Когда я начал писать рассказы, папа очень беспокоился, ту ли выбрал я дорогу в жизни. И когда в школе выступали заезжие писатели, музыканты, художники, папа, после их выступления, всегда пытался с ними поговорить об их профессии.

И как-то, когда я гостил дома, он подсел ко мне  и, хитро глядя на меня, сказал:

— Все говорят, что нелёгкая судьба творческих людей, и они вечно живут, завидуя один одному. А что это за жизнь, когда кому-то завидуешь?

Честно говоря, до этого папиного вопроса я не думал про это. Я удивлённо посмотрел на него, не зная, что сказать. Но в папином взгляде я понял, что сам для себя он нашёл ответ.

И он сказал:

— А ведь настоящий мастер должен не завидовать, а радоваться тому, что кто-то написал, нарисовал, придумал что-то интересное! Поверь, этот кто-то написал не лучше тебя, а по-своему. Это его талант! И если у тебя есть талант, ты тоже будешь писать по-своему! Каждый рассказывает своё и тем интересен! А если нет таланта, тогда и приходит зависть! Запомни, если ты кому-то начнёшь завидовать, значит, у тебя нет таланта! И ни к чему тогда заниматься творчеством! Как говорит еврейская пословица “фун кинэ кумт синэ”! (чужое добро берёт за ребро — идиш). Понял, сынок?

Эти папины слова я запомнил навсегда!

И так живу.

Марат БАСКИН «Дорога в жизни»

ГОСТЬ ИЗ АМЕРИКИ

Рахиль работала кассиршей на автобусной станции. Станция в Краснополье была маленькая. Всего три междугородних автобуса: на Кричев, в Могилёв и в Минск. И три рейса по району. В будни пассажиров было немного. На выходные чуть-чуть увеличивалось количество, и, как говорила Рахиль, «сумасшедший дом» наступал на праздники. На каждый рейс четыре билета бронировались для райкома и по два — для милиции и военкомата. Эти билеты Рахиль имела право продать только за пять минут до отправления. Конечно, по этим билетам редко ездили настоящие райкомовцы, военные и милиционеры, но ими пользовалась всегда их родня и друзья. Особенно в праздничные дни. И Рахиль знала, что эти билеты трогать нельзя. Ибо это грозило увольнением с работы.

Пассажир, приехавший последним минским автобусом буквально перед самым Новым годом, выйдя из автобуса, сразу подался к кассе, чтобы взять билет на обратный рейс. Рахиль посмотрела на него сочувствующим взглядом и сообщила, что на праздничные дни все билеты проданы, но, может быть, из Минска дадут дополнительный рейс, и тогда по прибытии будут продавать билеты.

– На нет и суда нет, – усмехнулся мужчина и спросил, где находится гостиница.

– Командировочный? – поинтересовалась Рахиль, услышав вопрос о гостинице, и добавила, оценив респектабельный вид незнакомца: – Если вы в райком, то у них есть броня.

– А что, я похож на райкомовского? – спросил мужчина.

– Похож, – кивнула Рахиль, – потому что в шляпе.

– А шляпа американская у райкомовца? – засмеялся мужчина и, сделав таинственные глаза, добавил: – И вообще, я американец! И сестрёнка говорит, что я похож на Юла Бриннера! – мужчина снял шляпу, оголив свою абсолютно лысую голову. – Был такой фильм про ковбоев. В детстве мы с ней его смотрели. В здешнем клубе.

– И я его в здешнем клубе смотрела, – сказала Рахиль. – Местные все говорили про этот фильм. И нам, детдомовцам, очень хотелось его увидеть. Я помню, как мы упрашивали директоршу, чтобы нас повели в кино.

– Рохля Радецкая?! – вздрогнул мужчина, и головой попытался протолкнуться в окошко кассы.

– Ой! Пахомчик Ветряков, – ойкнула Рахиль, узнавая в лысом человеке детдомовского короля — лохматого красавца и забияку, своего защитника Пахома.

В Краснопольском детдоме Рахиль была единственной еврейской девочкой. До того как она попала в детдом, она бродяжничала, исходила босоножкой чуть ли не всю Белоруссию. Поймали её в деревенском магазине, когда она пыталась украсть хлеб. Кроме своего имени, она в свои шесть лет ничего не помнила. И Екатерина Ивановна решила записать девочку русским именем, по-своему считая, что так ей будет легче в разношерстной ребячьей среде да и потом, в жизни, но малышка заупрямилась, и пришлось её оставить Рахилью. Правда, фамилию записала свою, как она всегда делала для детей, кто не знал фамилий. И в детдоме чуть ли не половина была со старинной шляхецкой белорусской фамилией — Радецкие. Когда воспитательница представила её ребятам, многие хмыкнули, а вечером, перед сном, когда Рахиль осталась с девочками один на один, долговязая Катя Причепа спросила:

– Ты что, жидовка?

– Не знаю, – честно сказала Рахиль.

– А имя откуда знаешь? – спросила Катя. – Кто тебя так назвал?

– Не помню, – Рахиль, исподлобья посмотрела на Катю и замерла, готовясь к драке. Все знакомства в её жизни начинались всегда с драки. 

– Имя жидовское, значит, жидовка, – заметила Катина подруга Оля Дубовик.

– И значит, мы её будем бить, – подвела итог знакомству Катя. – И спать будешь под кроватью!

– Никто её бить не будет, – неожиданно для всех сказала такая же маленькая, как Рахиль, белобрысая Капка и, подойдя к Рахили, добавила: – Она моя подруга!

На удивление Рахили, большие и здоровые девчонки молча отошли от неё и занялись своими делами, как будто до этого не было никакого разговора.

– А чего это они? – спросила Рахиль, уже почти готовая к драке.

– А потому что мой брат – Пахом! – сказала гордо Капка и добавила: – У меня свободное место. Будешь спать со мной.

Кроватей в детдоме на всех детей не хватало, и большинство спали валетом по двое в кровати.

Пахома и Капку привезли в Краснопольский детдом из Минска. Были они детьми какого-то расстрелянного партийного деятеля. Имена и фамилию им сменили ещё до прибытия в детдом. Записали Ветряковыми. Капке было пять лет, была она до детдома настоящей маменькиной дочкой, и ей бы тяжело пришлось среди собранных со всех краёв беспризорников, если бы не Пахом. Пахому было двенадцать лет. И он своим мальчишеским чутьём понял, что надо спасать Капку, а для этого, как говорил часто отец, «нельга сярод чорных каржоў быць палянiцаю». «Палянiцаю» отец называл белый хлеб. И Пахом сам лез во все драки, никому никогда не уступая и доказывая свою правоту силой. Если воспитанием Капки занималась мама, то Пахомом – отец, выросший в семье деревенского кузнеца и знающий цену мужской силы. Он старался Пахома воспитать таким, как сам. И спортивные кружки были главными в жизни мальчишки, и это лучшее, что оставил ему в наследство отец. В детдоме это пригодилось ему и спасло Капку. Уже через несколько месяцев Пахом стал главным и безоговорочным атаманом всей детдомовской братии.

Дружба с Капкой и Пахомом осталась в памяти Рахили самым счастливым временем в её жизни. Правда, время это оказалось не очень большим. Через три года детский дом в Краснополье закрыли, и детей разбросали по разным местам. Рахиль попала в Смоленск, а Пахома с Капой послали куда-то в Казахстан.

После детдома Рахиль решила вернуться в Краснополье. То ли вспоминая свои лучшие годы, то ли надеясь, что Пахома и Капу тоже потянет в эти места. В Краснополье устроилась кассиршей на станции и так проработала тридцать лет. Сначала моталась по людям, а потом дали маленькую квартирку в первой краснопольской пятиэтажке, на пятом этаже, правда, с туалетом, который почему-то не всегда работал, и водопроводом с холодной водой, который не работал всегда, и за водой надо было ходить к колонке напротив милиции.

– Вот такие мои хоромы, – говорила Рахиль, показывая Пахому своё жильё. – Какое жильё, такая и жизнь. Ни семьи, ни детей. Замуж два раза выходила: первый был пьяница, ребёнка с ним потеряла — избил на пятом месяце… А второй был наркоман. Раньше про таких здесь не слыхали. Дошла цивилизация. Вроде культурный человек был. В аптеке работал... А теперь одна. Лет уже десять… После Чернобыля мужик здесь на вес золота…

Еды к Новому году Рахиль наготовила немного, но была тушёная картошка, банка с огурцами и маленький торт, а из спиртного в квартире было только шампанское, которым Рахиль наградил по случаю дня рождения ещё летом начальник станции. Его и открыли.

– А ты как? Как Капка? А детки у неё есть? А кто муж? А ты женат? – спрашивала Рахиль и почему-то всё время тёрла глаза.

Пахом старался удовлетворить любопытство Рахили, но вопросы сыпались быстрее, чем ответы, и он перескакивал с одной истории на другую, не вдаваясь в подробности, которые ждала от него Рахиль. Через час она уже знала, что после детдома Пахом пошёл работать туда, где больше платили. Чтобы Капка могла учиться. А платили больше шахтёрам, на рудниках. И поэтому у Пахома лысая голова. А Капка окончила медицинский институт в Алма-Ате. Стала врачом. И вышла замуж за врача. И муж у неё еврей. И детки есть. Двое. Мальчик и девочка. А когда все евреи стали уезжать, они тоже уехали в Америку. В Нью-Йорк. У её мужа там сестра. А через год вызвали туда и Пахома. У Капки свой дом. А он снимает квартиру. Так как карман пожиже.

– Ой, – всплеснула руками Рахиль, – а я думала, что про американца ты шутишь! – и по-детски спросила: – И паспорт американский есть?

– Есть, – кивнул Пахом и добавил: – А больше ничего нет!

– Как ничего? – не поняла Рахиль.

– Как у тебя: ни семьи, ни детей! Кому нужен мужик после рудников? Пробовал с одной нашей пожить, так когда врач сказал, что детей у меня не будет, она и ушла. Так вот и живу один. Слава богу, что у Капки всё о"кей! А что мне ещё надо!

– Работа есть? – обеспокоенно спросила Рахиль, почему-то вспомнив карикатуру из «Вожыка» про американского безработного.

– Есть, – кивнул Пахом. – Сантехником работаю у хозяина. Кстати, давай посмотрю твой туалет.

– Да ладно! – отмахнулась Рахиль. – Не для этого из Америки приехал.

– Может, и для этого, – сказал Пахом. – Капка с мужем и детьми на Карибы поехала отдыхать, а меня на старые места потянуло. И в Минске был, и в Казахстане, и вот сюда забрался… А надо было сюда вначале. Думал, никого здесь из знакомых не встречу. День побуду, похожу и всё. А оно вон как, – Пахом вздохнул и неожиданно для Рахили сказал: – А я тогда, в детском доме, мечтал, когда вырасту, жениться на тебе…

– И я о тебе мечтала, – призналась Рахиль и тихо добавила: – Не та я уже теперь, не та…. Всё в жизни должно быть вовремя…

– И я не тот, – сказал Пахом. – Я давно хотел приехать сюда, да всё как-то не выходило. А сейчас вышло. Потому что вовремя! И вообще, что в жизни вовремя,  знает только Бог!

Он смотрел на постаревшую Рахиль, а видел маленькую черноглазую пигалицу с волосами-кудряшками, со сжатыми кулачками, всегда готовыми к бою.

Они долго разговаривали, вспоминая прошлое. А потом Пахом ухитрился отремонтировать туалет, несмотря на протесты Рахили. И где-то только во второй половине ночи они улеглись спать. Рахиль постелила Пахому на своей кровати, единственной в квартире, а сама устроилась спать на полу на старом кожухе, который как-то купила по случаю на базаре — для согрева от болезней, как объяснял ей хозяин кожуха, всучивая своё старьё. На все уговоры Пахома постелить ему на полу, на себе в кровати, наотрез отказалась:

– Ты же гость! Лучший мой гость! Гость из Америки.

Пахом ругался-ругался:

– Ой, Рохля! Ты, как Капка, – сказала и всё! – а потом махнул рукой и уступил.

Уснула Рахиль быстро, а Пахом долго ворочался, потом, заметив, что она уснула, слез с кровати и лёг рядом с ней на полу. Валетом, как когда-то в детском доме. И сразу заснул. И приснилось ему, как

Свернувшись маленьким клубком,
Оставив ужин на потом,
Спит на диване кот Пахом,
А рядом, вытянувши лапки,
Забравшись в бабушкины тапки,
Во сне мурлычет кошка Капка...