Каждое местечко гордится своими знаменитыми земляками. «Других таких нет на всем белом свете», – скажут вам и будут правы, даже если земляки на поверку не такие уж знаменитые.
У местечковых – особая гордость за свою малую родину и патриотизм, который передается по наследству детям и внукам, даже если давно уже не живут в этом местечке. Каждый житель местечка считает свои родные места самыми красивыми, а своих земляков – самыми талантливыми и самыми известными.

Имя художника Марка Шагала и название Лиозно, Витебск – звучат, как синонимы. Когда говорим о основоположнике религиозного учения ХАБАД, рабби Шнеуре-Залмане, тут же вспоминает местечко Ляды.
Хаим Сутин, живший и творивший значительную часть своей жизни в Париже, в истории навсегда остнется выходцем из Смиловичей.

7 января 1858 года в небольшом белорусском местечке с красивым названием Лужки, которое тогда относилось к Дисненскому уезду Виленской губернии, а ныне входит в состав Шарковщинского района Витебской области, в семье любавичского хасида Иегуды Перельмана и его жены Фейги родился мальчик Элиэзер, которому суждено было стать отцом современного иврита. Языка, на котором в начале третьего тысячелетия произносят свое первое слово малыши, языка, на котором объясняются в любви, решают государственные проблемы, спорят о ценах на хлеб, отдают военные команды, оставляют завещания потомкам. Иврит стал государственным языком Израиля. Его учат в школах и институтах Америки и Австралии, Беларуси и Южно-Африканской Рес­публики, Германии и Аргентины, других стран мира. Он объединил миллионы людей.

У этого языка порази­тельная история. Такая же гордая, странная и сумасшедшая, как и история самого народа. Иврит – один из древнейших языков нашей планеты. После того, как евреи вынуждены были уйти в рассеяние, лишиться своей родной земли и поселиться в разных странах, иврит постепенно стал уходить из повседневной разговорной речи и становиться языком молитв, общения с Богом. Отдельные слова-гебраизмы перекочевали в лексику идиша, ладино и напоминали вершины гор, оставшиеся на поверхности океана от некогда большого и могущественного острова, ушедшего под воду во время стихии.

В начале девяностых годов я узнал, что небольшой белорусский городок Толочин – родина великого американского джазового музыканта и композитора Ирвинга Берлина.

– Это же может стать туристическим центром, – подумал я. – И сюда с интересом приезжали бы группы из разных стран мира, и среди них, безусловно, нашлись бы спонсоры. Но для этого нужно сделать хотя бы один шаг навстречу туризму. Представляете, в полутора часах езды от Минска появится Дом-музей всемирно известного музыканта. И соответствующая реклама будет сделана, и сувенирная продукция подготовлена. Гарантирую интерес американцев и любителей джазовой музыки из разных стран. Тем более, что еще полтора часа езды, и вы в Витебске, где кроме всего прочего, Дом-музей Марка Шагала. Заманчивый туристический маршрут.

«Городок провинциальный, летняя жара…». Конечно же, эта песня Михаила Ясеня была написана не про маленький город на самом севере Беларуси, который так и называется Городок. Да и вообще, вряд ли о Городке кто­то из профессиональных поэтов или композиторов писал песни, хотя Бог не обделил этот маленький город, в потрясающе красивом месте, талантами.

Самая знаменитая белорусская поэма «Тарас на Парнасе» написана городокским мещанином Константином Веренициным. Белорусский поэт Владимир Скорынкин, стихотворение которого «Яны спрадвеку тут жылi», мы еще процитируем, родился в послевоенном Городке. Проведать родительские могилы приезжает питерский дирижер Массарcкий. Фамилии, имена можно перечислять и дальше, а вот песен не припомню. Может, поэтому, когда я представляю себе довоенный Городок, который никогда не видел и знаю по рассказам людей, живших в нем, да по музейным фотографиям, слышу песню Михаила Ясеня «Городок провинциальный, летняя жара…»

22 июня Рувим пошел на рыбалку на Луговое озеро. Стоял солнечный теплый день. Хорошо клевала рыба. Рувим радостный возвращался домой и услышал: «Война, война, война». Кто-то плакал, кто-то уверенно говорил, что через неделю война закончится, фашистов разобьет наша героическая Красная Армия. И мы будем в Берлине.

На бывшей рыночной площади на столбе висела огромная радиотруба, в домах были радиотарелки, люди собирались и слушали. Сначала выступил Нарком иностранных дел Вячеслав Молотов. Он сказал, что враг будет разбит и победа будет за нами. Городокские пацаны, и Рувим вместе с ними, были даже в какой-то мере в восторге: будем участвовать в войне, будем побеждать, бить фашистов. Потом выступил Иосиф Сталин и сказал, что весь народ должен подняться на борьбу с врагами. Думающие люди сразу стали задавать вопросы: «Зачем поднимать весь народ? Зачем собирать народное ополчение? Видно, дела не такие уж победные». О положении на фронтах никто и ничего толком не знал. В начале войны не было Совинформбюро, звучали сводки Главного командования Красной Армии. В них сообщалось, что наши войска ведут тяжелые бои, отбивают атаки немцев, уничтожено много вражеской техники.

Стрельбы батарея провела на отлично. Кожевников получил благодарность от командира дивизии. Двум сержантам дали внеочередные отпуска. Только вернулся Рувим в часть, как к нему домой прибегает дежурный по штабу и говорит:

– Комбат, вас вызывает командир полка.

Кожевников подумал, его хотят еще раз поблагодарить за отличную стрельбу.

Заходит к командиру полка. Сидят у него в кабинете два незнакомых капитана. Командир полка явно в расстроенных чувствах:

– Старший лейтенант, эти два капитана хотят вами заняться.

– Пожалуйста, – отвечает Кожевников, не чувствуя никакого подвоха.

– Где ваше жилье? – спрашивают у него.

– Здесь, рядом.

– Мы вас предупреждаем, что вы не имеете права от нас отлучаться.

Подошли к дому, где жил Кожевников.

– Мы обязаны провести у вас обыск.

Устроился Рувим Захарович работать на мебельную фабрику. Его, мастера на все руки, грамотного человека, взяли на работу начальником цеха. Кожевников понимал, что необходимо учиться, восстанавливать знания. Пошел на подготовительное отделение в Московский инженерно­строительный институт. Сдал все экзамены. В учебе Кожевников всегда был прилежным, и его хотели без экзаменов зачислить на первый курс. Даже сказали об этом. Но когда вывесили списки студентов, фамилии Кожевников среди них не оказалось. Он стал наводить справки, и ему посоветовали сходить в первый отдел. Для тех, кто не знает, что такое первый отдел, поясню – это представитель сосбезопасности на заводе, фабрике, в институте.

Приходит Кожевников в первый отдел, а ему мордоворот, сидящий за столом, говорит:

– Почему вы скрыли в автобиографии, что были осуждены и находились в заключении.

– Я реабилитирован и имею право нигде не указывать это.

– С твоей биографией тебя в Москве в дворники не возьмут. Забирай свои документы, – подытожил разговор начальник первого отдела.

Пришел Рувим Захарович на мебельную фабрику, поделился горем: «Вроде, реабилитированный, да не для всех». Ему говорят: «Не печалься. Иди учиться в техникум по нашему профилю».