Его деда на самом деле звали Мендл. И вообще, он почти ничего не придумал, а просто обратился памятью в детство. Вспоминал-вспоминал, и вдруг все встали перед глазами как живые. Лучшим другом деда Мендла и вправду был реб Берл Хейфец, и другие тоже были или соседи, или знакомые соседей, или родственники этих знакомых, или те, о ком они точно знали, что истории, приключившиеся с ними, самые что ни на есть подлинные… Но имена-то, имена… А прозвища? Редко кого, как деда Мендла, звали довольно почтительно – Мендл Огородник или Мендл Гордец – за лучшие в местечке овощи и за независимый характер: чаще прозвища были обидными, иногда скандальными… Бенче Кукареку-Скандал или Авремл-Пустослов – поживите вы с такими прозвищами! Или Нисон Болботун, или Бенцион Огурчик, который фаянс называл фаянцем… Странно, что его не звали Бенцион Фаянец…

А реб Берл Хейфец был не только лучшим другом деда Мендла, весельчаком и острословом, но и единственным из местечковых стариков, кто серьезно относился к Береле Чернякову – и к самому мальчику, и к его вопросам. Почему такая русская фамилия у еврейского мальчика? Он долго не знал, и реб Берл не сразу ответил…

Перенесемся на много десятилетий назад, в еврейское пространство, в белорусское местечко Лиозно… Это были годы перед Второй мировой войной, и хотя Лиозно уже не было местечком, знакомым нам по Ицхаку Лейбушу Перецу или Шолом-Алейхему – старики уходили из жизни, а молодежь разъезжалась по большим городам, но еще водились степенные доморощенные философы и уважаемые знатоки Талмуда, веселые лукавые мудрецы и хранители старинных хасидских песен.

Мой отец был военным, и этим объясняется география рождения его детей. Дочь Дина родилась в Монголии, я – в Приморском крае, недалеко от Владивостока, Рафаил – в Ленинграде.

Что мне запомнилось из раннего детства?

Как ни странно, день смерти Сталина. Начало марта – яркий, весенний, теплый, солнечный день.

Помню своих дедушку и бабушку – папиных родителей, они жили в нескольких трамвайных остановках от нас. Были у нас еще родные по маме и по отцу, но в то время я к этому относился без особого интереса. Да никто и не стремился мне рассказывать о них. Родители этих тем старались избегать. Как я теперь понимаю, это были опасные для нормальной жизни знания, их надо было скрывать, проще было не знать и не передавать их детям. Переписка с родными, многие из которых были в то время за границей, могла стать причиной увольнения с работы и даже обернуться лишением свободы.

Жизнь послевоенного поколения шла своим чередом: школа, техникум, армия, работа, учеба в институте, семья и дети.

Я шел по центральной улице родного Витебска, где прошла почти вся моя жизнь. С неба медленно кружился и падал пушистый первый снег, покрывая сединой еще талую землю, ложился хлопьями на неопавшую листву, превращая деревья в сказочных лохматых великанов. Снег покрывал землю и еще зеленые газоны белым саваном и таял на тротуарах и проезжей части улицы, по которой, играя в темноте разноцветными огоньками, проносились автомашины. Я шел по улице моего детства, снег ложился мне на плечи, на лицо и на уже седую голову. Я думал о своей жизни, о жизни моих родителей, о своих детях и внуках, о нашем роде, из которого мало кто уцелел в мясорубке этой проклятой войны.

Я никогда не видел ни своего деда, ни бабушку, ни его братьев и сестру, многие из которых погибли во время войны. Я знаю, что род Ханиных, из которого я происхожу, жил долгие годы в знаменитом хасидском местечке Любавичи, что на Смоленщине.

В любом еврейском местечке всегда был ребе и всегда был кузнец. В Любавичах кузнецами были мой прадед и дед. Других кузнецов не было, а раввином был ребе Шнеерсон.

Любавичского ребе знают все хасиды мира, а вот любавичского кузнеца Менделя Ханина знали только жители местечка да еще жители окрестных деревень, что приходили к нему, кузнецу, подковать лошадей или выковать какую-нибудь нужную в хозяйстве вещь.

Было у Менделя три сына: Муля, Ицек и Самуил и еще дочь-красавица Рахиль. Все они родились и выросли в местечке Любавичи. Моим дедом был Ицик Менделевич Ханин. Он был благопорядочным верующим евреем. Он тоже стал кузнецом, помогая отцу вести это мудреное и нужное людям дело. Жили они дружно, в трудах и заботах зарабатывая хлеб свой насущный.

В 1891 году в Турове накануне праздника Симхат Тора в семье шойхета (резника) Мейше бер Шифмана и Гитл-Цивье родился первенец, которому дали имя Арье-Лейб. За ним у четы Шифманов появилось еще шестеро детей, но Арье-Лейб выделялся особой одаренностью. Когда мальчику исполнилось семь лет, раввин Исер-Залман Мельцер¹  взял его под личную опеку. В 1904 году в возрасте 13 лет Арье-Лейб по рекомендации Мельцера был принят в иешиву Радуни известного своей незаурядной ученостью раввина Хафец Хаим² , с которой он оказался связан в течение 18 лет.

Мейше и Гитл не было дано узнать, как сложится судьба их детей внуков они не дождались – вскоре после погрома в Турове в 1920 году они умерли. Когда Арье-Лейбу исполнилось 30 лет, Исер-Залман Мельцер познакомил в своем доме сына туровского резника с его будущей женой – Рохл Лидер, дочерью раввина Копыля Израиля Янкива Лидера. Свадьбу сыграли в 1922 году, еще через несколько месяцев Арье-Лейб получил смиху (диплом раввина) и право возглавить общину в местечке Грозово. Однако пробыла там молодая чета недолго – раввин Телушкин из Пуховичей эмигрировал в Америку, и его место оказалось вакантным.

Сто лет назад жила в Витебске большая и дружная семья Залмана и Гиты Марковичей. Это была распространенная в те годы в Витебске фамилия. И жило здесь несколько десятков семейств, связанных между собой то ли родственными узами, то ли просто носящих одну фамилию. Возможно, и происхождением своим эта фамилия обязана витебской земле, где буквально в километре от города находилась Маркова слобода. Сегодня в Витебске не осталось больше людей, носящих фамилию Маркович.

Семья Марковичей владела мельницами, Залман был купцом первой гильдии. Человек образованный, большой любитель французских романов. Судя по одной из фотографий, которая висела вдалеке от Витебска, в Лос-Анджелесе в мастерской у сына Залмана – Самуила, он был награжден несколькими медалями.

Семья Марковичей была богата в первую очередь детьми. Тринадцать детей было у Гиты и Залмана: десять мальчиков и три девочки. Залман в пятницу после полудня шел с сыновьями в синагогу. Сначала его спутниками были старшие: Макс, Наум, которого почему-то чаще называли Митя, и Григорий. А потом подтянулись младшие сыновья: Соломон, Самарий, Самуил, Ефим, Абрам, Эммануил, Зиновий.

В книге одного из руководителей антифашистского подполья Минского гетто Григория Смоляра “Мстители гетто” есть такие строки: “Много инициативы проявляла в деле обеспечения себя оружием и наша молодежь... Группа Нонки Маркевича (к которой принадлежат Саня Каплинский, Шолом Грингауз, Яша Лапидус и другие) вышла из гетто и при содействии школьных товарищей-белорусов Вити Рудовича и Коли Прищепчика в районе Могилевского шоссе вырыла из земли 540 патронов, пулеметную ленту, 12 оружейных затворов, две гранаты и т.п.” ¹.

В начале августа 1941 года семья Грингаузов, как и тысячи других семей минских евреев, была переселена в гетто. Это была большая семья: отец Арон Лейбович, мать Ревекка Абрамовна, сыновья Шолом (1928 года рождения) и Лева (1939 года рождения), дочь Геня (1935 года рождения), две бабушки, братья отца и матери с семьями, сестра отца с семьей.

Начались страшные дни и ночи.

Геня Ароновна Завольнер-Грингауз вспоминает:

“Всех нас переселяют в районы Минского гетто. Маму, папу и нас, троих детей – на улицу Сухую, которая вела на еврейское кладбище (впоследствии эта улица, вымощенная брусчаткой, получила название “Дороги смерти”).

“Король Лир” в Русском драматическом театре в Минске шел под музыку Бетховена. Исполняли отрывки из Седьмой и Третьей симфоний и увертюру к “Леоноре”... Но перед дирижером лежали не ноты, а белый чистый лист бумаги. Кисть его левой руки касалась электролампочки. Когда ее зажигали, пальцы ощущали тепло. Это был знак: спектакль начинается! Илья Моисеевич поднимал дирижерскую палочку...

Немногие в зале знали, что дирижер абсолютно слеп. Его приводили в оркестровую яму задолго до начала спектакля.

Имя еврейского музыканта, композитора и дирижера Ильи Моисеевича Тейтельбаума не значится ни в одной энциклопедии. Мне о нем стало известно от кинорежиссера Сергея Шафира. А ему рассказал о Тейтельбауме его друг, тоже кинорежиссер, Лаврентий Сон. Лаврентий живет в Алматы и снимает документальные фильмы об истории и культуре так называемых “малых наций” бывшего Советского Союза – курдов, греков, уйгуров, дунган.

Узнав о вымирающей корейской деревне, которая находится в ста километрах от Ташкента, Лаврентий Сон отправился туда и услыхал поразившую его историю. Она и была опубликована Сергеем Шафиром в его книге “Не только о личном”, вышедшей в 1997 году в Израиле.

В 1937 году с Дальнего Востока в Узбекистан был переселен целый корейский колхоз вместе с его председателем Григорием Петровичем Кимом. В нелегкие военные годы, мотаясь по районам, он всегда привозил домой какой-нибудь музыкальный инструмент – то мандолину, то гитару, то трубу. Корейцы – народ не только трудолюбивый, но и музыкальный. И вот узнает председатель, что на строительстве канала появился какой-то музыкант, еврей. Пошел его разыскивать. Ему указали на худощавого человека в очках. Измученный тяжелой работой, тот отрешенно смотрел на пришедшего корейца.

Наши родители Ида и Лева – родом из Новоград-Волынска Житомирской губернии. В начале 30-х годов приехала юная пара в Москву. Поселились в бараке в Покровско-Стрешнево. После окончания рабфака Лева начал учиться в лесотехническом институте, а Ида – в фармацевтическом техникуме. Родился мальчик – обожаемый Семочка.

Прошла в стране кампания – мобилизация молодых специалистов в Красную армию. И Лева стал работать военспецом по снабжению армии лесоматериалами в Наркоматлесе. Дали ему звание лейтенанта.

Наркоматлес перед войной построил себе ведомственное жилье – четыре барака “улучшенной планировки”. А именно – не коридорного, с водопроводной колонкой и общим туалетом на улице, а квартирного типа. Это “элитное” жилье располагалось на жуткой тогда окраине Москвы – в Ростокино, что за Всероссийским Выставочным Центром (именовавшейся ВСХВ), возле строящегося здания ВГИКа. Окрестные жители называли новые бараки “еврейскими” за их повышенную комфортабельность: ванна, туалет, кухня на три семьи. Впрочем, так же, как и в обычных бараках – печка в каждой комнате и сарай для дров во дворе. Каждая комната (15 кв. м) предназначалась для одной семьи. И только семье видного начальника в Наркоматлесе по имени Иосиф Григорьевич Ресин (благословенна его память!) была выделена трехкомнатная квартира полностью.

Ресину сказали, что у некоего лейтенанта Фердмана Льва Соломоновича только что родился второй ребенок, девочка, и что жена лейтенанта не хочет из роддома возвращаться в свой полуразрушенный барак в Покровское-Стрешнево. Иосиф Григорьевич, не раздумывая, согласился отдать одну комнату в своей квартире семье незнакомого ему лейтенанта.

С тех пор две семьи жили вместе, были друг другу ближе, чем иные родственники, – до самого конца жизненного пути родителей. В каждой семье росло по мальчику.

Хочу рассказать об одной далеко не всем известной трагической странице истории евреев западных районов дореволюционной России.

Моя бабушка Меллер Эйга (девичья фамилия Эйгелис) родилась в 1888 году в Гродно. Часто она говорила: “У меня в жизни было на одну войну больше, чем у других. Я ведь беженка империалистической войны”. (Так она называла Первую мировую войну).

Я понимала это так: она покинула Гродно вместе со всем мирным населением в связи с близостью города к фронту. А национальная принадлежность здесь ни при чем.

Мои представления начали рушиться сравнительно недавно. В книге Голды Меир “Моя жизнь” я прочитала, что из прифронтовой полосы России были насильственно выселены с насиженных мест именно евреи, и этот акт царского правительства был крайне негативно воспринят мировой общественностью. Позже я узнала, что с началом войны руководящие военные круги России охватила дикая волна антисемитизма.

Мог ли кто-нибудь предположить, что останки одного из яростных противников советской власти – Антона Ивановича Деникина, умершего в 1947 году в Америке, через 58 лет перехоронят в Москве, да еще в некрополе Донского монастыря?

Помню, в школьных учебниках руководителей белого движения генералов Деникина, Корнилова, Юденича, Врангеля, адмирала Колчака изображали в виде карикатур, не иначе, как брызгающих слюною бешеных собак. Оскаленным мордам придавали черты схожести с означенными лицами, а для лучшего запоминания на теле пса писалась фамилия.

Много позже понял, что учили нас односторонне: большевистский переворот развязал братоубийственную войну, чудовищную по кровопролитию и несправедливости. На Ленина «сотоварищами» можно было рисовать такие же карикатуры, как на царских генералов!