. Она боится всяких государственных учреждений. Особенно горис­полкома. Отчего это? Оттого, что у всех мужья как мужья, а у нее ненормальный человек. Он и в молодости был такой, а что говорить сейчас, под старость.

Правда, это было давно. Но об этом надо сказать. Они тогда еще жили впятером в одной комнатке. Семен Израилевич, Фимочка, Роза Соломоновна, ее папа и мама. Папа с мамой старались не мешать детям, но всё равно, разве это жизнь впятером в одной комнате... Днем еще туда-сюда, а ночью что делать? В общем, когда начали давать квартиры, а  Семена Израилевича это, конечно, никак не коснулось, Роза Соломоновна стала ему каждый день, вместо «спокойной ночи», говорить: «Разве ты мужчина? Разве с тобой будет жить хоть одна женщина?». Вы можете подумать, что Роза Соломоновна жестокая женщина? И в чем-то, конечно, будете правы. Характер у нее не подарок. Но не надо слушать женщину, когда она горячится. Сначала обласкайте, обогрейте, а потом слушайте. Но так как в однокомнатной квартире Семену Израилевичу было негде обогреть и обласкать жену, ему приходилось выслушивать от нее всё на свете.

И однажды он не выдержал. Ушел в сарай и закрылся там. Все заволновались. Еще бы, один в сарае закрылся, и главное всё молча. Роза Соломоновна стояла под дверями и просила прощения. Но ее муж не отзывался ни на какие слова и только что-то вбивал, что-то приколачивал. Роза Соломоновна, конечно, подумала самое плохое. И тогда ее папа сказал:

– Розочка, если не дай бог что, он бы уже сделал.

– Что ты говоришь, папа, – ответила Роза Соломоновна. – Он же один крюк будет вбивать четыре часа. С его руками. Надо ломать двери.

В это время двери открылись сами, и ко всеобщему удивлению из них показалась тележка, сколоченная Семеном Израилевичем. (Оказывается, он что-то умел совсем неплохо делать.)

– Роза, собери мальчику вещи, – сказал Семен Израилевич. – Мы едем.

Папа Розы Соломоновны плохо слышал. И, как все глухие, он очень громко разговаривал.

– Роза, у него есть, к кому ехать? – прокричал он. – Роза, почему он тебя с собой не берет?

– Папа, не кричите так, все соседи соберутся, – попросила Роза Соломоновна.

– Роза, ты потом к нему приедешь? – ничего не понимая, кричал дальше глухой папа.

– Не кричи, я тебя умоляю, – попросила Роза Соломоновна.

Но глухому папе казалось, что от него скрывают самое важное, и он продолжал кричать:

– Роза, я у тебя не спрашиваю, на кого останемся мы, я у тебя хочу узнать, на кого останется квартира?

Первому надоели эти крики Семену Израилевичу, и он ответил так громко, что это дошло даже до глухого папы.

– Мы едем жить в горисполком… К председателю.

В кабинет председателя горисполкома с тележкой их не пустили. Там шло какое-то совещание. И даже узел с вещами отобрали в приемной. Но сам Семен Израилевич с Фимой прорвались в кабинет.

Как только они прорвались в кабинет, Фима, наверное, от страха, сказал:

– Папа, я хочу писать.

А горшок Семен Израилевич, конечно, забыл дома. Не идти же в общественный туалет, тем более, что второй раз в кабинет уже не прорвешься. Семен Израилевич поднял Фимочку на стол, показал ему на хрустальную вазу и сказал:

– Писай.

Фимочка, конечно, стал писать, и все писи стали разбрызгиваться на бумаги.

– Почему ваш сын брызгает на мои бумаги? – спросил председатель горисполкома. – Я сейчас вызову милицию.

– Я же не вызываю милицию, когда его горшок ставят рядом с моим супом и он брызгает мне в тарелку, – ответил Семен Израилевич.

В общем, через две недели им дали ордер на новую квартиру, но председатель горисполкома встретил Розу Соломоновну и сказал ей, что в следующий раз он обязательно посадит ее мужа на пятнадцать суток.

И хоть давно нет того председателя горисполкома, Роза Соломоновна всё равно боится любых государственных учреждений,  и особенно горисполкома. И поэтому, прежде чем выпустить Семена Израилевича из дому, она еще раз спрашивает у него:

– Скажи мне, только честно, ты будешь там себя хорошо вести?

– Я знаю?! – отвечает Семен Израилевич, и не поймешь из его ответа, он действительно знает или он ничего не знает, что он там будет делать.

– Тогда зачем тебе туда идти, я лучше схожу сама, – просит Роза Соломоновна.

– Я там буду умирать, – спокойно говорит Семен Израилевич, как будто для него это такое привычное дело, как выпить перед сном стакан чаю. – Какая разница – после нового года, перед новым годом. Если мне суждено, так я хочу лежать рядом с Фимочкой, или почему меня должны положить рядом с чужими людьми.

– Ой, – говорит Роза Соломоновна и чувствует, что сейчас ей сделается плохо. Она смотрит на своего мужа, ища у него защиты, и видит, как Семен Израилевич бледнеет.

– Что с тобой? – на всякий случай, спрашивает она, разом забыв про все свои болезни. Хотя объяснять ей ничего не надо. За пятьдесят лет, что они живут вместе, она и так всё знает. Есть две болезни: инфаркт и ишиас. И если Сёма бледнеет, значит у него инфаркт. От ишиаса не бледнеют. Ишиас у нее собственный, она про него всё знает.

– Кому-то же надо там занять место, – спокойно отвечает Семен Израилевич. – Так пойду я. Ты моложе, ты еще туда успеешь.

– Ой, – еще раз повторяет Роза Соломоновна и бежит к соседям, к Соломоникам, звонить в «Скорую». Чтоб ее Сёма был жив-здоров, у всех уже есть телефон, у него до сих пор нет. Хотя, кто еще заслужил, как не он.

А Семен Израилевич лежит и видит старое еврейское кладбище, похожее на корабль, бросивший якорь в бухте, из которой давно ушла вода. На горушке старые могилы с черными памятниками и странными буквами, значение которых он уже успел забыть. Сначала писали «здесь похоронен», потом фамилия, имя, а потом… откуда-то из бездонного колодца памяти всплывают бессмертные слова: «Пусть будет душа его вплетена в вечный узел жизни». Здесь на старых могилах похоронен его отец. А за горушкой найдут место и для него, Семена Израилевича. И будет он вечно рядом с отцом и сыном.

Обычно, если Роза Соломоновна уходила на секундочку к Соломоникам, дождаться ее обратно было очень трудно. Но сейчас она прибежала обратно через три минуты.

– Сёма, я прошу тебя, ни о чем не думай. Всё будет хорошо, я тебя умоляю. Вот увидишь. Я сейчас приготовлю цимес. Тебе станет лучше, ты поешь.

Но Семен Израилевич никак не реагировал на эти слова, и она продолжала:

– Я сейчас была у Соломоников, я им тоже с утра всё сказала про кладбище. Но они же…, – Роза Соломоновна хотела по привычке сказать «не ты», но испугалась и добавила: – Они же люди обстоятельные. Они всё узнали. Я таки перепутала. Кладбище не закрывают. Просто новых участков к нему прирезать не будут.

– А для кого они надо, эти новые участки, для нас и для Соломоников, больше евреев здесь нет, – как сквозь сон, ответил Семен Израилевич, и вдруг до него дошел смысл слов, сказанных женой. Он встал с постели, подошел в Розе Соломоновне и спросил:

– Ты опять ничего не перепутала?

– Сёма, я тебя умоляю, – испугалась Роза Соломоновна. – Сейчас приедет «Скорая». Что они скажут? Немедленно ложись.

– Ты не перепутала? – еще раз спросил Семен Израилевич.

– Я в жизни никогда ничего не путаю, – ответила Роза Соломоновна. – Можешь сам у Соломоников спросить. Они мне сказали, что кладбище будет стоять до 2025 года.

– До 2025 года? – грустно улыбнувшись, переспросил Семен Израилевич. – Тогда иди, готовь цимес. До 2025 года я успею проголодаться.

– Хорошо, – засуетилась Роза Соломоновна. – Я сейчас приготовлю цимес. Только я тебя умоляю, ложись. У тебя же сердце. Сейчас приедет «Скорая». Что ты им скажешь? Зачем мы их вызывали?

Мы их вызывали, чтобы они с нами покушали цимес. Они такого в жизни не пробовали. Такого даже в Кремле на обедах не дают. А интересно, чем их там кормят? – Семен Израилевич подошел к телевизору, включил его и уселся в кресло.

^1. гелд (идиш) – большой начальник.

^2. Зог мир, фар вос дер фройншафт кен зайн нор аф бисойлем

(идиш) – скажи мне, почему дружба может быть только на кладбище?