В 1891 году в Турове накануне праздника Симхат Тора в семье шойхета (резника) Мейше бер Шифмана и Гитл-Цивье родился первенец, которому дали имя Арье-Лейб. За ним у четы Шифманов появилось еще шестеро детей, но Арье-Лейб выделялся особой одаренностью. Когда мальчику исполнилось семь лет, раввин Исер-Залман Мельцер1 взял его под личную опеку. В 1904 году в возрасте 13 лет Арье-Лейб по рекомендации Мельцера был принят в иешиву Радуни известного своей незаурядной ученостью раввина Хафец Хаим2 , с которой он оказался связан в течение 18 лет.
Мейше и Гитл не было дано узнать, как сложится судьба их детей внуков они не дождались – вскоре после погрома в Турове в 1920 году они умерли. Когда Арье-Лейбу исполнилось 30 лет, Исер-Залман Мельцер познакомил в своем доме сына туровского резника с его будущей женой – Рохл Лидер, дочерью раввина Копыля Израиля Янкива Лидера. Свадьбу сыграли в 1922 году, еще через несколько месяцев Арье-Лейб получил смиху (диплом раввина) и право возглавить общину в местечке Грозово. Однако пробыла там молодая чета недолго – раввин Телушкин из Пуховичей эмигрировал в Америку, и его место оказалось вакантным.
Арье-Лейб приобрел репутацию вдумчивого и отзывчивого человека, владеющего премудростями еврейской учености. Образцом поведения для него служили моральные и этические законы Хафеца Хаима. Поэтому не случайно в 1922 году Шифман получил одновременно два приглашения – от верующих Марьиной Горки и Пуховичей занять место руководителя общины и направлять их духовную жизнь.
Марьина Горка – центр Пуховичского района с населением около шести тысяч человек, пятая часть из которых были евреями. Здесь работали железнодорожная и почтовая станции, сельскохозяйственный техникум. Но свой выбор Арье-Лейб остановил на Пуховичах – местечке в семи километрах от Марьиной Горки, меньшему по размерам, но с богатой историей и традициями.
Еврейская община Пуховичей вела свое начало с XVI века. В 1923 году здесь проживало 1214 евреев3, или более половины всего населения. Евреи торговали в полусотне лавочек и магазинов, четыре раза в год проводились ярмарки. Отношения с белорусами были хорошими. Жители окрестных деревень покупали у евреев все необходимое для жизни, регулярно делали заказы еврейским ремесленникам. Большим достатком не отличались ни те, ни другие, поэтому и делить особенно было нечего. В порядке вещей считались взаимопонимание и выручка.
Евреи Пуховичей жили по заведенным давно правилам и порядку. Шойхетом был Эли Арун, который одновременно исполнял обязанности моэла, совершая ритуальные обрезания новорожденным мальчикам. В Марьиной Горке за это отвечал Райцке. Евреи предпочитали называть друг друга по прозвищам, а не по фамилии.
Сразу после приезда в Пуховичах чета Шифманов квартировала у Хаима дер Карликера, а потом у Давида дер Кремера. Водоноса в местечке звали Нохим дер Клог. Был и свой юродивый Меир дер Мешугенер. Одинокий и беспомощный человек, он кормился подаянием, а члены общины по очереди оказывали ему посильную помощь. В Пуховичах всегда собирали аудиторию слушателей магиды (проповедники), они имели прозвища того места, откуда происходили родом или где постоянно проживали. Много было бедняков и нищих, были свои «жадины» и люди щедрые, дававшие на благотворительность. Шадхоним (сваты) и клезмеры (музыканты) помогали устраивать свадьбы, а смешанные браки считались редкостью.
В Пуховичи приезжали разные орхим (гости), и дом Шифманов был всегда открыт. Каждое лето у них останавливалась семья раввина Лидера из Минска. Когда раввин Аарон Котлер решил перебраться на постоянное место жительства в Америку, он заехал проститься в Пуховичи. Циля, дочь Арье-Лейба, вспоминала, что после этого посещения отец был встревожен и сказал, что в Америку не поехал бы, хочет в Палестину. Если это не удастся, то он попадет на Соловки, куда власти соберут оставшихся раввинов и духовных лиц.
Гостей члены общины приглашали к обеду по очереди. Если кто-то оставался вечером и нуждался в ночлеге после майрев (вечерней молитвы), то раввин Шифман приводил такого человека к себе домой. Трапеза была два раза в день, поэтому обедали вечером. В Пуховичах действовало несколько синагог, меламеды вели занятия в хедерах. На швуэс (шавуот, праздник кущи) хозяйки угощали блинчиками и прежде всего они доставались гостям, а потом уже своим домашним, чтобы хватило.
Двадцатые годы были временем далеким от достатка. Однако раз в неделю на шабес (в субботу) у всех на столе стояли хала и кусочек мяса. Принято было делиться друг с другом, чтобы встретить царицу субботу, как подобает евреям. В 1933 году голодали все, но даже в тех условиях люди делились отрубями и кислой капустой.
В Пуховичах у четы Шифманов родились дети – девочка Циля (Гитл-Цивья) и мальчик Мейше Бер.
Все дела в Пуховичах вершил сельский совет, где заседали в том числе и дети прихожан синагог. Местная власть заставляла верующих отправлять учащихся в государственную школу, требовала закрыть хедеры. Шифману угрожали, что если его дочь не будет посещать школу в субботу, то его отдадут под суд. Циля вынуждена была ходить по субботам в школу, но при этом завязывала руку или пропускала занятия под разными предлогами. Директор школы, чтобы утвердиться как коммунист, устраивал антирелигиозные вечера для родителей. Но поскольку Арье-Лейб не являлся, он заставлял Цилю декламировать атеистические стихи Харика, Кульбака и других пролетарских еврейских поэтов.
Несчастье случилось в Пуховичах в 1924 году – большой пожар, и почти все местечко выгорело. Огонь уничтожил не только жилые дома, хозяйственные постройки, школу, но и синагогу, микву. В этих условиях молодой раввин проявил лучшие организаторские качества. Он установил связь с американским Обществом выходцев из Пуховичей и заручился их поддержкой. Деньги из Америки переводились на имя Арье-Лейба, принявшего на себя ответственность за прихожан местечка. В сжатые сроки были отстроены дома верующих и две синагоги – общая для молитвы и бейт-мидраш – место учебы и изучения Торы, кошерная бойня, новая миква, привели в порядок еврейское кладбище у реки. После этих событий авторитет раввина значительно вырос.4
Независимый и рассудительный раввин оказался неугодным для сельсовета. Арье-Лейб отказывался от сотрудничества с властями и по каждому вопросу имел свое мнение. Будучи в Пуховичах неформальным лидером, раввин стал фигурой, которую было необходимо устранить. В начале тридцатых годов Арье-Лейба арестовывали дважды по обвинению в сокрытии нетрудовых доходов и паразитическом образе жизни. Первый раз это произошло в 1933 году, когда поздно вечером к Шифманам явился председатель сельсовета Пуховичей и сказал: “Ребе, я пришел за Вами”. Его увели и продержали ночь в погребе, требовали золото и доллары, которые родственники пуховичских евреев присылали на имя Арье-Лейба, жертвовали на синагогу и нужды общины. Коммунары, убедившись, что раввин самый бедный из своих прихожан и кроме книг у него ничего нет, отпустили. Потом от Шифмана потребовали отказаться от сана раввина, объявить об этом через одну из республиканских газет – “Советскую Белоруссию” или “Звязду”. В периодической печати уже появились такие “признания” духовных лиц из разных местечек Белоруссии – тех, кого удалось запугать. Домой к раввину зачастил фининспектор с требованием доказательств доходов семьи. Две сестры Арье-Лейба жили в Минске и присылали ему 15 рублей в месяц, квитанции на которые раввин предъявил проверяющему.
Через год история с задержанием и вымогательством в НКВД повторилась, и снова без результата для властей. В 1936 году Шифману вместе с семьей приказали в 24 часа покинуть Пуховичи под предлогом, что местечко находилось на 95-м километре от советско-польской границы, а все подозрительные и нелояльные лица должны были удалиться на 101 км. Раввина разлучили с его общиной, к которой он прикипел душой, заставили срочно уехать, без вещей и книг, которые остались на съемной квартире.
Ближайшим местом, где разрешалось остановиться, оказались Осиповичи. Шифман нашел комнату, поселил семью и отправился на поиски работы в Смоленск. Арье-Лейба приняли в синагоге и устроили на должность бухгалтера, но он фактически исполнял обязанности раввина.
17 октября 1937 года Шифмана вызвали повесткой на допрос в НКВД, который длился весь день, и предложили стать негласным информатором органов государственной безопасности. В противном случае – угрожали привлечь к ответственности как политического преступника. Следователь отпустил его на сутки домой все обдумать и посоветоваться с женой. Арье-Лейб ответил, что вера и убеждения не оставляют ему выбора.
19 октября в два часа ночи к Шифманам постучали. Тщательно обыскали все углы, трясли каждый сэйфер (книгу), забрали два мешка с рукописями, письма родных, переписку с раввинами Котлером, Мельцером, Хафец Хаимом и другими.
В годовщину Октябрьской революции, 7 ноября, объявили общую амнистию. Однако на политических заключенных она не распространялась. Домой к Рохл неожиданно пришел молодой человек, не еврей, с приветом от Арье-Лейба. Он сообщил, что есть надежда на освобождение мужа. По рассказу незнакомца, он находился в общей камере с Шифманом. В переполненной камере заключенные вынуждены были все время стоять. Раввин держался достойно, утешал слабых, обнадеживал павших духом. Из тюремного пайка он брал только хлеб, а похлебку и махорку отдавал другим. Шифмана жалели и “давали место”: расступались и позволяли два часа в день полежать. Это была последняя весточка от родного человека.
Когда 27 ноября Рохл, Циля – 13 лет, и Мейше-Бером, 10 лет от роду, стояли в общей очереди в тюрьму Смоленска с передачей, к ним подошел начальник тюрьмы и спросил: “Шифман?”. Рохл и дети хором ответили: “Да!”. Начальник уточнил: “С бородой?”. Жена и дети подтвердили, они ожидали, что вот-вот в дверях появится Арье-Лейб, его отпустят, и все вместе вернутся домой. Но услышали неутешительное: “Осужден на 10 лет без права переписки. Выселен в отдаленные лагеря”.
Ночью Рохл тайком увезла детей к родственникам в Гомель: было известно, что вслед за вынесением приговора мужу в течение короткого времени забирают жену, а детей отправляют в специальный детский дом, где могут им поменять имя и фамилию.
Арье-Лейб бен Мейше бер Шифмана судила тройка Управления НКВД Смоленской области под председательством Антонова. Обвинение имело несколько пунктов, но все сводились к осуществлению раввином активной контрреволюционной деятельности среди населения, клевете на советскую власть, поддержании контактов с заграницей, выражении сочувствия к Тухачевскому и Троцкому и возбуждению прихожан против местных властей.
В ходе следствия, которое длилось с 20 октября по 12 ноября 1937 года, были допрошены 8 свидетелей. Арье-Лейба обвиняли в том, что он переписывался с родственниками в Литве и США, жаловался на тяжелое материальное положение семьи и просил помощи, получал чеки для Торгсина. В Вильнюсе проживал брат Шифмана – Иешуа (Овсей), в Нью-Порт (США) – тетя Рахиль Ароновна Перепелочкина, в Минске – сестры Фрейдл, Ханке и Рива. Сначала Шифман отрицал переписку, но после предъявления перехваченных писем вынужден был признать. Письма послужили главным основанием для обвинения в клевете.
Другое обвинение гласило, что, будучи самым влиятельным членом еврейской общины “Миснагдим” в Смоленске, он стремился превратить ее в контрреволюционную организацию. Третьим – было мнимое укрывательство от налогов. Четвертым – организация верующих Смоленска с требованием создать условия для соблюдения иудейских традиций. Раввин организовал сбор подписей верующих с просьбой разрешить устройство кошерной бойни и миквы для женщин. Сбор подписей был истолкован как попытка контрреволюционного заговора.
Пятое обвинение состояло в апелляции Шифмана к Новой редакции советской Конституции 1936 года, которая декларировала право всех народов Советского Союза открыто исповедовать свою религию. Следствие истолковало это как призыв к сопротивлению и свержению существующего строя.
Шестое обвинение гласило, что Арье-Лейб выражал сочувствие “врагам народа” Тухачевскому, Якиру, Уборевичу, Путне, Фельдману и другим жертвам репрессий и высоко о них отзывался. В дополнение к этому он, якобы, восхвалял Троцкого и утверждал, что при нем евреям жилось бы лучше.
Седьмое обвинение – в толковании раввином положений древнееврейских текстов в контрреволюционном духе.
Свидетели, проходившие по делу Шифмана, были прихожанами Смоленской синагоги и членами “двадцатки”5 : Аарон Фукс, Мовша Харит, Михаэль Долгин, Самуил Пергамент, Залман Сонин, Мендель Махлин, Хаим Кольнер, Зелик Кац и Липа Шевелев. Следователю Кириенко не удалось добиться нужных показаний. Тогда за дело взялся следователь Свиридов, и свидетели сделали необходимые признания.
Из материалов следствия, которые хранятся в архиве Управления ФСБ по Смоленской области, видны незаурядные личные качества и независимое поведение раввина Шифмана на допросах. Он не скрывал своих убеждений, считая, что в противном случае его жизнь утратит смысл.
Шифмана приговорили к расстрелу 13 ноября 1937 года. Привели приговор в исполнение 19 ноября того же года. Место захоронения неизвестно и по сей день. Как правило, осужденных на высшую меру «социальной защиты» расстреливали в подвалах тюрьмы НКВД на улице Дзержинского напротив южной стороны крепостной стены Смоленского кремля. Ночью тела тайно вывозили либо на Козьи горы, либо на специальное кладбище на южной окраине города. Иногда расстреливали в овраге Реадовки, но это случалось в большинстве случаев до 1937 года, а после только эпизодически. В годы оккупации нацисты проводили в Реадовке массовые экзекуции евреев и русских. Сейчас на этом месте насыпан курган, разбит мемориальный парк и установлена статуя “Скорбящей матери”.
Остается неизвестной и судьба архива раввина Шифмана. Начиная с двадцатых годов, он писал “в стол”, не надеясь на прижизненную публикацию. При аресте были изъяты книги, девять папок рукописей и других документов. Книги были сожжены, а документы и рукописи бесследно исчезли.
Рохл с детьми поселилась в Гомеле. Они придумали себе легенду, в которой не осталось места репрессированному Арье-Лейбу. Рохл поступила кассиром в продовольственный магазин, а Циля и Мейше учились в школе. Перед войной Циля поступила в Ленинградский государственный университет и окончила первый курс. Когда объявили о войне, она немедленно приехала в Гомель. Город бомбили, Циля с братом пряталась в бомбоубежище и всякий раз, покидая квартиру, клала в карманчик единственное семейное фото, сделанное в Пуховичах в 1925 году в память об отце. Во второй половине августа 1941 года Шифманы эвакуировались из Гомеля в числе последних. Мейше болел, и его с высокой температурой Рохл и Циля под руки вели к эшелону.
Сначала был Харьков, а когда немцы приблизились, бежали дальше и оказались в Средней Азии.
Там они пережили эвакуацию. Циля окончила педагогический институт в Ленинабаде и получила диплом учителя математики. Мейше учился в Ленинградском электротехническом институте, эвакуированном в Ленинабад. После снятия немецкой блокады с города на Неве институт вернулся на прежнее место, и вместе с вузом перебрался в Ленинград Мейше. В ноябре 1945 года к нему приехали Циля и Рохл, и семья воссоединилась.
В 1947 году Циля вышла замуж за военного врача Давида Дынкина, который четыре года провел на передовой, спасая раненых в госпиталях. После женитьбы Дынкин демобилизовался из армии и стал гражданским врачом в Ленинграде. Давид не только вошел в семью Шифманов, но и стал религиозным человеком. В течение двадцати пяти лет он был лечащим врачом известных раввинов Ленинграда Лубанова6 и Эпштейна7 . К нему обращались многие верующие синагоги, и он никому не отказывал.
У Цили и Давида родились два мальчика: Шимен-Залман и Лейба, которым они тайно сделали обрезание. После войны в Ленинграде существовала подобная возможность, но в результате родители могли потерять работу. Первого сына обрезали в 1949 году в комнатушке общежития учителей, где жили молодые супруги. Они пригласили моэла из синагоги, закрыли на ключ дверь, занавесили окна и громко включили радио. Давид сам держал ребенка, и все прошло благополучно. В 1957 году, через восемь лет, тот же моэл сделал “брис” и второму сыну. К тому времени Циля и Давид уже имели собственную квартиру, но сценарий повторился – замкнулись, опустили шторы и включили громкую музыку.
До 1977 года Циля оставалась на фамилии Шифман в надежде, что случится чудо: кто-то найдет их и расскажет правду об отце. В 1979 году она подала официальное заявление о реабилитации. Из прокуратуры Смоленской области сообщили, что уголовное дело в отношении Арье-Лейба Шифмана в порядке надзора было изучено и в президиум Смоленского областного суда направлен протест с постановкой вопроса о его реабилитации. О результатах рассмотрения протеста Шифманам должны были сообщить из областного суда, а дату смерти и место захоронения раввина – указать в Управлении КГБ по Смоленской области8 . В марте 1979 года Смоленский областной суд отменил постановление Тройки УНКВД от 13 ноября 1937 года и прекратил дело за отсутствием состава преступления.9
Казалось, спустя более чем сорок лет правда восторжествовала, и Арье-Лейб бен Мейше бер Шифман был посмертно реабилитирован. В Свидетельстве о смерти, выданном в городском ЗАГСе 28 декабря 1979 года, родственники прочитали, что смерть их отца и деда наступила “в местах заключения”, но в графе “причина смерти” – была сделана запись “не установлено”10 . С этой полуправдой им пришлось жить до 1994 года. В это время удалось ознакомиться с уголовным делом Арье-Лейба в архиве Федеральной службы безопасности Смоленска.
Несмотря на все мучения и пытки, раввин Шифман не признал себя виновным – это был незаурядный поступок мученика. Большинство людей, на которых обрушивалась машина следствия, “ломались” на допросах. Они наивно полагали отказаться на суде от своих показаний под предлогом, что обвинения были до предела абсурдными, а следователи-палачи их пытали. Разгадка состояла в том, что в “театре” под названием “советское правосудие” прокуратура, следствие и суд были заодно и приговор писали заранее.
Шифманы-Дынкины прожили в Ленинграде до 1983 года. После трех лет “отказа” они получили разрешение эмигрировать в Америку. Рохл, Циля и Давид с детьми поселились в Нью-Йорке. Давид и младший сын Лейба остались ортодоксальными евреями, а старший сын Шимен-Залман женился на американской еврейке и перешел в консервативный иудаизм. До отъезда внуки Арье-Лейба окончили Ленинградский политехнический институт – один по астрофизике, а другой – по биофизике. В Америке знания пригодились: Лейба и Шимен нашли работу математиков-аналитиков.
Вдова раввина Шифмана Рохл скончалась в 1995 году в возрасте 92 лет. Семья хранит память об Арье-Лейбе. В 1990 году на кладбище в Нью-Йорке Шифманы установили памятник на его символической могиле, проставив годы жизни Арье-Лейба Мовшева Шифмана 1890-1937 гг. Документов никаких не сохранилось, и поэтому с определением даты рождения произошла ошибка. В 1994 году из анкеты, заполненной в НКВД Смоленска в момент ареста, стало известно, что он родился в 1891 г.
В Иерусалиме в иешиве имени Хафец Хаима висит доска памяти Арье-Лейб бен Мейше бер Шифмана. Прожив только 47 лет, раввин Шифман сохранил идеалы, воспринятые в юности в иешиве в Радуни, которым он неуклонно следовал сам и учил других. Спустя почти семьдесят лет после насильственной гибели раввина из Пуховичей они сохранили свою силу.
1 Мельцер Исер-Залман (1870-1953), раввин, основал иешиву в Слуцке (1894), раввин Слуцка (с 1904), выехал в Палестину (1924), возглавил иешиву «Эц Хаим» в Иерусалиме, участник создания системы ортодоксального религиозного образования, возглавлял объединение иешив в Палестине, председатель «Совета знатоков Торы» Агудат Исроэль, автор комментариев к сочинениям Маймонида.
2Хафец Хаим - Исроэль Меир hа-Коhен [Каган, наст. фамилия Пупко] (1838-1933), один из ведущих галахических авторитетов нового времени и наиболее почитаемых предводителей ортодоксального еврейства, возглавлял иешиву в Василишках (1868), основал иешиву в Радуни, автор знаменитого труда «Хафец Хаим» (“Жизнелюб”, 1873).
3 Еврейское население СССР. Движение за время с 1897 по 1923 г. и распределение по республикам и поселениям. //Вып. 1. Под ред. З. Л. Миндлина. Москва, 1927 г., с. 34.
4 Remembering Rabbi Arieh Leib Ben Meishe Ber Shifman // The Jewish Press, Oct 5, 1990.
5 Инициативная двадцатка – минимальное количество верующих, необходимое по Закону 1929 г. для регистрации религиозного объединения и передачи ему молитвенного здания, члены двадцатки были лично ответственны за все мероприятия, проходившие в синагоге.
6 Лубанов Абрам Рувимович (1888-1973), раввин, общественный деятель, в 1930-е гг. жил в здании Хоральной синагоги Ленинграда под видом сторожа, раввин Ленинградской Хоральной синагоги (1943-1973), арестован (1951), с середины 1960-х гг. (после ампутации ноги) руководил общиной не выходя из дома.
7 Эпштейн (Пинский) Мойше-Мордхе Гиршевич (1875-1977), раввин, окончил иешиву «Томхей Тмимим» в Любавичах, раввин в Могилевской губернии (1900-1920-е гг.), раввин Ленинграда (с начала 1930-х), арестовывался (1937, 1950), неофициальный раввин хасидской общины Ленинграда (1954-1976), выехал в Израиль (1976).
8 Архив автора. Письмо старшего помощника прокурора Смоленской области по надзору за следствием в органах государственной безопасности А. Е. Старостенкова от 22 января 1979 г.
9 Архив автора. Письмо председателя Смоленского областного суда Н. С. Шаденкова от 23 марта 1979 г.
10 Архив автора. Копия «Свидетельства о смерти» Шифмана Лейба Мовшева, выданная 28 декабря 1979 г. бюро ЗАГСа г. Смоленска.
