Большой и откровенный разговор с одним из самых титулованных спортсменов в истории шашек Анатолием Абрамовичем Гантваргом. Сегодня четырёхкратному чемпиону мира и СССР, победителю командных чемпионатов мира и Европы в составе сборных Советского Союза и Беларуси, заслуженному мастеру спорта СССР исполнилось 77 лет.
— В прошлом году вы перестали играть в клубном чемпионате Нидерландов.
— Да, я решил вообще нигде не играть, кроме турнира в Салоу, где встречаюсь с друзьями. Основная причина — возраст, усталость.
Это же не в парке в шашки поиграть, надо всё время доказывать в борьбе, переигрывать молодёжь. Хороший пример: когда играешь за клуб, одновременно играют и другие его команды. И, допустим, в третьей команде играют ветераны, среди которых какой-нибудь профессор, всё у него есть. Но в напряжённой позиции у него дрожат руки, он нервничает так, будто играет за звание чемпиона мира. Это уже выработанная реакция организма — напряжение, нервы. Такое впечатление, что у него вопрос жизни и смерти решается. Это наглядно видно на человеке, которому вообще уже ничего не надо.
Где-то и мне уже ничего не надо. Да, приятно выиграть. На каждую партию я настраиваюсь, что буду играть спокойно, без нервов. А так не получается. Хочется играть более остро, более сложно. Это вызывает нервные перегрузки. Плюс нужно добираться на игры, поезда надоели. Как-то всё сходится, в какой-то момент чувствуешь, что нет сил. Напрячься можно, но зачем?
Если брать тренерские занятия, то у меня всегда были хорошие ученики. Но с ними же тоже нервотрёпка, часто бóльшая, чем когда сам играл. В какой-то момент чувствуешь, что надо пожить спокойно.
— Следить за шашками вы продолжаете?
— Не так внимательно. Но партии ведущих игроков я просматриваю. Не для того, чтобы извлечь пользу, а посмотреть, оценить. Удивляет Александр Шварцман. Он не играл в двух последних турнирных чемпионатах мира, но несмотря на возраст (58 лет) беспрерывно играет почти во всех международных турнирах. Чемпион мира Ян Гронендайк тоже выигрывает почти все турниры, но Шварцман играет более универсально и легко. Для его возраста он показывает совершенно потрясающие результаты.
Тоже очень хорошо играет в таком же возрасте Гунтис Валнерис. Выиграл несколько очень сильных турниров и стал третьим на последнем чемпионате мира.
Часто пытаются сравнить таланты и силу игры чемпионов мира разных лет. Это глупое занятие. Я могу только сказать, что варианты, которые показывали после игры Тон Сейбрандс и Харм Вирсма, были просто невероятны. Они работали намного больше других, и это положительно сказывалось и на результатах, и на творчестве. Но в шашках, чтобы добраться до матчей, надо победить в чемпионате мира в турнире. В этом случае очень важны игровые качества, такие как чувство противников в разношёрстных составах, готовность рисковать и т.д.
Эти качества очень хороши у Йитсе Слумпа, занявшего второе место в последнем чемпионате мира. Он хорошо играет, именно играет. Но у него расчёт и позиционная игра хуже, чем у Гронендайка. В своё время Слумп выбрал наш клуб, потому что я давал мастер-классы перед играми. Думаю, что первоначально я внёс большую лепту в его развитие. Сейчас у голландцев очень хорошо организована работа в сборной под крылом Олимпийского комитета. Они между собой хорошо общаются в шашечном плане.
Возвращаясь к Сейбрандсу, надо отметить его невероятную память. У нас в Союзе считалось, что превосходная память у Зиновия Цирика. Когда в 1971 году проходил матч СССР — Голландия в Таллинне, Цирик приехал из Харькова посмотреть. В один из дней был блиц-турнир, после него собрались у кого-то в номере. Алик Рац говорит: «Тон, у меня было лучше в партии против тебя». В ответ Сейбрандс показывает партию, потом её анализ, а Цирик только восклицал: «Не может быть! Не может быть!» То, что показывал Сейбрандс, было невероятно. А потом Алик Рац начал говорить: «Ты, наверное, неправильно показываешь ходы». В ответ Сейбрандс показал все свои партии блица. Абсолютно феноменальная память! Он же ставит рекорды по сеансам вслепую, которые длятся по двое суток. У Вирсмы тоже отличная память.
Сам я никогда сеансы вслепую не давал. Играть даже обычные сеансы — это бывает очень тяжело. Самый сложный сеанс у меня был в Коста-Рике в шашки-64 в 1988 году. Там какая-то выставка была, Советский Союз участвовал, и организаторы пригласили спортсменов, в том числе и меня. Опеку надо мной взяла местная компартия. Был организован матч с местным игроком. Однажды мне говорят, что надо дать сеанс километрах в 100 от столицы. А там же играют по правилам испанских шашек, то есть назад не бить, но дамка ходит далеко. Пришло много участников, больше 40 человек, было много шахматистов. Но у многих шашки — это пробки от бутылок. Причём у одних — красные с белыми, у других — коричневые с жёлтыми и т.д. У кого-то, в основном шахматистов, доска нормально стоит, а у каких-то любителей повёрнута на 90 градусов, и в конце партии я не мог сообразить, где большая дорога. В какой-то момент почувствовал, что у меня «плывёт» голова. В итоге ничьих 7-8 они сделали, и некоторые совершенно дурацкие, из-за особенностей правил. Но это и хорошо, что столько ничьих было, люди были довольны, они приезжали из разных городов. А я потом несколько ночей заснуть не мог, в голове мелькали эти разноцветные шашки.
В 1981 году я давал сеанс в международном пионерском лагере в Гомеле. До начала сказал, что в разных странах играют по разным правилам, но я чемпион мира и буду играть по любым правилам. Сначала всё было нормально, но потом я дошёл до пацанов, у которых было расставлено по одному ряду у белых и чёрных.
— По каким правилам вы играете?
— В «Чапаева».
— В это я не играю.
— Дядя, вы же нас обманули. Сказали, что по всем правилам будете играть.
А потом, когда Егор Хрусталёв на ток-шоу «Карамболь» задал странный вопрос: «Вы когда-нибудь врали?», — я ответил, что было дело, и рассказал эту историю.
— Как вы начали заниматься шашками?
— В шашки я попал случайно. Я всех обыгрывал в группе продлённого дня. Один парень из моего двора, Илья Гольдман, занимался во Дворце пионеров у Израиля Самойловича Бельского. Как-то он пригласил меня домой поиграть в шашки — и выиграл под ноль. После этого предложил мне поехать во Дворец пионеров. Там как раз проходил финал чемпионата Союза по русским шашкам. Я был одним из зрителей, удивлялся, как медленно играют. Ко мне подошёл, как потом оказалось, Бельский: «Нравится?» — «Нравится». — «Идём». Так я начал заниматься, это был 1959 год.
А в конце года открылся новый шахматно-шашечный клуб на улице Бядули. Для нас это было сказочно. Предыдущий хоть и был в самом центре, на площади Победы, но это была пара комнат в подвале. А тут такое помещение: два игровых зала, большой и малый. В большом играли на сцене, партии демонстрировали на больших досках. Были места для зрителей, люди приходили, с удовольствием смотрели. Сразу после открытия в новом клубе проходил матч за звание чемпиона мира Куперман — ван Дейк. Зал был заполнен до отказа.
Клуб стал для нас домом. Когда мы туда заходили, то попадали в семью, всё было по-домашнему. Мы общались друг с другом, играли. Это было весело и очень по-свойски. Директор клуба Аркадий Венедиктович Рокитницкий — свой, шашист. Инструкторы Ройзман и Сагалович — шахматисты. Все свои.
Шашкам повезло с Рокитницким. Он историю шашек прекрасно знал, это помогало. Когда есть история, это значит не просто люди шашки двигают. Рокитницкий вёл программу на телевидении, организовывал соревнования.
Когда я приезжаю в Минск и прохожу мимо старого клуба, конечно, сразу в памяти всплывают воспоминания. Хорошо помню, как с Автозавода (район Минска — В.А.) туда ездил на трамвае, по дороге подсаживался Леонид Вертинский. Он тогда был для меня кумиром, я ведь ещё пацаном был.
Работа в клубе была организована нормально. Велись занятия: Бельским в русские шашки, Максом Шавелем в международные. Регулярно проводились блицы. Для нас, молодых ребят, это была возможность сыграть с сильнейшими. Проходили чемпионаты республики и Союза. Всё было очень достойно.
Но со стороны, наверное, лучше видно. И когда директором клуба в середине 1970-х стал Леонид Ильич Прупес, который пришёл из бокса, ему, похоже, было тесновато. Он начал продвигать идею с новым помещением для клуба. Тогда как раз выросла популярность шашек в БССР, а белорусские шахматисты попадали в чемпионаты СССР.
Каким-то образом Прупес пробил это, потратив много сил и здоровья. Понятно, что потом подключились и другие люди: Карпов приезжал, я стал чемпионом мира, женщины обосновались на мировом шашечном троне. Шашисты ведь попадали в десятку лучших спортсменов БССР, причём где-то в начале этой десятки. Я два раза был вторым. В шахматах были свои успехи — у Вити Купрейчика, Бори Гельфанда. Было на что опереться.
Благодаря результатам мы получили известность в республике. Тогда в БССР был колоссальный интерес к шашкам, которого никогда и нигде не было. В 1980 году заседание Совета Министров первый заместитель председателя Мицкевич начал с сообщения, что Гантварг выиграл чемпионат мира в Бамако.
Всё совпало тогда: полная поддержка руководства спорта, блестящий организатор Саша Чеховской, успехи мои и учениц Миши Каца, журналисты про нас писали и рассказывали.
— С кем из журналистов общались теснее всего?
— Я хорошо контактировал с известным спортивным журналистом Александром Майским. Потом познакомился и подружился с Колей Петропавловским и Володей Довженко. Они старались любые шашечные события освещать.
Коля был известным журналистом, потому что вёл телевизионные репортажи футбольных матчей. Если у него были трудности с выездными матчами, то сам руководитель БССР Машеров решал эти вопросы.
С Колей было приятно общаться. Я ведь был фанатом футбола, и все истории, которые он рассказывал, мне были невероятно интересны. Потом Коля стал главным редактором журнала «Шахматы, шашки в БССР». Он был очень приятным, хорошо владел языком, мог поучаствовать в застольях. Всё это способствовало нашему общению.
С Володей мы, кажется, через парную познакомились, а потом и подружились. Дружба усиливалась тем, что париться мы всё время ходили вместе. Часть жизни они были моими лучшими друзьями. Жаль, Коля Петропавловский уже ушёл из жизни. С Володей Довженко дружеские отношения мы сохранили.
— Кто из руководства поддерживал больше всего?
— Полюбили шашечный спорт и всячески нам помогали завсектором ЦК КПБ Павел Владимирович Пиляк, зампреды республиканского спорткомитета Николай Тимофеевич Заичков и Иван Петрович Гутько. Они ездили со мной на матчи в Голландию, видели, какой там огромный интерес к шашкам и какая шикарная атмосфера. И хотели ответить тем же. База была заложена, и очень важно, что она сохраняется до сих пор.
Послом СССР в Голландии тогда был Василий Толстиков. Он при Хрущёве был первым секретарём Ленинградского обкома партии. Когда Хрущёва не стало, его в Китай отослали, потом — в Голландию. А в то время людей за границу ездило мало. Когда мы приезжали, нас хорошо встречали. Посол даже сауну устраивал для нас. Как-то мы Толстикову понравились. Он пришёл на матч в свой день рождения, а я в этот день выиграл. Посол говорит: «Там меня поздравлять должны — подождут». Мы пошли в гостиницу и немножко там его день рождения отметили.
Пиляку очень понравилась атмосфера на матче: огромный интерес, комментарии Сейбрандса, большое количество зрителей и т. д. В дальнейшем он помогал шашечному спорту.
Помню, я обратился к нему по какому-то вопросу. Пиляк рассказал, что пришли документы на новый клуб на улице Маркса и его хотят назвать «Республиканский Дворец шахмат». Я заметил, что как-то это несправедливо. Пиляк: «Конечно, несправедливо. Такие успехи в шашках. Мы назовём его Дворцом шашек и шахмат». Когда это решение пришло, шахматисты были в шоке. Они же не знали, откуда ветер дует.
Вот таким было отношение Пиляка к шашистам. Он приходил, когда Альтшуль и Сохненко матч играли, заходил на матч СССР – Голландия в Минске в 1981 году. Он знал Сейбрандса, со всеми тепло здоровался.
Я всегда знал, что Пиляк мне поможет. И он мне помог с квартирой, хотя мог разозлиться. История такая. Тогда же из призовых денег оставляли только 400 долларов, остальную валюту забирали. Половину её тебе отдавали рублями, но по плохому курсу: 1 к 4. Это было общее постановление Совмина СССР.
Но я был без квартиры, а тут почти всё забирают. В это время проходили матчи Карпова с Корчным. И Карпов добился, чтобы ему в валюте оставляли 25%. Мы тоже добивались таких условий. Поднимали этот вопрос на встрече со спортивным руководством СССР перед выездом на матч с Вирсмой в 1979 году. Но чувствовалось, что навстречу мне идти не хотят. Одно дело Карпов, другое я.
Когда я выиграл четвёртую партию матча, то сказал Пиляку, что на следующую партию не выйду. Я ведь не знал, попаду ли ещё когда-нибудь на матч. Он сообщил в Москву. На следующий день пришло решение, что мне тоже оставляют 25%. Матч я проиграл, был злой и сказал Пиляку, что деньги не сдам. Была такая процедура, что я должен был выигранные призовые сдать руководителю делегации, а потом тут же положенную валютную часть возвращали. Пиляк не давил, но я понял, что делаю ему плохо, ведь он не виноват в этой ситуации. В итоге деньги я ему отдал, Пиляк это оценил. У нас были очень хорошие отношения. По совместной работе он хорошо знал и председателя Белорусской федерации шашек Александра Андреевича Шабалина.
Очень меня поддерживал и Заичков, у нас сложились великолепные отношения. Это был чудесный человек. Он ездил на мой второй матч с Вирсмой. На Заичкова грех обижаться, но какую-то роль в том, что я матч проиграл, он сыграл.
Там было 14 ничьих подряд со старта, в Голландии это воспринимали плохо. Но я же этого не ощущал. Ощущал это Вирсма. А мне нужно было ещё шесть ничьих сделать, при ничейном счёте я сохранял звание. Тем более Вирсма уже был вымотанный.
Мы идём на 15-ю партию с Заичковым, и вдруг в лифте он мне говорит: «Звонил Ивонин (зампред Всесоюзного комитета по физической культуре и спорту. — В.А.) и сказал, что сегодня Карпов выиграл у Корчного, а у вас ничьи. Давайте выигрывайте». А я же был нацелен иначе.
Предыдущая партия длилась часов восемь, это, наверное, был рекорд. Мы оба были совершенно измочалены. И я совершил, наверное, самую большую ошибку в спортивной жизни. Вирсма избрал острый дебют. Я к этому готовился, были хорошие наработки в варианте, который он всегда играл. Но решил применить это через одну партию, когда соперник уже будет больше рисковать. Настрой был на ничью. Но из-за звонка Ивонина появились колебания. В решающий момент продумал 20 минут над дилеммой — принять осложнения или упростить позицию путём нескольких разменов, что предвещало скорую ничью. И потом проиграл в цейтноте, не хватило этих 20 минут.
Это был сильнейший удар. Я не мог заснуть, позвонил Заичкову: «У вас может бутылка водки сохранилась?» — «Есть». Полбутылки я выпил. На следующий день я так попёр, что Сейбрандс оценил эту партию как лучшую для меня. Но не выиграл. А следующую снова проиграл, но я уже должен был бросаться и чрезмерно рисковать.
Это было тяжелое поражение: сам своими руками с помощью двух зампредов спорткомитетов — Советского Союза и БССР. Но к Заичкову у меня не было никаких вопросов. Он всегда помогал и человеком был очень хорошим.
— В чемпионатах СССР вы дебютировали в 18 лет.
— В своём первом чемпионате в 1966 году я поделил 7-10-е места, 6 партий выиграл, 4 проиграл. Я почувствовал, что могу играть. В следующем уже 7 партий выиграл, 2 проиграл — и стал третьим. А ещё через год, когда я поделил 1-2-е с Андрейко, выиграл 8 партий и ни одной не проиграл.
Тогда голландская литература была у москвича Вячеслава Щёголева. В рижском журнале «Шашки» был международный отдел, который вёл Боря Гурвич, по-моему. Соответственно, Андрейко получал журналы из Голландии. Куперман, их имел, понятно. А у меня никаких материалов не было. Я до дыр просмотрел сборник партий чемпионата Союза 1965 года в Ташкенте, но всё равно очень сложно было уловить стратегию. Напор у меня был, конечно. Также из русских шашек был расчёт. Мне же тогда пришлось пару партий с Витей Литвиновичем играть на спартакиадах школьников. Он вёл меня на вариантах до конца. Тем не менее я благодаря хорошему расчёту делал ничьи.
В Минске Шавель получал какой-то журнал. Он тогда в клубе один раз в неделю вёл занятия, объяснял в основном классические позиции. Но я же не хотел их играть, хотел центром. Бельский нас как учил: «Лучше слабый центр, чем сильные края». Это неправильно, абсолютно неправильно. Но так он в нас это ввёл. Я стал так играть. С теми, кто ниже меня по уровню игры, этого хватало. А со Щёголевым и Андрейко у меня получалось плохо.
И только когда я в 1969 году стал чемпионом Союза и попал в турнир претендентов в Монако, началась моя серьёзная подготовка: сборы в Стайках и т.д. Там мне помогал Юра Файнберг, я попросил его переписать все партии Сейбрандса, который тоже играл в турнире претендентов. Для себя я письменно комментировал каждую партию. Тогда вышла книга Сейбрандса, и я ужаснулся: «Как с ним можно играть?» Совершенно блестящие анализы партий были.
И только тогда, в 21 год, я начал серьёзно работать. Поздно, ведь в русских шашках я задержался чуть ли не до 16 лет. А Сейбрандс в этом возрасте уже в турнире претендентов второе место занимал. И Вирсма тоже отлично играл. Приходилось догонять всё время, насколько это было возможно.
И потом, соперникам были созданы условия. Щёголев рано выиграл чемпионат мира и всё время был на ставке, квартиру получил. Андрейко в Риге — герой, естественно. Про Купермана нечего и говорить. А я жил в какой-то коммунальной квартире, денег нет, отец умер в 1968 году, полная бедность. Плюс учёба. Я себя тогда очень дисциплинировал.
Пошли успехи в новогодних Сахарных турнирах. Хотя перепады были. В первом турнире я чуть последнее место не занял, что стало бы большим позором. Так как турнир спонсировала крупная сахарная компания, то утешительным призом было количество сахара, равное весу участника, занявшего последнее место. Ставили такие весы, как скот взвешивают. Когда я видел, что на одной стороне Казимир или Мостовой, а на вторую грузили сахар, то представлял, что это мог быть я, чемпион Союза, которым я стал две недели назад. Был счастлив, что избежал этого. Но следующий Сахарный турнир я выиграл, разделив первый приз с Сейбрандсом.
Потом я выигрывал эти новогодние турниры чаще других. В сильнейших чемпионатах СССР был успешен, показывал лучшие результаты в командных чемпионатах мира и Европы. Конечно, стал думать о выигрыше чемпионата мира.
— Как долго вы шли к званию сильнейшего в мире?
— Девять лет. Но я попал в очень плохое время. Куперман цеплялся, у него связи. Как можно цепляться, когда ты играешь значительно хуже? Это же спорт. Но вот такой человек. Если бы он не уехал в 1978 году в США, не знаю, как бы я становился чемпионом мира.
С 1972 года я с ним не здоровался и не разговаривал. Со временем настроил себя так, чтобы не обращать никакого внимания на эту персону.
В 1989 году я играл матч против Сейбрандса в Голландии. Позвонил Гарри Каспаров и пригласил на шахматный турнир в Тилбурге. Там ко мне подошла жена Тиграна Петросяна Рона: «Анатолий, вы видели, что Куперман в книге „Судьба чемпиона” написал о моей сестре? Это всё враньё». Я ей ответил: «Успокойтесь, не обращайте внимания. В книге всё перевёрнуто, но у него настолько плохая репутация, что ему никто не поверит». Я эту книгу не читал — слишком хорошо его знал. По-моему, ей стало легче. Мы хорошо поговорили.
Почему я решил вспомнить о нём, нарушая своё табу? Дело в том, что находятся время от времени его соплеменники и земляки, которые вбрасывают в Интернет отрывки из его книги, где он изворачивается и пытается обвинить других людей в его спортивных преступлениях. Приписывают ему звания чемпиона мира, которые он не выигрывал. Один земляк даже попытался его дисквалификацию на три года в русских шашках в начале 1950-х годов свалить на антисемитизм. Хотя больше всех пострадали тогда от его действий и обвиняли его в нечестной игре сильнейшие игроки-евреи.
Во время первого своего чемпионата СССР я подружился с Мишей Корховым. От него узнал, что именно Куперман и гостренер по шашкам Спорткомитета СССР Козлов сыграли решающую роль в том, чтобы Мишу дважды не выпустили из страны на чемпионаты мира, хотя он стал чемпионом СССР в 1958, 1959 (делёж со Щёголевым) и 1960 годах и выиграл отборочный матч-турнир у Андрейко и Щёголева в 1962 году.
В 1963 году должен был состояться матч за звание чемпиона мира между Куперманом и Баба Си из Сенегала, выигравшим турнир претендентов. Он вызывал огромный интерес. Баба Си выигрывал все турниры, в том числе международный турнир в Ялте, где играли все сильнейшие игроки СССР. Причём выиграл легко, с большим отрывом.
Но матч не состоялся. В СССР распустили слухи, что Баба Си предпочёл заработки в Голландии. Во время чемпионата мира 1972 года я спросил у него о причинах срыва матча. Баба Си ответил, что произошла задержка с визой и обвинил Купермана и Козлова, из-за которых ему поздно прислали приглашение.
То есть был всем известный послужной список достижений Купермана, но также и послужной список фактов неспортивного поведения, мягко говоря.
К 1970 году, когда я впервые попал в турнир претендентов в Монако, Куперман уже не мог конкурировать с сильнейшими игроками. Игра стала другой — появились Сейбрандс, Вирсма, окрепли Андрейко, Щёголев. В стоклеточных шашках большие возможности свести партию к ничьей. Куперман хорошо защищался и выиграть у него было тяжело. Но в турнирах надо выигрывать, а для этого нужно было играть более современно. Однако он нашёл другой путь. Вопреки существовавшим правилам отбора он получил место в турнире.
Я впервые основательно провёл подготовку. Приезжаю в Москву, через два дня вылет в Монте-Карло. В управлении шашек и шахмат Спорткомитета СССР мне говорят, что я не еду в Монако. Но я был чемпионом Советского Союза и имел право.
Позвонил в Минск в спорткомитет БССР. Там подключили его председателя Виктора Ильича Ливенцева. Он в течение дня добился решения вопроса в мою пользу.
Тогда они исключили из делегации Щёголева, занявшего второе место в чемпионате СССР. Купермана не тронули, так как из ФМЖД сообщили, что он имеет персональное место. Для него изменили правила, хотя к тому моменту он проиграл всё. Более того, тренером послали его кандидатуру, чемпиона мира Андрейко, что было странно.
На второй день турнира игралось два тура. Утром я играл с бельгийским игроком очень тяжёлую партию, шесть часов. Мне дали полчаса на обед, и затем я должен был играть против Купермана, который утром не играл из-за нечётного количества участников. Во время обеда ко мне подсели Андрейко и руководитель делегации (фамилию уже не помню) и сказали, что надо играть остро. Мол, Куперману также сообщили.
Я заиграл так остро, что вскоре получил тяжёлую позицию и легкомысленно проиграл очень важную партию. Но в ходе турнира я поймал их на том, во что было трудно поверить: все ходы Куперману сигнализировал Андрейко.
Состоялся тяжёлый разговор с Андрейко. Но мне был 21 год и они, имея на своей стороне руководителя делегации, как говорится, плевать на меня хотели. Мне стало ясно, что Андрейко панически боялся матча против Сейбрандса и был готов пойти на всё.
Сейбрандс написал после турнира, что Куперман изменил стиль игры. Понятно, каким образом. Можно посмотреть партии Андрейко и Купермана в то время, и всё станет ясно. В такой атмосфере пришлось играть.
На чемпионат мира 1972 года в Голландию тренером-руководителем поехал Юрий Петрович Барский. В то время он был тренером Купермана. Перед одним из туров в начале чемпионата Барский приглашает нас троих к себе в номер гостиницы и сообщает, что был звонок из Москвы: требуют, чтобы я и Куперман проиграли Андрейко. Я возмутился, сразу послал их подальше и ушёл к себе в номер. Через какое-то время звонит Барский, говорит, что все ушли и просит меня зайти к нему опять. Там он мне сообщает, между нами, что никто из Москвы не звонил, а это всё затеял Куперман. Мне это и так было ясно.
Куперман свою партию против Андрейко отдал. Из-за этого я потерял призовое место. Перестал с ними здороваться и общаться.
В такой скандальной атмосфере приходилось играть. Конечно, потом Куперман утверждал, что его заставили. Полная чушь. Но находятся полезные идиоты, распространяющие ложь.
Самую большую моральную травму я получил во время следующего турнира претендентов, в 1974 году в Тбилиси.
Я выиграл последний чемпионат СССР, Новогодний турнир в Амстердаме и считал, что имею хорошие шансы выйти на матч против Сейбрандса.
Но, когда стали отказываться от участия более-менее сильные иностранные игроки из-за проблем с визами или сроками проведения, я почувствовал, что это делается специально. Окончательно это стало ясно в день открытия.
Как и раньше, все рычаги оказались в руках гостренера из Москвы по фамилии Чубаров. Он превратил турнир в операцию по реанимации Купермана, у которого не было результатов, но были связи.
Судите сами. Так как оказалось нечётное количество участников, то по правилам должны были допустить Щёголева, второго в чемпионате Союза. Но не допустили. Он специально прилетел и заявил письменный протест, но Чубаров не отреагировал. Представляете? Гостренер СССР не допускает игрока из своей страны.
Далее проводят жеребьёвку, вызывают первыми Купермана и Андрейко. Они выбирают последний тур. Участники заявляют протест, так как по правилам игроки из одной страны не могут встречаться во второй половине турнира, но Чубаров не реагирует.
И вот наступает последний тур. Куперману, чтобы набрать столько же очков как у меня и Вирсмы, надо выигрывать у Андрейко. К этому времени разница в силе их игры была такой огромной, что такой результат не был возможен. Тем не менее Андрейко опоздал к началу игры почти на час. Появился совершенно пьяный, положил голову на стол, заснул, а когда проснулся, оставалось пять минут, и он быстро проиграл. Такой проигрыш можно объяснить только возвратом за 1972 год.
Куперман набрал столько же очков, как я и Вирсма, но выигрыш у Андрейко дал ему лучшие показатели.
Через два месяца состоялся очередной Новогодний турнир в Амстердаме. Представители всех стран и пресса были возмущены произошедшим в Тбилиси. Было созвано внеочередное заседание ФМЖД. Стало известно об отказе Сейбрандса играть матч. Так как в начале турнира в Тбилиси все игроки подписали обращение в ФМЖД, чтобы в случае отказа Сейбрандса первая четвёрка разыграла звание чемпиона мира в матчах, собрание в Амстердаме приняло решение о проведении матч-турнира трёх первых, набравших одинаковое количество очков. Андрейко, занявшего четвёртое место, не рассматривали из-за его поведения в последнем туре.
Я начал готовиться к этому дополнительному турниру трёх в следующем, 1975 году. Играл успешно. Запомнился Кубок Союза, в котором сборная БССР одержала победу. За команду также играли Миша Кац и Володя Зайдель. Хорошо начал чемпионат СССР, одержав победы в первых трёх турах. После одного из туров прихожу в номер гостиницы, включаю телевизор. Идёт программа «Время» и там показывают, что в Москву приехал президент ФМЖД и объявил Купермана чемпионом мира. Устроили празднование с концертом звёзд эстрады.
Оказалось, что представителя Федерации шашек СССР послали на очередное заседание ФМЖД и он договорился с президентом этой организации о признании Купермана чемпионом мира. Всё делалось тайно от игроков.
Я был в полном отчаянии, не знал, что делать дальше. В тот момент мне очень помогла поддержка семьи.
Так как было много жалоб, Спорткомитет СССР заставил Купермана играть в чемпионате Союза 1976 года. Там он занял 15-е место из 18. Его вызвали к руководству союзного Спорткомитета и предложили закончить выступления. В противном случае они расследуют факты, указанные в жалобах. Он тут же начал оформлять документы для эмиграции.
Атмосфера на чемпионатах мира изменилась. Допускалось значительно больше сильных игроков. Мне удалось с 1978 по 1985 годы выиграть титул четыре раза.
— Вы рассказываете невероятные вещи о Купермане, которому иногда способствовал Андрейко. Но его вы не обвиняете.
— Ему я тоже перестал подавать руку и общаться. Но всё-таки отношение к Андрейко было другим. У нас до 1970 года были очень хорошие отношения. Андрейко позволял мне присутствовать во время блиц-партий, которые он играл, как никто другой. Для меня это было лучшей школой. Он безоговорочно был номером один в мире с 1965-го по 1970 год. Правда, Андрейко потерпел болезненное поражение в партии против Сейбрандса в 1967 году на международном турнире в Батуми, но в 1968-м уверенно выиграл чемпионат мира.
Он был необычен и артистичен, чем у всех вызывал симпатии. После партии игроки обычно говорят, что у них позиция была лучше. А Андрейко наоборот: «Да, да, я случайно выиграл». И было какое-то дурацкое мнение, что он действительно случайно выигрывает. А Андрис был блестящим игроком.
В чемпионате Союза 1968 года мы боролись с Андрейко за первое место. Он играл с Федоруком. А тогда запретили курить за партией. Федорук в цейтноте вставил сигарету в рот и по инерции искал спички. Вдруг Андрейко достаёт спички из кармана и протягивает ему, хотя сам не курил. После этого Федорук быстро проиграл совершенно ничейную позицию. Я потом у него спросил, как так. «Понимаешь, когда он дал мне спички, я подумал, что Андрис же не курит. Тогда откуда они у него? И я уже не мог сосредоточиться. В голове одни спички были». Это типичный Андрейко. И как всегда, все обсуждали ситуацию: случайно у него оказались спички или он психологически подготовился к партии?
Каким образом Куперман завлёк его в свои сети, остаётся загадкой. На мой взгляд, существенную роль сыграли некоторые обстоятельства. С одной стороны, как я отмечал выше, Андрейко боялся Сейбрандса и не был готов потерять звание чемпиона мира. Но была и другая сторона.
Его не выпустили на чемпионат мира, когда он выиграл первенство Союза в 19 лет. И создали такую почву, чтобы Андрейко дальше боялся всех этих ситуаций. Куперман мог его шантажировать и наверняка занимался этим. Тем более Андрейко иногда допускал вещи, за которые это можно было делать.
Особенно запомнился один случай. После окончания новогоднего Сахарного турнира в Амстердаме все спустились в холл отеля с вещами, кроме Андрейко. В какой-то момент он появляется пьяный и избитый, без паспорта. Вызвали советского консула. Новый временный паспорт сделали очень быстро. Старый потом нашёлся в известном квартале красных фонарей.
Руководителем делегации был Куперман. От него зависело, в каком виде будет представлен отчёт. Были и другие случаи. Андрейко пил редко, но очень заметно.
Но есть то, о чём я жалею. В начале 1976 года в Ждановичах под Минском проходил командный чемпионат Вооружённых Сил, и он тоже играл. Через друзей Андрис пытался помириться, предлагал что-то компенсировать мне. Я отказался.
Через пару месяцев его зверски убили в родной Риге. Во время пьянки, неизвестно за что.
— Вы упомянули о том, что в чемпионаты мира стали допускать больше советских игроков. Не было ли претензий по поводу результатов каких-либо партий между ними?
— После ухода Купермана я такого не слышал. Подумайте сами: для попадания в чемпионат мира надо было пройти тяжелейший отбор в чемпионате СССР.
Потом, по правилам ФМЖД участники от одной страны должны были играть в первых турах. Все с амбициями, все думали о сохранении ставок в Спорткомитете СССР, все из разных республик.
В чемпионатах СССР подозрения бывали, но не помню, чтобы они касались меня. Более того, хочу привести такой пример. Лучшим моим другом всегда был Миша Кац, известный тренер. Но он также играл на высоком уровне, трижды участвовал в чемпионатах СССР. Каждый раз, когда мы играли в чемпионатах СССР, мне были нужны очки в борьбе за первое место. Он к моменту наших встреч терял шансы на хорошее место. Но все три раза мы сыграли вничью.
— В 1988 году против вас выступила «Комсомольская правда» со статьёй «Шашки наголо».
— Теперь я имею законное право говорить, что был оклеветан, так как выиграл суд, и «Комсомольская правда» опубликовала опровержение. Это было ещё советское время, и никто не мог выиграть суд у «Комсомольской правды». Но фальсификация фактов была столь явной, что судья не смогла им помочь.
Потом удалось узнать, что это был заказ зампреда Госкомспорта СССР Гаврилина, а журналист Швец специализировался на таких статьях.
Дело в том, что в состав на Олимпиаду 1986 года Спорткомитет СССР не включил чемпиона страны 1986 года Александра Дыбмана и чемпиона Союза 1985 года, бронзового призёра чемпионата СССР 1986 года Николая Мищанского. Мы считали, что это происходит из-за кляузных писем Александра Вирного (не путать с Вадимом Вирным — это тот случай, когда сын за отца не отвечает). У меня были основания так считать. Мне показали одно из писем Вирного на меня в ЦК КПСС. Там была какая-то чушь, но главное, на его взгляд, было выделено. Он меня представил «Анатолий АБРАМОВИЧ Гантварг», чтобы адресату было понятно, с кем имеют дело. Хотя сам принадлежит к такой же национальности. Такой мелкий, подлый человек. Не зря кто-то из мудрецов сказал: «Всё зло в мире от маленьких людей».
Основной причиной такого поведения чиновников Спорткомитета СССР была их борьба с президентом ФМЖД Вадимом Михайловичем Байрамовым, которого поддерживало большинство игроков сборной Союза, и я в том числе. Понятно, что А. Вирный помогал другой стороне.
Я и Александр Балякин отказались ехать на эту Олимпиаду, если не включат хотя бы Мищанского. Союзный Спорткомитет угрожал нам дисквалификацией. Дело дошло до ЦК партии. В итоге решение приняли на уровне Яковлева, второго человека в стране. Команда поехала на Олимпиаду с Мищанским. Голландцы выставили очень сильный состав: Сейбрандс, который с 1974 года не играл в личных чемпионатах, Клерк и ван дер Вал. Несмотря на это, мы выиграли, хотя и с большим трудом. По ходу матча мы в такие тяжёлые позиции попали, но вытащили.
Кстати, именно наша позиция помогла Дыбману впервые выехать на чемпионат мира в 1986 году, который он выиграл.
Гаврилин всё это запомнил. Когда я с Дыбманом сыграл вничью матч за титул чемпиона мира в 1987 году и Александр сохранил звание, они выждали полгода и отомстили этой статьёй в «Комсомольской правде».
Мы обратились в суд с требованием опровержения. Они не являлись под разными предлогами. Через полгода, перед отъездом на чемпионат мира в Суринам, нас принимали в ЦК комсомола. Мы обратились только с одной просьбой — заставить «Комсомольскую правду» явиться на заседание суда. Принимавший нас секретарь ЦК комсомола заверил, что он обеспечит их явку. Таким образом суд состоялся.
Основные обвинения в мой адрес были по поводу чемпионата СССР 1986 года в Минске и чемпионата Европе 1987 года в Москве. У Швеца был единственный документ — отчёт главного судьи Сретенского о чемпионате Союза 1986 года, где было написано, что Гантварг, Балякин, Кореневский не пропустили В. Вирного в призёры, что-то такое. В решении суда записано, что этот отчёт не был подтверждён, не был представлен в федерацию, как это должно было быть. Кореневский в том чемпионате сделал все ничьи. Как он мог повредить?
Но самый интересный момент состоял в том, что я вообще не играл в том чемпионате Союза, хотя должен был. Буквально за несколько дней до начала в спорткомитет БССР пришло приглашение на пленум или съезд ЦК КПСС. Туда поимённо вызывались все чемпионы мира. В спорткомитете республики сказали, что нужно ехать. Пришлось отказаться от участия в чемпионате Союза и уехать на неделю в Москву.
Когда после решения суда мы подали иск по уголовному делу за преднамеренную клевету, Сретенский на допросе рассказал, что это Горбачёв, чиновник Спорткомитета СССР, отвечавший за шашечный спорт, попросил его написать отчёт таким образом. Им важна была моя фамилия. Горбачёв держал у себя два года этот отчёт и отдал Швецу, который, по-видимому, не понимал, что ему дают фальшивку.
И чемпионат Европы у них фигурировал. Я там вообще не играл и даже не был в Москве в это время.
И самое главное: Швец написал статью на основании якобы письма в редакцию А. Вирного. Иначе с чего вдруг ты поднял эту тему. Судья потребовала это письмо. Он сказал, что забыл его в редакции. Судья заявила, что суд не начнётся без письма, редакция недалеко, бегите. Швец вместо этого нашёл меня и говорит: «Я согласен на всё. Я признаю поражение, напишем опровержение, как вы хотите. Только прекратите это всё». Я сказал: «Нет. Не хочу с тобой вообще никаких дел иметь».
Швец заявил, что письма не было. Но он же построил статью на цитировании письма в редакцию, которого не существовало. То есть невиданный подлог и фальсификация фактов.
Они думали, что «Комсомолка» напечатает статью — и всем нам конец. Кто против такой газеты мог тогда пойти, у неё тираж был 20 миллионов. Они обратились к Дыбману, чтобы он подтвердил написанное в статье. А он сказал наоборот: насчёт Гантварга и Кореневского всё неправда. Также они приезжали в Минск, пытались какой-то компромат на меня найти, опрашивали кого-то.
Суд этот стоил большого здоровья. Это был, наверное, первый суд, который газета проиграла. В итоге в «Комсомолке» вышло опровержение. А решение суда было опубликовано в журнале «Шашки».
После выигрыша суда мы подали иск для возбуждения уголовного дела в связи с преднамеренной клеветой. Следователи, проводившие допросы, говорили, что возбуждение уголовного дела и сроки клеветникам неизбежны. Но потом включились, видимо, большие силы, следователей заменили и спустили всё на тормозах.
— Из четырёх своих титулов чемпиона мира три вы выиграли в турнирах.
— Это было моё. Я выиграл в 1978, 1980 и 1984 годах. Если бы в Бразилии в 1982 году не сорвалось участие советских игроков, тот чемпионат реально должен был стать моим тоже. Хотя, конечно, трудно утверждать, так как играли Вирсма и Клерк, и много наших должно было играть.
Сейбрандс и Вирсма — одни из лучших игроков всех времён, на мой взгляд. Но в турнирах я чувствовал себя с ними на равных. Какие-то психологические нюансы заканчивались в мою сторону. Хотя расчёт был лучше у них. Считать, как Сейбрандс с Вирсмой, вообще невозможно. Они протёрли свои магнитные карманные доски ещё в детском возрасте.
У меня была заряженность на борьбу большая, чем у других. Это и риски, и всё. Вирсма тоже мог рисковать, а Сейбрандс рисковать не любил. Поэтому в турнирах я мог составить конкуренцию. В шашках много психологии. Я чувствовал, что другие к этому так серьёзно, как я, не относятся.
В турнирах важно было чувствовать противников. Риск всегда требует чувствовать границы. Но границы с каждым противником разные. Я смотрел партии, мне нужно было определить, насколько труслив человек. И у меня это хорошо срабатывало.
Считаю, что в своём лучшем чемпионате мира, в 1980 году, у меня был не только большой отрыв от второго места, но и партии напряжённые и зрелищные. Я был лучше готов физически: уменьшал вес, делал всё, чтобы быть в хорошей форме. Но у меня всегда проблема со сном была. Я привык, что в Союзе тур начинался в 16 часов. Можно было ночью плохо спать, а днём перед партией хотя бы на полчаса заснуть — и это решало вопрос. А на чемпионатах мира туры начинались в 12. И вот как подстроиться? Понятно, что до 12 заснуть снова сложно. Конечно, это мне очень мешало.
Я старался компенсировать недостаток сна физической и психологической подготовкой. Естественно, уделял много времени шашечной подготовке. Надо было придумывать новые идеи, работал почти каждый день около пяти часов. Это нелегко, если надо что-то придумывать. Разрабатывать идеи мне помогали на сборах Мищанский, Кореневский, Балякин.
Помощь от других игроков была только на сборах. А в остальное время я работал сам почти каждый день. Хотя никто не контролировал, моя совесть была чиста. Платили деньги — я работал.
С подготовкой был один интересный эпизод. Как-то я пригласил на сбор Эдика Бужинского. Мне нужно было тактику тренировать, а у них в Вильнюсе картотека с диаграммами была. Однажды на тренировке из этой картотеки попалась комбинация. Решение я, конечно, сразу увидел. Но там дамка за четыре шашки, не должно быть выигрыша. Искал другое решение, но не мог найти. А на следующий день свежим взглядом увидел, что после комбинации делается ход — и выигрыш при любом ответе. Это было в 1979 году. А через год играю с Лещинским на чемпионате мира, и он попадается на аналогичную комбинацию, считая, что четыре шашки за дамку для него хорошо. Но не замечает тот ход после комбинации. Это была очень важная победа. Я шёл на первом месте, Лещинский — на втором. Я тогда вообще был в отличной форме: голландцев почти всех побил.
После победы в чемпионате мира в турнире — эйфория. А потом начиналась тяжёлая подготовка к матчу. Матч — это не турнир. К турниру идёт общая подготовка, а к матчу нужно изучать партии соперника, это непростая работа.
Особенно тяжело было перед матчем с Дыбманом, который начал играть по-новому. После Сейбрандса и Вирсмы он внёс больше динамики в игру. Дыбман легко выигрывал самые тяжёлые турниры — чемпионаты Союза. И партии были симпатичные. Он выиграл чемпионат мира 1986 года, и я должен был играть матч-реванш. Все однозначно считали, что мне там делать нечего. Но никто не обращал внимание на один психологический нюанс: у меня был большой перевес в личных встречах. Я это учитывал при подготовке.
Я попросил Чеховского напечатать все его партии с диаграммами после каждых 10 ходов, чтобы я и лёжа, и сидя, и стоя мог готовиться. Нужно было проникнуть в игру Дыбмана, понять её динамику. У меня это получилось. Помогало, что он принципиально играл любимые схемы в дебютах, которые приносили ему победы. Я применял свои разработки, но Дыбман вовремя начинал бежать, понимал, что я был готов к тому, что он играл обычно, и пару партий он «висел». Мне не повезло, в первой партии у меня был выигрыш. Потом Дыбман больше партий атаковал и в одной мог победить. Ничьи на него давили больше, ведь все ожидали, что он будет выигрывать. Было странно, что сошлись два атакующих игрока, а все ничьи.
— А как складывались матчи с голландцами?
— Легче было играть против Клерка. Тяжелее было в матчах против Сейбрандса и Вирсмы, которые объективно были сильнее меня. Это в турнире можно с ними вничью сыграть, и за счёт побед над другими обогнать. В матчах всё было по-другому.
В Голландии после партии нужно было выйти к зрителям и прокомментировать. Для нас это было непривычно. Расчёт Вирсмы был немыслим. То, что он показывал сразу после игры, конечно, действовало на меня. В первом матче я «прыгал», но в острой игре трудно было Вирсму переиграть. Второй матч я уже играл спокойнее.
На матчах мне помогали Мищанский и Кореневский. Мищанский очень зорким в тактике был. Не обходилось без сюрпризов. В день вылета на второй матч Кореневского сняли. Потом уже я узнал, что кто-то на него кляузу написал.
В Голландии на матчах было очень много зрителей. Наибольший интерес был, наверное, к первому матчу. Тогда в Утрехте открыли новый вокзал, там кинотеатр и всё, что хочешь. Мы там играли. Это центр, людям удобно на матч попасть. Все было организовано отлично.
Перед вторым матчем мне позвонил посол Толстиков и говорит: «Мы на открытии должны играть с принцем Нидерландов. Я прочитал, что Вирсма приходит его тренировать, а ты что?»
Мне матч играть, а я буду с ним заниматься? Спрашиваю: «Правила знаете? Ходите, как в русские шашки. А если будет проиграно, я дам знать, и предлагайте ничью. Принц будет рад». Толстиков моим ответом был очень недоволен. Но потом всё так и случилось. И когда я сказал, что пора предлагать ничью, то Толстиков нашёл хороший ход. Он спросил у принца: «Нам призы уже дали?» — «Да». — «Так чего играть, предлагаю ничью». Принц обрадовался и согласился. И все остались довольны.
Это тоже говорило об интересе к матчу: принц с послом играют на открытии.
— Какие у вас были отношения с Вирсмой и Сейбрандсом?
— Личные отношения с ними были хорошими, даже можно сказать дружескими. Я был в гостях у Сейбрандса. Родители Вирсмы, когда ему было ещё лет 15, приглашали в гости в Леувардене. Тон и Харм тоже были у меня дома, я приглашал их в гости во время матча СССР — Голландия в Минске. Репортаж про это был в голландском журнале.
В 1988 году в Суринаме на чемпионате мира мы с Сейбрандсом поделили 2-3-е места, но по дополнительным показателям я был выше. Меня устраивал ничейный счёт в матче за право играть с чемпионом мира А. Чижовым. В этом случае я сохранял второе место. А Сейбрандс позже написал письмо, что он так не согласен и играть нужно только на равных. Он тогда вернулся после 15 лет отсутствия, в Голландии был огромный интерес. Голландцы на меня начали давить, я согласился. Это 1989 год, вопрос решался в Москве. Мне разрешили играть на условиях голландцев. Но это было не очень приятно.
— В ряду ваших побед особняком стоит Олимпиада 1992 года в итальянском Мори.
— Это была историческая победа. Это же было вообще первое «золото» суверенной Беларуси среди всех видов спорта. На закрытии организаторы включили гимн СССР, наш не нашли. Это было обидно, но мы были так рады, что это уже не имело значения. Я выигрывал Олимпиады со сборной Союза. Тогда обычно всё сводилось к матчу с голландцами. И, конечно, была радость, когда в упорной борьбе побеждали. Но это была другая радость. А вот когда Беларусь выиграла, это было что-то особенное. Потом мы ещё с Ватутиным и Толчиковым выиграли командный чемпионат Европы в 2010 году. За Россию тогда играл Георгиев и другие звёзды. Плюс полный комплект запасных.
Я был счастлив, когда Беларусь стала независимым государством. И такие победы за страну меня очень сильно вдохновляли, они приносили значительно больше радости.
Конечно, на Олимпиаде мы надеялись на высокий результат. Фаворитом виделась Россия, за неё играли Шварцман, Чижов, но более слабым звеном был Фурман. Шварцман и сейчас «бомбит», а тогда же он был в расцвете сил. А о Чижове что говорить? Было ещё несколько сильных команд.
России мы проиграли, и казалось, что первое место мы занять уже не сможем. К тому моменту борьба за него велась именно между нами. Помогло нам, что вничью с Россией сыграла Украина. В итоге мы опередили россиян на одно очко.
Далась эта победа трудно, все матчи были упорными. Все сыграли отлично. На первую доску поставили Ватутина, он хорошо против сильных играл. Его задачей было не проиграть. Я играл на второй доске, Пресман — на третьей. Я показал лучший результат на всех досках: «+5» в 8 турах. Трудно представить, что уже прошло 33 года с той победы.
Хочу заметить, что с того времени по сегодняшний день я играю только за Беларусь. Выиграл несколько международных турниров и испытывал особые чувства, когда в честь победы поднимали белорусский флаг и играли гимн.
— А свой первый выезд за границу помните?
— Конечно. Голландия, 1967 год. Это был абсолютный слом сознания. Мы были всё-таки советские люди, по телевизору рассказывали, что там плохо живут, в основном показывали бомжей. Мы играли в небольшом городе. Всё сказочно, ярко. Дома хорошо покрашены, разноцветные крыши. В магазинах всё есть. Ну полная революция в сознании. Я подумал: «Как так можно дурить людей?»
Мы не знали, что можно пить кофе, чай в кафе. У нас они по 5 копеек стоили. А тогда я смотрел: «Они сумасшедшие? Брать кофе за 1,5 гульдена». Мой отец работал учителем в вечерней школе, я ему привёз ручку: крутишь — и голая женщина появляется. Он никогда такого не видел, конечно. Всем показывал.
Тогда я понял, что в Голландии шашки намного популярнее. Помню, Андрейко играл с американцем Леклерком и решил сработать на зрителей: неожиданно в дебюте проиграл шашку. А он же блицор был невероятный. И что Андрейко сделал: сидел, думал, оставил себе пару минут и начал «шлёпать». А Леклерк оказался игроком в покер, которого не сильно возьмёшь таким. Он встал, пошёл кофе взял, успокоился. То, что Андрейко оставил себе минуту, передалось по всему городу. Прибежало столько людей, что висели друг на друге. Это был настоящий концерт. В итоге сыграли вничью.
Я тогда Пита Розенбурга впервые увидел, Вирсму с Сейбрандсом. В то время не думал, что смогу бороться с ними за звание чемпиона мира. Я ведь на тот момент только один чемпионат Союза сыграл. Вообще в том турнире играли все сильнейшие: Щёголев, Андрейко, Куперман, Розенбург, Баба Си. При этом Вирсма только одну партию проиграл. Сейбрандс тоже высоко был. Первое место разделили Андрейко и Розенбург.
— В начале разговора вы упомянули о своей тренерской деятельности.
— Тренерство всегда возникало случайно. Сначала друзья, которым я не мог отказать, попросили поработать с Майей Мосидзе из Грузии. Начал летать в Грузию, и это стало одним из самых больших чудес в моей жизни. Папа Мосидзе, Мамия, был интересным человеком, директором школы киномехаников. Там, например, я мог познакомиться с актёром Евгением Леоновым. Или с писателем Амирэджиби, он тогда очень известный роман «Дата Туташхиа» написал. Ещё Мамия был очень хорошим тамадой. Всё время застолья были, тосты.
Майя не играла в стоклетки, но так как чемпионат СССР должен был пройти в Сухуми, её допустили. Майе было 15 лет, в русские шашки она играла успешно, была высоко в финале Союза. Для неё я сузил стратегию, и получилось довольно успешно. Я ожидал фиаско, а Майя сыграла всего «–2», причём выпустила нескольких фаворитов. Стратегия, которую я ей дал, сработала. Я был удивлён её талантом. Настолько ответственно она играла, просто поразительно. Выполняла всё, о чём я говорил, не попадала в цейтноты. В следующем году Мосидзе заняла шестое место и уже боролась за тройку. Как мог, я ей помог.
Потом Миша Кац попросил помочь Лене Альтшуль и Зое Садовской в матчах против Левиной, которую стал тренировать Вадим Вирный. Миша понял, что нужно подтянуть девочек стратегически, и приглашал меня несколько раз. Там уже я стратегию на полную показывал, потому что они базово были очень хорошо подготовлены, схватывали всё. Плюс они ещё не были стратегически испорчены. Это как в других вещах: лучше с нуля объяснять, чем переделывать. Такого таланта, как Альтшуль, в шашках больше не было, я считаю. Зоя тоже талантлива, но она силовой игрок. А Лена — это совершенно необычный талант. Лене я помогал пару раз, именно к матчам с Левиной. И потом Зое помогал перед матчем.
Работал с Карен ван Лит. Мы оказались на турнире в Сенегале, она очень хотела заниматься у меня. Её Вирсма до этого тренировал, но к тому моменту всё сошло на нет. Тоже очень талантливая. Ван Лит попала в призёры чемпионата мира, достаточно неплохо играла в мужских турнирах.
Немножко я помогал Ире Пашкевич. Кац уехал, ей надо было в чемпионате мира 1997 года играть. Там она хорошо сыграла, но заняла четвёртое место. Позже мы хорошо поработали на сборе перед другим чемпионатом мира.
Потом Оля Федорович попала в чемпионат мира, и Ира Пашкевич попросила с ней поработать. Оля так играла этот чемпионат, что если бы карта легла, то она бы первое место заняла. Стратегию она очень хорошо поняла, но у неё была проблема цейтнотов. Потом сформировалась группа: к Оле добавились Даша Федорович и Вика Мотричко. Даша становилась чемпионкой мира по блицу в сильнейшем составе. Вика не так давно выиграла чемпионат мира в классику.
У меня почему-то больше женщин оказалось, чем мужчин. Их можно по пальцам пересчитать. Помимо Слумпа, который недавно стал вице-чемпионом мира, это в первую очередь Кеес Тайсен.
— На что вы делали упор в тренировочном процессе?
— В стоклетках очень сложная стратегия. Я считаю, что давал её по-новому. Надо же, чтобы люди ощущали игру. Поэтому для моих мастер-классов нужно было найти бытовую терминологию.
Как-то Дыбман с Кацем сыграли вничью на чемпионате Союза и потом анализировали партию. Я раньше свою закончил и смотрел с ними. Дыбман пытался показать, что у него большие шансы на выигрыш. Но когда начинают двигать, Кац показывает ничью. И в какой-то момент Дыбману это надоело, и он говорит: «Миша, ну ты разве не видишь, что у тебя ж..а?» — «Саша, вот теперь я понял». Всё дело в том, что Дыбман нашёл подходящее слово.
Сейбрандс полюбил игру Дыбмана и попросил его прислать анализы своих партий. Какие-то он не разобрал и попросил Генну Сосонко их объяснить. И тот сказал, что там такие слова, которые для него понятны и очень хорошо объясняют ситуацию. Но они были не шашечными, а бытовыми. Каким-то стратегическим моментам Дыбман давал своё название.
Я это помнил и, когда мне пришлось объяснять стратегию на мастер-классах, стал использовать футбольную терминологию. Голландцы ведь все понимают футбол. Как наглядно показать теорию темпов? Я рисовал футбольное поле. Ты выиграл темпы, значит перешёл на чужую половину. Это не означает, что у тебя большое преимущество, но оно может стать таким. Или отсталые шашки, на примере футбола это легче объяснять.
Я думаю, это был новый подход. Объяснять стратегию — это очень сложно. Стоклеточные шашки — самая медленная игра. Надо показать и объяснить динамику. Но как? Например, в шахматах легче, там фигуры далеко ходят, а шашки на одно поле — попробуй уловить динамику в позициях и что-либо доказать.
Тактику я не тренирую. Я даю то, что нигде не прочесть и нужно хорошо объяснять. Трудно объяснить дебютную стратегию. Ходить 50-44 или 49-44? Как-то надо объяснить. Ни один из ходов не лучше другого. Это зависит от того, какую стратегию ты собираешься избрать в дальнейшем.
— Не хотели написать книгу по стратегии?
— Я понимал, что если я напишу книгу, то будет всё по-новому. Но любят же писать книги, когда легко даётся материал. Чтобы усилия соответствовали оплате. А описать динамику на бумаге, а это главное в стратегии, очень сложно. Гораздо проще это показать на доске. Я почувствовал, что «утону» при написании книги. Плюс, чтобы описать всю стратегию, нужно несколько книг. Когда я писал шашечную часть моей книги «50 поединков на 100 клетках», не ожидал, что столько времени потрачу. Компьютеров же не было. Проблема в чём была. Я понимаю, что ход даёт преимущество, показываю вариант, почему даёт. Потом видишь, что не получается этого преимущества, а ты уже не хочешь терять то, что ты сделал. И начинаются муки.
— Ещё одна страсть в вашей жизни — футбол.
— Для меня футбол всегда был чем-то особенным. Когда это всё говоришь сейчас, люди не понимают. Но если почитать о композиторе Дмитрии Шестаковиче, то он перед началом сезона рисовал все таблицы. Недавно прочитал, что фанатами футбола были Родион Щедрин и Майя Плисецкая. Тогда футбол был чем-то невероятным для людей. Поэтому и я был таким фанатом. Футбол меня всю жизнь сопровождает.
Когда минское «Динамо» выиграло «бронзу» союзного чемпионата в 1963 году, то болели по-сумасшедшему, сильнее, чем когда они выиграли «золото» потом. Команда играла красиво, Эдик Малофеев и Михаил Мустыгин забивали много голов. Потом уже я с Эдуардом Зарембо встречался. Помню, в старом клубе на Бядули выступал Леонард Адамов, приятный человек. Я больше знал Евгения Толейко. Мы занимались футболом на «Спартаке», где раньше был спортивный диспансер. Там было гаревое поле и стадион ручных игр. Толейко приходил туда работать индивидуально.
В 1964 году мы поехали на финальный этап юношеского первенства БССР по футболу в Бобруйск. Когда въехали в город, в автобус подсел какой-то местный наш куратор, сказал, что здесь все занимаются боксом, много бандитов и по городу лучше не ходить. Когда мы разместились, оказалось, что напротив нас женское общежитие. Лето, окна открыты, в них девушки. И три наших самых сильных пошли на свидание: Гена Воронин, который потом 10 лет играл за минское «Динамо», был его капитаном, вратарь Олег Соков и Витя Гирко, который тоже много лет выступал за «Динамо». Там они напоролись на каких-то бандитов, стали убегать, те за ними. Наши через забор, прибежали в общежитие. Мы все вышли на улицу. И тут идёт один из тех бандитов. Мы начали с ним что-то выяснять, он ушёл.
А через полчаса вернулся. И с ним много шпаны, которая явно идёт нас бить. Мы забежали в общежитие и спрятались за фикусы в холле. Заходит эта банда, их предводитель начинает говорить, и я слышу знакомый голос. Выглядываю из-за фикуса и вижу заросшего, со скреплёнными после драки зубами юношу. Вроде бы это Яша Гандлин, с которым мы играли за сборную республики на первенстве Союза. Он был кандидатом в мастера не только по шашкам, но ещё и по боксу. Я из-за фикуса: «Яша?» Он на меня смотрит: «Толик, а что ты здесь делаешь?» Выхожу, наши ребята пытаются дрожащими руками меня обратно за фикус спрятать. Мы садимся за стол и начинаем разговаривать. Всё закончилось мирно. Потом они приходили на некоторые наши игры, болели, кричали. И мы выиграли первенство.
После 16 лет футболом я перестал заниматься, но фанатом остался большим. Для меня самыми большими кумирами были шахматисты — Ботвинник, Таль — и футболисты. Поэтому, когда Каспаров пригласил меня на матч гроссмейстеров против журналистов и нас неделю тренировал экс-капитан сборной СССР Игорь Нетто, я щипал себя, думая, что это сон. Тогда за сборную Союза болели все, очень болели.
Из минских динамовцев я больше общался с Сергеем Алейниковым. Помню, как-то пересеклись в аэропорту Туниса, я летел на чемпионат мира.
В 1984 году в Баку в Институте нефти и химии меня принимал заслуженный мастер спорта Мамедов, бывший игрок сборной Союза. Это тоже легенда.
Самым большим моим футбольным другом был Анатолий Бышовец, мы всегда общались с большой теплотой. Сошлись мы в Стайках, он тренировал молодёжную сборную. Однажды пересеклись в Новогорске: у нас сбор, у них тоже. Мы договорились — я, Лещинский и Балякин — сыграть в футбол с шахматистами. А их двое — Гуревич и Чернин. Ну и Бышовец решил за них выйти. Мы неплохо в пас играли, а шахматисты совсем не тянули. Бышовец, видя, что мы их раскатываем, завёлся — проигрывать не хочет. И перестал пасы вообще отдавать, сам через нас продирался. Но мы забивали в ответ и в итоге выиграли.
Как-то Вирсма позвонил, что будет открытие гольф-клуба, нас приглашают, будет Франк Райкард. Я мгновенно согласился. И мы даже с ним немного пообщались.
Для меня поговорить о футболе — это осталось. Сейчас я болею за «Барселону». В детстве болел за московское «Торпедо», где играли Стрельцов, Воронин и другие.
— Не жалеете, что когда-то выбрали шашки?
— Когда ещё в университете учился, надо было выбирать, по какой дороге идти. Это был непростой момент. Отец был учителем, он не представлял, что я буду чем-то, кроме математики и физики, заниматься.
Двоюродный брат, который мне как родной, сделал очень хорошую карьеру в Америке. Был одним из ведущих специалистов в нефтяной компании ВР в Техасе. Видя, что у нас абсолютно разный финансовый уровень, он спросил недавно, пару лет назад, не жалею ли я, что пошёл по своему пути.
Да, если бы я пошёл по другой дороге, тогда, наверное, мог бы добиться того же, что и он. Потому что физика и математика были моими любимыми предметами, легко давались. Но это вопрос спорный. Ведь когда я начал добиваться результатов, тогда даже эмигрировать было сложно. Никто не думал об этом. Нужно было чего-то добиваться в советских условиях. Если бы СССР не распался, я бы до конца жизни был обеспечен. Было принято решение, что чемпионы мира за сеанс получают 120 рублей, кажется. Помню, Болеславский, Суэтин давали сеансы за 20-30 рублей. А они были известными шахматными гроссмейстерами. Я мог бы зарабатывать, сколько хочу. Было ощущение, что я обеспечен до конца жизни. До этого мы зарабатывали в основном за границей.
И вот этот вопрос, не жалею ли я. В каком-то смысле я жалел, потому что это было тяжёлое дело. Если бы только сама игра, то я бы не жалел. Но я видел немало грязи от отдельных игроков, таких как Куперман, который до последнего цеплялся. Или вопрос с характеристикой в университете в 1972 году, из-за которой была жуткая нервотрёпка с выездом на мой первый чемпионат мира. Или турнир претендентов в Тбилиси, когда у меня забрали возможность сыграть дополнительный матч за звание чемпиона мира.
Это субъективные вещи. А есть и объективные, как во втором матче с Вирсмой. Для меня это очень драматичная история. Или взять чемпионат мира в Сенегале. У меня так отлично складывался турнир, я вышел на финишную прямую с отрывом в три очка. Играю с Маминой Н’Диайе из Мали, получаю шикарную позицию, ищу выигрыш, трачу время, а он как-то ускользает. И в уже совершенно ничейной позиции я «плыву» и проигрываю.
Может, только тогда я понял фразу кого-то из известных шахматистов: «Прежде чем искать выигрыш, найди ничью». У тебя много путей к выигрышу, неясному, а ты в какой-то момент забываешь просто ничью сделать. Я был в ужасном состоянии. Хорошо, что тренером был Кац, я позвал его: «Миша, я не засну». А Клерк выиграл и отстаёт всего на очко, играть ещё тура четыре. У меня следующий — ван дер Вал, который играет очень активно, а я полностью разбит. И ван дер Вал показал, что он согласен на ничью, я согласился с удовольствием, потому что был без сил.
В предпоследнем туре мы оба выиграли. Я играл с африканцем, в позиции надо выбрать из двух ходов, а я не могу досчитать — далеко. Понимаю, что выигрыш только один. Цейтнот, надо решать интуитивно. И я угадал.
И вот последний тур, я на очко впереди. Болельщиков немыслимое количество. Но у Клерка француз, а у меня Каплан. Я должен играть на выигрыш, конечно. Всё на нервах, не спишь уже. Выходим из цейтнота, и я вижу, что выигрываю. А у Клерка ничья. Мой соперник останавливает часы, шквал аплодисментов (долго молчит. — В.А.). Это тяжело. И вот такие моменты снова повторить.
В 2006 году в Сенегале проходила Олимпиада. Я думал: ехать, не ехать. Решило то, что она была в том же городе, в том же отеле. Я думал, что заряжусь воспоминаниями. Мы приехали. Отель тот, но не новый. И иду на пробежку, а всё не то. И воспоминания оказались очень тяжёлыми. Нахлынула не радость, а тяжесть. Я хотел, чтобы турнир быстрее закончился, не мог там находиться. В одну реку не надо пытаться войти дважды.
Это всё к вопросу, не жалею ли я. Если я сейчас вспоминаю какие-то хорошие моменты из жизни, то не эти победы. Почему-то снятся неудачи, победы не снятся. Спортсмены, конечно, были в лучшем положении, чем другие: известность, достаток. Но достигалось это непросто.
Я всегда привожу такой пример. Эйнштейн дружил с Ласкером. И как-то его спросили, почему он не расположен к шахматам. Эйнштейн ответил, что шахматы — это подавление одного интеллекта другим. И ему это не нравится.
Я считаю, что чемпионаты мира по шашкам и шахматам — одни из самых трудных среди всех видов спорта. Потому что они самые длинные, время для принятия решений ограничено, цейтноты, проблемы сна, вероятность болезни в длинном турнире и т.д. И мнение Эйнштейна.
Но если вернуться назад, то считаю, что выбор шашек был правильным.
Есть ещё один существенный момент. Благодаря успехам в шашечном спорте я мог общаться и дружить со многими известными и очень интересными людьми. Такие были и среди игроков. Пожалуй, среди них мог бы выделить тех, с кем общался чаще. Это Миша Кац, Миша Корхов, Юра Колодиев — люди с огромным чувством юмора, люди-праздники. Жаль, что Юра и Миша Корхов рано ушли из жизни.
Но есть и другие друзья, и приятели в шашечном спорте. Надо изредка где-то сыграть, чтобы увидеться с ними.
И знаешь, в начавшемся сезоне я снова сыграю несколько партий в клубном чемпионате Голландии. Впервые с Олимпиады 1992 года буду играть в одной команде с моим другом Сашей Пресманом.
Фотографии из архивов А. Гантварга, В. Довженко, А. Пресмана, Белорусской федерации шашек, журнала «Шашки», nationaalarchief.nl, damclub.nl, bd.nl и из открытых источников.
Благодарю за помощь при подготовке материала Владимира Вавилова.
