Умер Марик Шкляр. Язык не поворачивается назвать его Марком Семёновичем, кем он и был до последнего дня. Марик остался верен себе – двадцатипятилетнему авангардисту в фейерверках пятидесятилетней давности Андрея Вознесенского и неповторимой Виславы Шимборской: кажется ещё чуть-чуть и порвётся финишная лента под напором неудержимого новаторского пламени, несмотря на все перипетии бытия и бытовую пошлость и мерзость многоквартирных муравейников.

Марик ушёл первым из нашей небольшой и немогучей кучки минчан, уже пожилых и нездоровых, когда-то талантливых и подающих надежды, а ныне осознавших, что бренность бытия страшнее пистолетов, и потому намного легче и проще подавать, швейцарствуя, шляпы и пальто посетителям ресторана, где музыка и звон посуды всё тише, и завсегдатаев общепита всё меньше, а ресторан погружается в полумрак, и не пытается посветлеть. Марик остался восьмидесятилетним авангардистом-переростком, не пытаясь даже перестроиться или повзрослеть.

Вечная память и упокой, Господи, душу его среди праведных.

Марку Шкляру

Мы – поколение фрондеров –
псевдогерои и лжецы,
давным-давно бы дали дёру,
чтоб не отдать зазря концы,

да незадача: стыдно как-то
себя совсем не уважать.
Неужто злая катаракта
затмила разум, честь и стать?

Вот и влачим для показухи
позерстуя ненужный крест
самосознанья потаскухи,
и одинокие как перст.

Романы пишем и поэмы
стихами устилая шлях
из глубины до апофемы,
а нас настичь стремится крах.

Храним надежду до кончины
и отбывая в небожать
пытаемся найти причину,
чтоб кары Божьей избежать.

Арсений Виллион

Стихи Марка Шкляра

Что стихли приветственны клики?
По малой нужде отдыхая,
задумался царь о великих –
о нуждах родимого края.

Бухарский халат износился,
обтёрхалась камка с каймою,
и повар до времени спился,
и дочь уродилась кривою.

Не смута в державе, а скука.
Прокисли в прихожей помои,
а дочка невестится, сука,
рассолом образину моет…

Дела… А ведь с жару и пылу
на кухне пеклось государство,
и водка не сахарной была,
когда он венчался на царство…

Теперь – ни пошляться по рынку,
за вдовушкою приударить –
идти, застегнувши ширинку…
Да снова плестись государить.

Оправился царь, и на воле,
сыскав, где пола, где рубаха,
как гаркнет в широкое поле!
Ни эха, ни оха, ни аха.

***

Сирень, каштаны, площадь, тихий сквер
и скромная, но верная свобода.
– Взгляните, леди, посмотрите, сэр:
сирень, каштаны, площадь, тихий сквер...
В любом из городов СССР
всегда бывают в это время года
сирень, каштаны, площадь, тихий сквер
и скромная, но верная свобода.

***

Два грустных еврейских поэта,
рифмующих строчки на русском,
давно не видавшись, решили
об выпить и об закусить.
И вот, не имея ни цента
на выпивку и на закуску,
у негра они попросили
«пятёрку» до праздников. Вить
известно, что перед получкой,
стипендией или авансом
у белых как раз и бывают
те самые чёрные дни,
когда ни у Яны ни штучки,
Адель не желает с Пикассо
расстаться, и даже у Фаи
ни праздников, ни именин…

Два грустных еврейских поэта
прошли по всему сэсэсэру,
дошли до Марселя Кашена
и поняли часиков в семь,
что даже у негров монета
имеет такую манеру –
то нету, то нет совершенно,
то нет совершенно совсем…

Два грустных еврейских поэта
слонялись, похоже, без толку.
Ведь после семи не давали:
не взял до семи – и шиздец.
Теперь эта песенка спета.
Пришельцы слоняются только.
(Тогда и гадать бы не стали,
пришелец ты или пришлец…)

Два грустных еврейских поэта
чернили у стен «Гастронома»,
что не дал им денег, кенийца,
но Софочка негру дала
и мчится на тачке с монетой
от этого чёрного гнома,
чтоб в том же такси укатиться,
поскольку – в чём мать родила…

Два грустных еврейских поэта
в тот вечер вина не достали.
В четыре минуты восьмого
им водки не продали. Там,
где кроме шампанского, нету
ни водки, ни «Цинандали»,
они постояли немного
и молча пошли по домам…

И всё же они закусили.
И всё-таки выпили. Пива.
И всё-таки вслух почитали
друг другу чужие аи.
И строчки шипели лепливо,
как пены пивной переливы,
а пиво они почитали
превыше, чем строчки свои…

Двум грустным еврейским поэтам
обоим с утра на работу.
Поэтому не засиделись
они допоздна за столом.
У каждого в вечере этом
возникла иная забота,
а к общей, наверное, цели
они не стремились вдвоём.

Поэтому, тапочки сбросив,
в прихожей они постояли,
потом надевали ботинки
и прятали шарф под пальто…
Отчасти расстаться не против,
поскольку от пива увяли,
отчасти – и не без грустинки,
что вот и окончилось ТО.