В моем далеком детстве я встречался со многими интересными людьми. Память о них храню. Некоторые из них были моими близкими родственниками, я был к ним привязан. В годы же той страшной войны, которую я пережил подростком, привязанность возросла многократно. Вот и хочу рассказать об одном из них. Звали этого человека Шмоил (Шмуэл)­Хаим, а фамилия его Центер, был он мужем моей старшей тетушки по материнской линии, которую звали Шиме­-Гите.

Шмоил­-Хаим Центер родился в 1879 году на юге Белоруссии, в еврейском местечке Озаричи. Большое село Озаричи и, естественно местечко c тем же названием, было расположено на Бобруйском тракте, по соседству было много поместий, владельцами которых были в основном католики. Озаричи числились только волостью, но еще с польских времен там дважды в год проводились ярмарки, которые пользовались большой популярностью. Все жители местечка и еврейское население окрестных деревень (ишувники) принимали участие в этих крупных торговых мероприятиях. Ремесленники, а большинство евреев были ими, шили, точили, ковали, валяли, заготавливали все, что на ярмарке может иметь спрос. Меньшая часть местных евреев выступала в качестве посредников в этой торговле, их называли «канторами».

Несколько месяцев назад я выступал в Полоцкой еврейской общине, рассказывал о журнале «Мишпоха», о своих поездках по республике. Было много вопросов. На какие-то я смог ответить, какие-то – станут темой будущих публикаций.

Человек уже немолодых лет спросил у меня, что я знаю о Дриссенском гетто. Он хочет написать биографию своей семьи, может быть, она заинтересует внуков, правнуков. В годы войны в Дриссе погибли его родственники, но о том, как это произошло, он знает только в общих чертах.

Есть люди, которые располагают к себе. Хочется им помочь. К таким людям относится Илья Максович Туник. Ему 77 лет. Всю жизнь проработал невропатологом: и возраст, и профессия наложили отпечаток. В ответах не тороплив, взвешивает каждое слово.

Несколько лет назад с помощью Майи Наумовны Щербаковской в журнале «Мишпоха» было опубликовано эссе дочери Аркадия Исааковича Райкина – Екатерины – «Неотправленное письмо». В эссе рассказывается о семье Райкиных. Вот тогда я узнал, что Майя Наумовна – родственница Райкиных, и решил сейчас продолжить этот разговор.

– В каком родстве Вы находитесь с Аркадием Исааковичем Райкиным?

– Мой дед Залман (Соломон) Райкин был братом отца Аркадия Райкина. Родным или двоюродным – не знаю. Но то, что были родственниками, мы выяснили с дочкой Аркадия Райкина – Екатериной.

– Насколько я знаю, дед Аркадия Исааковича жил где-то в местечке под Полоцком, и Ваш дед жил в Шумилино…

– И родни у них в Витебской области было много.

– И все Райкины?

– Райкиных было много. Кстати, в Полоцке сейчас тоже живет какая-то Райкина, не знаю, кем она нам приходится.

– Расскажите о Вашем дедушке. Что это был за человек? Что Вы знаете о нем?

– Как мама рассказывала, он был очень веселый человек, очень музыкальный, сам научился играть на скрипке, во всяких мероприятиях участвовал и даже выступал по радио с игрой на скрипке.

Кубличи – небольшая деревня, а когда-то веселое и шумное еврейское местечко. Здесь прошло мое детство. Я прожила долгую жизнь, но часто вспоминаю родное местечко и до сих пор ощущаю его тепло и доброту.

Ребе Аврoм

К 1920 году в местечке Кубличи остался один единственный ребе – Аврoм. Он учил детей от пяти лет до Бар-Мицвы, от восхода до захода солнца ежедневно, кроме субботы. Учил ребе мальчиков алеф­бейз (азбуке), еврейским традициям, значению праздников, Торе. Дети приучались к исполнению заповедей, узнавали, что еврею разрешено и что запрещено. Сколько лет мальчик ходил в школу, столько лет он учил Тору, даже не учил, а зубрил, ибо мало, что в ней понимал. Например, в Торе написано: «Плодитесь и размножайтесь». Дети не понимали, но повторяли за своим учителем.

Я решил записать кое-что из того, о чем рассказывала мама, что запомнилось о довоенном детстве, о своей ничем не выдающейся жизни, о семье.

Я родился в Бобруйске в ноябре 1935 года. Папу Абрама Иоселевича не помню. Его не стало, когда я был совсем маленьким.

С мамой – Брохой Абрамовной и братом Мариком (Меером), который был старше меня на четыре года, мы жили в двух смежных комнатах деревянного жактовского (ЖАКТ – ныне ЖРЭТ) дома по улице Инвалидной.

Мама, наверное, как и немало ее сверстниц, день своего рождения не знала. С ее слов в паспорте записали 1 января 1901 года.

В 20­х годах у мамы были оформлены документы для отъезда в Америку, но почему-то она не поехала.

Запомнилось, что накануне войны недалеко от нашего дома лопатами выкопали котлован и строили что-то подобное на бомбоубежище.

Дети играли с песком. По улицам строем ходили люди в противогазах – члены организации ОСОВИАХИМ. Многие носили значок БГТО: будь готов к труду и обороне.

ДЕД

Мой дед по маме Яков Мордухович, его супруга Рива Шепелевна Семятитская и все их семеро детей родились в Польше в местечке за Высоко-Литовском. В 1914 году (по рассказу моей мамы), под предлогом строительства оборонительных сооружений, семью вынудили перебраться на восток, дав возможность забрать с собой все имущество и живность, после чего местечко сожгли у них на глазах. Дед с тремя детьми осел в Минске, а старшие сыновья разъехались – один в Гомель, второй – в Палестину, третий – в Чикаго, четвертый – в Детройт. Примерно в 1928 году бабушка умерла, а деда свалил инсульт.

К тому времени дед одиноко жил в Минске на Еврейской улице в небольшом двухэтажном доме, стоявшем позади известного здания, в котором состоялся Первый съезд сионистов. Очевидно, что оба здания в прошлом были построены одним хозяином. Дед был тяжелым инвалидом. Это его очень угнетало, поэтому моей обязанностью было спрятать его трясущуюся руку в карман пальто или пиджака. А дрожь ноги он маскировал своей старческой походкой.

Мои отец и мама родились в 1898 и 1903 годах в местечке Бабиновичи нынешнего Лиозненского района Витебской области. Здесь же в 1929 году поженились и переехали жить в Витебск. Отец из семьи кузнецов и в Витебске кузнечил на строительстве моста через Западную Двину, который до войны назывался Новый, а после завершения строительства – работал в вагонном депо.

Накануне войны в Бабиновичах продолжали жить родители мамы: Хаета и Ханон Двоскины. Дед со стороны отца умер где-то в 1918 году, оставив семью (семеро детей) на старшего сына – моего папу Моисея. Источником их существования была крохотная местечковая кузница. Бабушка позже вместе с дочерью тоже перебралась в Витебск.

В детстве мне несколько раз довелось гостить у деда. Мне нравилась дорога: до Лиозно поездом, а потом на подводе, нередко ночью, глухим сосновым лесом, иногда под дождем, тогда я прятался под свитку возницы. Дом дедов был на улице, что одним концом упиралась в костел, который стоял на возвышении, словно властвуя над центром села.

«И раскидала же судьба нашего брата по белу свету!»…

Фразу эту дотоле для меня вполне отстраненную и абстрактную, я с некоторых пор воспринимаю уже как абсолютно конкретную и точно приложимую к моей фамилии. Судите, впрочем, сами. Начнем не с А, а с Я – с Японии, самой, пожалуй, далекой от нас страны. Итак, в Стране Восходящего Солнца живут сегодня, по меньшей мере, два человека, носящие фамилию Баршай. Один из них – мой двоюродный брат Олег Баршай, бывший минчанин, сын моего покойного дяди – Семена Ефимовича Баршая, фронтовика­-артиллериста, бывшего заведующего кафедрой геодезии и картографии Белорусского лесотехнического института. Олег – самый младший из трех детей дяди Сени, сын, можно сказать, его старости, самый любимый и, видимо, самый способный. Еще будучи студентом политехнического института, он самостоятельно выучил сначала польский, а затем и английский язык, занимался переводами художественной и технической литературы, одно время был руководителем Минского городского джазового клуба, считался хорошим знатоком современного джаза. Затем его всепоглощающей любовью стала Япония, японская культура, история и язык, и Олег, опять же исключительно индивидуально, освоил этот не самый простой язык на Земле. Освоил настолько, что его стали посылать в Японию в качестве переводчика различных белорусских делегаций. Чаще всего он ездил с детьми из Чернобыля, которых Япония приглашала на отдых и лечение. Так Олег, что называется, лицом к лицу познакомился со страной своей мечты и еще больше полюбил ее. А лет десять назад, найдя работу в одной из японских фирм, стал жителем Токио.

Осенний вечер. В доме тихо. Только возле кровати на коврике мурлычет кот. А за окном тоскливо поет ветер. Он, как и я, сожалеет о прошедшем лете, о теплых солнечных днях, о веселом пении птиц и о яркой радуге после теплого дождика. Ветер становится все порывистей. Он срывает желтые листья и бросает их в мои окна. В такие минуты думаешь о прожитых годах, вспоминаешь родных и близких, которых уже нет рядом. Но они живут в моей душе, в моих воспоминаниях.

Закрываю глаза и вижу: мы, внучата, сидим за праздничным столом. Сегодня Ханука – особый праздник. Это еще и день рождения моей бабушки Ришки. На столе горят ханукальные свечи. А бабушка жарит румяные хрустящие картофельные латкеc. Жаренные в русской печке, они имеют особый вкус, да еще если их готовит бабушка. Она среднего роста, стройная не по годам, с добрыми серыми глазами. Как и подобает еврейской женщине, всегда в платочке. Сильные, натруженные руки. Сколько работы пришлось им переделать за долгую и трудную жизнь!

До меня побывали на белом свете бабушки, дедушки (их­-то я не застал, не знал, а в силу семейной нищеты и слабого развития фотодела в начале XX века не видел даже на фотографиях…). Кое-что и кое-как записал со слов мамы Хаи…

Моя бабушка Голоскер Хана, ее муж (мой дед) – Апарцев Гирш. Его брат Апарцев Аба погиб на фронте Великой Отечественной войны, а брат бабушки – Голоскер Аба погиб в ГУЛАГе…

Маму Хаю воспитывала сестра бабушки Геня Голоскер.

Мой отец Лисиц Иосиф Хаимович (1912 г.р.), молодой, некурящий, вечно учившийся, окончивший к середине 30­х годов курсы ФЗО (фабрично-­заводского обучения) в Витебске и Военизированные курсы содействия Армии, Авиации, Флоту, работал на швейной фабрике «Знамя Индустриализации» мастером по швейным машинам. В 1935 году «сломал сопротивление» шустрой, добросовестной, работящей швеи того же цеха Апарцевой Хаи Гиршевны (25.09.1914 г.р., местечко Колышки Лиозненского района).

В начале весны 1936 года мама Хая со мною в себе переехала из общежития в 12­-метровую комнатку на ул. Замковой, 4 к отцу и его сестре Дине.

В эти месяцы в Витебске выстраивались огромные очереди за маслом, мясом, творогом, сыром и т.д. Я пишу на основе многочисленных рассказов мамы, тети Дины, брата Ефима, маминой старшей сестры Евгении Гиршевны, переехавшей после 1917 г. в Москву и получившей в столице медицинское образование…

Первая половина XV века... Богемия охвачена огнем гуситских войн. За помощь, оказанную таборитам, евреи империи подвергаются жесточайшим преследованиям. Вырезаются целые общины, оставшиеся в живых изгоняются из городов, дети подвергаются насильственному крещению.

Преследуемые католиками, евреи различных земель обратились к раввину Иакову Молину с просьбами о заступничестве перед Всевышним. Рав Иаков наложил на все общины трехдневный пост и отправился в Вену на переговоры с имперскими властями. В результате преследования были прекращены.

Рав Иаков бен Моше Молин, или Маhарил (морену hа­рав Иаков hа­Леви) был главой еврейских общин Австрии, Германии, Богемии и Трансильвании. Его галахические постановления, собранные впоследствии учениками в «Книгу Маhарила», на столетия вперед легли в основу традиций немецкого еврейства.

В свободное время рав Иаков занимался астрономией, математикой и философией. А еще он писал стихи.

***

Говорят, пути Господни неисповедимы. Вероятно, настолько же неисповедимы пути человеческие. Трудно предположить, когда и каким образом далекие потомки рава Иакова оказались в маленькой деревне Жуково неподалеку от Витебска.

Эта ветвь Магарилов прослеживается со второй половины XIX века.

Мирное потрескивание сухих поленьев в печи… Тепло, спасительное в холодный зимний вечер, постепенно наполняет просторную комнату. Мама Оля усаживается на табурет, Аня и Сема ложатся на топчан, с наслаждением подставляя ноги к горячей печной стенке. В семье принято читать вслух, и, кажется, нет ничего более занимательного для детей. Но это особенный вечер. Из-под кровати мама достает старый, как сам мир, чемодан с семейными фотографиями.

Папа Захар садится рядом и по обыкновению начинает колоть собранные на зиму орешки – лучшее лакомство для детей. Предвкушая двойное удовольствие, они обращают взор на маму, из уст которой рождается очередной рассказ. С фотографий смотрят лица, в которых можно найти хорошо знакомые – собственные – черты.

За первым следует еще один рассказ, и все новые, уже отмеченные могуществом времени, слегка пожелтевшие фото, с благоговением держат мамины руки. Образы прошлого оживают в детском воображении.

Вот так передавалась, сохранялась и, разумеется, дополнялась история моей семьи. И благодаря им, этим семейным посиделкам, я, правнучка мамы Оли, просматривая сохранившиеся еще с далекого 1901 года фотографии, вижу не просто бессловесные изображения. Эти люди, мои родные, взгляд которых из тумана времени направлен на меня – их прямого потомка, наследницу неоценимого опыта, который так важно не утратить. Поэтому, как и семьдесят, и восемьдесят лет назад, я, мои мама, папа, а когда приезжают, и дядя с тетей, садимся (правда, уже не у печки), а в зале, окружая бабушку Аню. Она достает тот самый чемодан. Щелкают застежки, и истории прошлых лет врываются в нашу действительность. Обычно такие вечера надолго остаются в памяти.