Во времена британского мандата, англичане, владеющие Палестиной «по доверенности Лиги Наций», боялись только «Борцов за свободу Израиля» – ЛЕХИ, и на его командира Яира устроили дикую охоту. Не так давно в мировой прессе прошло сообщение, что скончался англичанин, арестовавший командира ЛЕХИ на конспиративной квартире в Тель-Авиве, а затем застреливший Яира «при попытке к бегству». Свидетели показывали, что Авраам Штерн (подпольная кличка – Яир) – командир «Борцов за свободу Израиля» не оказывал сопротивление и не пытался «бежать».  Но англичане настаивали на своём, называя Штерна – «убийцей». А борцов за свободу Израиля – «бандой Штерна».

 

Но почему британцы считали его – недавнего студента Еврейского университета, докторанта итальянского университета – самым опасным еврейским политическим деятелем? Чем он их напугал? Предположу: идеологией (см. «Принципы возрождения» –манифест ЛЕХИ, газета «В подполье» («Бамахтерет»), ноябрь 1940 – редактор А. Штерн). Штерн в «Принципах» утверждал право еврейского народа на Землю Обетованную и строительство своего государства. Из «Принципов» вытекало, что англичане должны немедленно покинуть Палестину, и не мешать евреям создавать свое государство! И в этом он не шёл на компромисс, – а бескомпромиссные лидеры – опасны!  Оставалось одно…

Существует мнение, что Авраама Штерна «сдали» британцам «свои». И если бы не противоборства – иногда кровавые, как в случае с расстрелом «Альталены», – еврейских организаций и политических деятелей, подобного бы не случилось, и англичане перестали бы депортировать еврейских беженцев в африканские лагеря или обратно – в адскую топку фашистской Европы.

Вместо докторской по эротике в Италии – подполье в Палестине

Во время встречи с вдовой Штерна Рони, я попытался узнать, что думает она о тайне жизни и смерти Авраама Штерна.

– Насколько мне известно, триста писем Авраама Штерна ещё ждут своей публикации. Они распределены по трём папкам: – из Иерусалима, где он учился в Еврейском университете, – из Флоренции, где работал над диссертацией, и из Варшавы, где успешно вёл переговоры с правительством Польши. Говорят, он выделялся среди студентов?

– В Еврейском университете Авраам Штерн проявил себя блестящим студентом. Ему выдали рекомендации для обучения в докторате в университете Италии, в частности. Во Флоренции. Диссертация его была посвящена эротическим мотивам в греческой литературе. Но перед самой защитой он всё бросил и решил посвятить свою жизнь освобождению Эрец-Исраэль.

– В одном из писем Авраам сообщает, что забыл рекомендации дома. Вы их обнаружили и выслали?

– Я или мой шурин Додик – не помню точно кто. Профессура Еврейского университета надеялась, что в Италии Авраама освободят от платы за обучение, но он жил там за счёт уроков и небольшой стипендии, которую получал в университете. Мы оба считали, что он уезжает в Италию всего на 10 месяцев: защитит докторскую, вернётся, и мы поженимся. Ведь нашей любви было уже семь лет.

– Кто приехал в Италию и сказал: «Оставь всё, Авраам, ты нужен Палестине»?

– Друзья. Не могу сейчас сказать точно, кто именно. Но самая сильная дружба у него была с Давидом Разиэлем (первый командир ЭЦЕЛа. – Я.Т.)

Письмо с парохода «Viena»

12/II/1933. «Viena»

Пуркэ, хороший мой! Надеюсь, что сегодня, когда мы будем в Хайфе, это письмо пойдёт к Тебе. И если Ты его получишь через пару дней, я буду безумно рад хотя бы потому, что мне удалось исполнить моё обещание, написать Тебе при первой же возможности. Мохэ, дорогой мой! Хотелось бы знать, держишь ли Ты себя таким молодцом, каким была вчера на станции в Иерусалиме. Детка моя хорошая! Не волнуйся! Тихо чтоб было, очень тихо, и всё будет очень хорошо – увидишь.

У меня всё в порядке. Поездка прошла очень хорошо, но в Хайфе меня ждала маленькая неприятность. Нужно было ехать на пароход на лодке, и это стоило 25 пиастров. А у меня не было палестинской валюты. Пришлось дать сто лир (итальянских) с тем, чтоб на пароходе получить сдачу. На пароходе снесли мои вещи на крытую палубу, но тем дело не кончилось. Один из офицеров, который должен был мне дать 83 ит(альянской) лиры сдачи, предложил мне, чтобы я за эти деньги спал в каюте 3-го класса. Ты ведь меня знаешь, мне неудобно было отказаться, и я принял это предложение. Итак, я в ней единственный пассажир. Хочу надеяться, что останусь таковым по крайней мере до Генуи. Чувствую я себя пока очень хорошо. Вообще пришёл к заключению, что поездка продолжается 7 дней не потому, что пароход медленно едет. А потому, что он стоит долгое время в портах. Так, например, в Бейруте мы стояли сегодня от 6 час. утра до 2 пополудни. А если так, то пока пароход в порту, я думаю, что с Божьей помощью я себя, наверное, буду хорошо чувствовать и возможно, что и на море не заболею.

Пурэлэ! Маленький мой! Хороший, хороший! Зай а мэнч! (идиш: «будь человеком». – Я.Т.). Не скучай слишком много: это ведь нездорово и неинтересно. Ко всем моим поручениям присоединяю ещё одно: передай, пожалуйста, Разиэлю письмо. Я бы написал ему отдельно, но у меня есть всего два конверта.

Пурэле! Ты хорошая девочка! Чирк-чирк и т.д.

Целую Тебя крепко, крепко. Твой Бнераз, грецист.

Брамик.

Пуркэлэ! Гиркалэ! Зай гезунт инд штарк (идиш: «будь здоровой и крепкой». – Я.Т.) девятьсот девяносто девять лет. Целую Тебя в раковую шейку. Бр(амик).

Хризантемы из тюрьмы

– Во всех письмах к Вам Авраам просит передать привет Давиду Разиэлю… Что их связывало?

– Это была настоящая дружба, прямо-таки товарищеская любовь. Мне трудно рассказывать о том, как эти верные друзья в дальнейшем разошлись во взглядах. Мы вместе занимались в Еврейском университете. Все трое были дружны и нежно относились друг к другу. Разиэль и Штерн все время контактировали – как бы далеко друг от друга они не находились.

Это было уже поле их разрыва. Мне сообщили, что Давид Разиэль убит, и просили, чтобы я передала известие Яиру (Аврааму Штерну). Я не знала, как я сообщу ему об этом, хотя в то время они уже разошлись в своих убеждениях. Но тем же вечером состоялась наша встреча с Яиром (он был, как сегодня говорят, на нелегальном положении – скрывался от британских властей), и, когда я сказала ему, что Разиэль убит, он опустил голову и зарыдал. А через восемь месяцев после гибели друга, погиб и сам Авраам.

– У влюблённых всегда есть СВОИ праздники. Какие были у Вас?

– Мы познакомились в университете: он подошёл ко мне, не знаю даже почему, хотя рядом со мной стояло много интересных девушек. Это было 15 декабря. И с тех пор мы праздновали не дни рождения, а день нашего знакомства. Помню, один случай. Это было в декабре. Он сидел в тюрьме (сначала в Латруне, потом – в Акко, затем в Мазре), а я ездила к нему во все тюрьмы – на свидания. В тот день я готовилась его навестить и собирала дома вещи, чтобы ему отвезти. Вдруг раздался звонок. И мне вручают от его имени хризантемы. Это было 15 декабря. В этот день я всегда получала цветы. Где бы он ни был.

– Как он умудрился, находясь в тюрьме, послать Вам цветы?

– Очевидно, попросил об этом кого-то из знакомых, который посетил его в тюрьме, или жену другого заключённого, пришедшую того навестить. Готовясь к интервью. Я ещё раз посмотрела свой архив и обнаружила в нём давнишнюю записку от Разиэля. В то время Авраам был в Варшаве (где он заручился согласием польского правительства закрыть глаза на вывоз евреев в Палестину по подложным документам, договорился с военными о том, чтобы они обучали специально прибывших из палестины еврейских парней обращаться с оружием, а также о том, чтобы Польша продавала это оружие живущим в Эрец-Исраэль, евреям. – Я.Т.), но он нашёл время и попросил Разиэля послать мне 15 декабря хризантемы.

Письмо из Флоренции

Fireze 20/XII/1933

Кецелэ, золотой мой. Роник, хороший, маленький! Чирк-чирк! Прости меня, за то, что я Тебе написал только раз (письмо ушло из Александрии). На пароходе не всегда была возможность писать. Два дня я был болен морской болезнью; я мог послать письмо из Сиракуз, но оно ушло бы только в среду (сегодня и марок не было и т.д.). Но верь мне, Чиркелэ, что я хотел тебе написать. О том, как прошла дорога, теперь Тебе подробно не пишу. Нет настроения.

В общем, дорога прошла хорошо и легко: я спал всё время в каюте 3-го класса, и, за исключением трёх ночей. Я был сам в каюте. Кушал я тоже прекрасно. Одна неприятность была, что порции были слишком велики и я ни разу за всё время не смог справиться с ними. Правда, это мне стоило лишних два фунта, но и 4 с половиной фунта – это не дорого. Ведь, покупая билет в Триест, я платил по 5 с половиной ф(унта) за билет 4-го класса, и минимум фунт нужно было бы платить за еду, а где кабина? И кроме того, билет по железной дороге стоил из Генуи во Флоренцию гораздо дешевле. Чем из Бриндизи во Флоренцию. Приехал вчера вечером. Поужинал и сейчас же пошёл гулять – смотрел город. Ещё в вагоне мне сказали, что в городе 400 000 жителей. Я рад. Если уже жить в Европе, то не в каком-нибудь маленьком захолустном городишке. И если Флоренция не только родина Данте и Леонардо да Винчи, но также довольно большой город – тем лучше.

Но, маленький мой, обо всём этом не хочу тебе писать. Я хочу сказать Тебе. Что ты мой нежный, маленький, хороший Чиркалэ, золотой, дорогой, родной. Я бы много дал теперь, чтобы поцеловать тебя нежно в твои грустные глаза. Кецэлэ, не волнуйся, всё будет хорошо.

– Но когда, Браминька, но когда…

– Будет…

– Но скажи, Ты этого хочешь, Браминька?

– Да, да…

Чирелэ, хороший мой! Я получил Твоё грустное письмо, и оно получилось, как раз тогда, когда и я был в очень грустном настроении. Во-первых, я убедился в том, что рекомендательных писем нет со мной; я не знаю, что с ними случилось: так как невозможно, чтобы они выпали, то осталось одно из двух: 1) или я их оставил в Палестине (выбрасывал из чемодана книги для того, чтобы вложить туда вещи Давид(а), 2) или они со мной, и я сумею их найти.  Во-вторых, у меня очень и очень мало денег с собой. Без писем и без денег – невесело.

Итак, я решил первым делом пойти на почту: быть может, невольно приходится затруднять Тебя. Что у тебя слышно, Кецэлэ? Как Ты поживаешь? Что с Осборном? Занимаешься ли Ты? Как Твои денежные дела? Пиши обо всём. Что с картиной? Продана ли тона? С книгами? Кецэлэ, отослала ли Ты домой мою карточку? Передала ли Разиэлю? Когда Ты пришлёшь мне бритву и карточку?

Чирелэ! Хороший мой, дорогой! Жду с нетерпением твоих писем.

Целую нежно, Брамик

P.S. У Пасквали был. Он меня принял очень любезно, но сказал, что не от него зависит принять меня теперь. Он послал меня к другому – профессору Лежену, который велел мне приготовить все те бумаги, о которых я Тебе писал. Завтра иду к третьему профессору Lementani (еврею), и надеюсь, он мне сможет помочь. Был у Зоннэ. Что касается уроков, он ничего для меня не может сделать. Сегодня иду к Пагифичи (?).

Комната у меня очень милая, хотя и маленькая. Я думаю, что мне нужно будет на жизнь не больше 300 лир (5 ф(унтов). Пурилэ! Передай сердечный привет папе, маме, Толику, Полиньке и Нэме, а также Хане, Хае, Иохэвэд и Тове. Передай Ювалу, что через 2 месяца во Флоренцию приезжает ла Скала и ставит здесь 15 опер. Среди них – оперу «Дибук» (название написано на иврите. – Я.Т.) Ан-ского (музыка одного итальянского композитора).

Чирэлэ! Будь здорова! Зай а менч!

Твой Полячишко

(Мой адрес: A.Stern, Via S.Zonobi 50. Presso Dianca Cavalieri, Firenze, Italia)

Кольцо Штерна

– Даже из Италии передавал Вам хризантемы. Почему именно этот цветок? С чем это связано?

– Когда мы познакомились, был сезон цветения хризантем. Кстати, среди ласковых прозвищ, которые придумывал для меня Авраам, были и цветочные. Он называл меня: и мойшеле, (от слова – мой!) и чирк-чирк (откуда взял – не знаю: придумал и всё!). Все его письма – это клад ласковых имен и прозвищ. Так вот, среди них есть и моё – цветочное: Хризантема! И так вёл себя человек, которого англичане называли убийцей. Но вернёмся к записке. В ней Давид Разиэль пишет, что посылает мне цветы от имени Авраама, сожалея, что не смог найти хризантемы, как просил его друг, и взамен посылает розы. Он надеялся, что в следующий раз Яир сам подарит мне хризантемы.

– Вернёмся к началу-начал: Вашему первому общению?

– Как я уже сказала, это было во дворе Еврейского университета. Он подошёл к нам со своим приятелем Робинсоном, который тоже приехал из Сувалок – польского городка, где жила семья Штерна, и обратился ко мне с вопросом: «Что Вы делаете вечером?». В то время в Иерусалиме не было ни кино, ни радио, ни, тем более, телевидения. Мы собирались у кого-то на квартире или шли на лекции. В ответ на его вопрос мы только пожали плечами. Тогда Авраам и говорит: «А вы знаете, что сегодня вечером будет лекция профессора Шаца?!» Того Шаца, что основал академию «Бецалель». И мы согласились пойти на лекцию по искусству. Пришли в назначенное место, но оказалось, что лекции не будет: профессор не явился – не здоров. Что же делать? Кто-то сказал, что в другом месте тоже назначена лекция. Её должен был читать профессор Шор, известный в те годы музыкант. И мы пошли на лекцию Шора. Пришли, а свободных мест уже не было. Мы стоя слушали профессора. Во время лекции я вдруг почувствовала, что сжимаю что-то в своей руке. Я раскрыла ладонь и увидела маленькое колечко с синим камешком. Это было колечко Авраама, которое лон снял со своего пальца и вложил в мою ладонь. Это колечко до сих пор у меня.

– После гибели командира ЛЕХИ многие от вас – его жены – отвернулись, но были и те, кто вам помогал. Например, Авраам Криницы – мэр Рамат-Гана. Он предупреждал вас о грозящих обысках, и вы вовремя уходили из дома. Помог устроиться на работу. Изменилось ли отношение к вам, жене командира «Борцов за свободу Израиля», после провозглашения еврейского государства?

– Меня и теперь (на момент нашего разговора, – Я.Т.) некоторые презирают, как жену Яира Штерна. Не говоря уже об отношении к моему сыну. Мой сын Яир занимался в народной школе Нетании. Он, как и другие дети, был шалуном. Я помню, что один из учителей сказал: «Чего вы от него хотите?! Это сын бандита!»

Письмо из Флоренции –2

 Firenze 2/1/1934

Пурэлэ, мойшалэ, маленький! Надеюсь, что Ты уже получила моё длинное-предлинное письмо и немножко успокоилась. Теперь, когда я знаю, что почта в Палестину уходит каждый вторник, я буду тебе аккуратно писать. Мохэ, не волнуйся! Хороший мой! Прости меня, за то, что я в моём письме послал тебе такую кучу просьб. Но я был очень взволнован: дело в том, что история с Пизой оказалась гораздо серьёзнее, чем я думал. В университете в Ашкутяу (так в письме. – Я.Т.) мне заявили сначала, что уже поздно и студентов не принимают больше, начиная от 30 ноября. Я обратился к одному еврею – профессору философии и ещё к одному, и они сказали, что я должен остаться в Пизе. Там мне сказали, что я должен остаться в Пизе и заниматься в местном университете. Кое-как обманом мне удалось вытащить мои документы. Сегодня я их показал профессорам, и они сказали, что есть надежда, что меня примут. Завтра подаю моё прошению и надеюсь, что всё будет хорошо: т.е., что меня примут без экзаменов как итальянского студента, который кончил университете и должен начать диссертацию для получения доктората. Есть два срока – конец июня и конец сентября. Итак, возможно, что в начале ноября, т.е., через 10 месяцев, я буду доктором.

Но вероятнее всего, что мне придётся экзаменоваться по-латыни и итальянском, но всё-таки возможно, что, несмотря на это, я успею написать диссертацию до октября. Но Ты никому ничего не рассказывай. Через неделю я буду всё знать. Пока пусть это останется между нами. Ты ведь знаешь, что я люблю всё скрывать до поры до времени.

Если завтра я подам прошение, у меня камень с сердца свалится, и я смогу наконец заняться поисками уроков. Говорят, что во Флоренции почти невозможно найти уроки, и Ты, понимаешь, какой это удар для меня. Но я не люблю отчаиваться заранее (помнишь наши разговоры?). Посмотрим.

Теперь о Фирэнцэ. Это очаровательный город. Не говорю уже о музеях, в которых собраны громадные богатства. Я был в трёх, но ничего не успел осмотреть. Здесь есть масса площадей, памятников – произведений искусства. Десятки и сотни громадных магазинов, трамваи, телефоны-автоматы (каждый может сам вызвать любой номер), одним словом, буду высылать тебе открытки, и тогда ты увидишь, что я не придумываю.

Но Иерусалим по-прежнему живёт в моей душе во всей своей каменной тяжёлой красоте, и я его не забываю никогда.

Комната у меня маленькая, но очень уютная и симпатичная. Завтракаю и ужинаю дома. И это стоит недорого. Хозяйка мне кипятит воду, и я пью чай с хлебом с маслом или покупаю себе что-нибудь другое.

Главный расход – это обед, который мне стоит 6 пиастров. Но что делать?! Это единственный еврейский пансион. 10 января должна открыться менза (студенческая столовая. – Я.Т.), в которой обеды будут стоить 4 пиастра, и таким образом мои расходы значительно сократятся. В общем, жизнь не дешевле, чем в Палестине, пожалуй, немного дороже. Что касается одежды и обуви, то наравне с самыми дорогими и элегантными вещами: пальто или костюм – 8-9 фунтов, пара ботинок – 2 ф., шляпа – 1 с половиной ф., и т.д. – здесь есть баснословно дешевые вещи: я купил приличную шляпу за 12 пиастров, видел в витрине костюм за 1 с половиной ф., пальто за 1 с четвертью ф., и т.д.

Я купил уже несколько мециес (идиш: «удачные покупки». – Я.Т.): вазу для цветов за 2 с половиной пиастра, красивый галстук за 3, la Divina comedia Dante («Божественная комедия» Данте. – Я.Т.) и Decameron – по 3 пиастра, «Илиаду» и «Одиссею» на итальянском языке, каждая по 3 пиастра (книги новые и даже не разрезанные).

Вот и весь сказ, дорогой мой! Итальянцы – дивный народ. Их предупредительность и вежливость не имеют границ.

Мойшэлэ дорогой! Ты мне ничего не пишешь о себе. Вчера ждал письма от Тебя и его не получил. Может, ещё сегодня получится.

Чиркалэ! Золотой мой! Как Ты поживаешь? Как твои занятия? Что с Осборном? Видишься ли с Разиэлем? Как он поживает? Жду писем от него. Возможно, что я ему сегодня напишу письмо.

Мойшалэ, заплатила ли Ты за цветы? Продана ли картина? Что с книгами в «Диване»? Заказала ли Ты для меня карточку? Послала ли моим родителям? Они мне не писали, что получили.

Чирэлэ! Мой нежный чирк-чирк! Пиши мне, как поживают твои папа, мама, Толинька, Полинька и Нэма. Я пошлю в Ир шалом («Город Мира» – Иерусалим. – Я.Т.) открытку. Пиши, что с бумагами из университета? Не нашлись ли мои рекомендательные письма? Одним словом, пиши обо всём, обо всём подробно.

Целую тебя, дорогой мой, крепко, крепко. Твой Брамик.

Сердечный привет Разиэлю. Попроси Разиэля, чтобы он мне написал «номер» почтового ящика Хезкена.

Преданный и не прощенные

– Как относилось к Вам правительство? И лично Бен-Гурион – первый премьер-министр?

– Могу и об этом рассказать. Кибуц Сде-Бокер создавали Бен-Гурион и Йегошуа Коэн. Йегошуа был человеком правых взглядов, одним из наших, и вот он захотел создать кибуц. Здесь он нашёл что-то общее с Бен-Гурионом. И они вместе взялись за создание Сде-Бокер. У Йегошуа был сын, и когда тому исполнилось 13 лет, нас – меня и моего сына Яира – пригласили на бар-мицву. Яир в то время служил в армии, но Йегошуа настаивал, чтобы мы обязательно приехали. И вот мы из Нетании, в которой в ту пору жили, долго добирались до Сде-Бокер. А когда пришли в столовую, где проходила бар-мицва, то оказалось, что мне, как почётному гостю, отвели место напротив Бен-Гуриона. Рядом с ним сидела его жена Пола. Почему меня пригласили, могу только догадываться: так хотел Йегошуа, хозяин праздника, который представил меня Бен-Гуриону. Тот в то время ел суп и даже не поднял головы, чтобы взглянуть на меня и моего сына – семью Авраама Штерна. А после обеда нас пригласили на прогулку по окрестностям Сде-Бокер. Как и другие гости, я и Яир сели в джип и поехали. Но посреди экскурсии нас остановили, и некий человек передал Яиру, что премьер-министр желает с ним срочно увидеться. Я наивно подумала, что Бен-Гурион намерен как-то компенсировать своё прошлое отношение к семье Штерна. Быть может, Бен-Гурион узнал, что Яир очень хочет поступить в морское училище, и премьер-министр решил назначить ему стипендию от государства? И вот мы с сыном, прервав экскурсию, вернулись. Мне отвели место в бараке – для отдыха, всё-таки около 50 градусов жары, а Яир направился к Бен-Гуриону. Я жду его, жду… Выхожу из барака, вижу – он идёт. Смеется и машет мне рукой. Я ему кричу: «Ну что? Как тебя приняли?» Яир отвечает: «Даже стакана воды не предложили. И яблоками не угостили, а они такие чудесные, лежали передо мной на столе. Но это ладно, мама, я не голоден». Я продолжаю задавать вопросы: «О чём тебя спрашивали?» Он отвечает: «Бен-Гурион всё время интересовался отчимом: что делает, где работает. А про моего родного отца ничего не говорил. Когда же я простился с ним, меня проводила Пола (жена Бен-Гуриона. – Я.Т.). Она всё время спрашивала: «Ты не в ЛЕХИ? Ты не в ЛЕХИ?» Так я ей ответил: «Я ещё молод. Когда стану старше, то решу: быть мне в ЛЕХИ или нет». Она сразу предупредила: «Только не в ЛЕХИ! Только не в ЛЕХИ!» (Организация ЛЕХИ была распущена в 1948 году. – Я.Т.).

– Кто же вам помогал выжить?

– Моя семья. После убийства мужа я должна была скрываться. Сняла хибарку на окраине и жила там. Потом папа и мама бросили работу, свой домик в Рамат-Гане и стали жить со мной. Я же была на пятом месяце беременности. Никто ничего мне не приносил. От моего дома товарищи шарахались. Старший брат был единственным, кто сказал: «Если ты придёшь ко мне, я поделюсь с тобой тем, что имею». После того, как я родила сына, мы с мамой и папой решили пойти к брату. Папа уложил Яира в старую коляску и так довёз ребёнка – сначала до Рамат-Гана, а потом – до Рамат ха-Шарона. А мы с мамой несли пустые корзинки. А когда возвращались обратно, в корзинках было то, чем делился с нами брат: курица, яйца, овощи… Брат помогал мне долгие годы.

– Израильское правительство вроде бы должно оказывать помощь? Или я ошибаюсь?

– Прежде и теперь, ежегодно в День Независимости, семьям, потерявшим своих близких в период борьбы за свободу, и министерство обороны присылает в подарок какую-нибудь книгу. И вот в ту пору, когда премьер-министром был Бен-Гурион, а министром обороны Моше Даян, я получаю от министерства подарок: книгу Бен-Гуриона. Что-то о политической ситуации. Я и в руках её не хотела держать ни минуты, не то, что хранить дома. Дело в том, что однажды, ещё во времена британского мандата, ко мне домой пришёл человек из ЛЕХИ, кажется, это был Елин (на выборах в Кнессет 1-го созыва ЛЕХИ выставила свой собственный «Список борцов», по которому прошёл Натан Елин-Мор. – Я.Т.), и сказал, но так, чтобы мои папа и мама не слышали, что Бен-Гурион отдал приказ: если кто-то из его людей увидит кого-нибудь из бойцов ЛЕХИ, то обязан заявить британским властям. И чтобы после этого я приняла его книгу?! Я отправила книгу обратно и приписала несколько слов для Моше Даяна о том, что хоть я и не обвиняю Бен-Гуриона в убийстве моего мужа, но он всё сделал для того, чтобы оно случилось. Через две недели я получила другую книгу и письмо от Моше Даяна (оно хранится у меня!) – дескать, «Дорогая Рони, я могу вас понять, но не могу согласиться с вами!».

– А каково было отношение Голды Меир?

– С Голдой Меир я никаких отношений не имела. Но её мнение по этому вопросу мне известно. В 1975 году на израильском телевидении была программа «Такова жизнь». И я в ней неожиданно для самой себя приняла участие. Вот как это случилось. Однажды мой сын, который в то время уже работал на телевидении, сказал мне: «Мама, ты хочешь поехать и посмотреть, как Мири играет?» Мири – это моя дочь от второго брака. Конечно, мне захотелось поглядеть, как Мири играет, и увидеть, как её будут снимать. В назначенный час я поехала с ним на телевидение, а меня завели в какую-то комнату. Велели сесть и накладывать макияж. Я говорю: «Яир, что это за сумасшествие? Я никогда не пользуюсь косметикой». А он отвечает: «Мама, так принято. Тебя могут случайно снять, когда Мири играет». Потом он привёл меня в другую комнату, где стоял замечательный рояль, а на нём играла Мири. Яир показал мне на стул и сказал: «Садись и слушай!». Потом Яир подал какой-то знак, Мири перестала играть. А сын сказал мне: «Идём, я тебе что-то покажу». Он взял меня под руку, подошёл к какому-то занавесу и распахнул его, а там триста человек. Я удивилась: «Яир, зачем ты меня сюда привел?» – «Тут снимают программу «Такова жизнь» – говорит мне сын. В этот момент вновь появилась Мири, села за рояль, который стоял рядом, и стала играть – так начались съёмки. Меня спрашивали обо всём, и я четыре часа отвечала. В эфире программу сократили до двух половиной часа.

– Историю с Бен-Гурионом тоже рассказывали?

– Да. О Бен-Гурионе я рассказала, и эти слова остались. На следующий день все газеты были полны положительных отзывов. Была напечатана также статья Голды Меир, в которой она писала: с одной стороны, восхищена таким культурным человеком, как госпожа Штерн, но не могу согласиться с её обвинениями в адрес Бен-Гуриона. Мол, она очень хорошо знает эту историю и Бен-Гурион не приказывал своим людям сдавать бойцов ЛЕХИ англичанам.

***

Из писем Штерна, стихов, тематики научных работ, статей и выступлений, а также фотографий – никак не выкристаллизовывается образ «бандита», коим объявили его англичане, и распространяли подобные слухи среди еврейского населения. Не подходит Аврааму и определение – «террорист». К месту сказать: самые серьёзные акты возмездия «Борцов за независимость Израиля» начались как раз не во времена командования Штерна (1940-1942), а после его гибели. Но из писем и документов – Штерн престаёт перед нами интеллигентным еврейским юношей, интеллектуалом, поэтом, перспективным ученым, любящим и любимым, бескомпромиссным командиром небольшого – примерно в 300, как у спартанцев, – отряда «Бойцов за свободу Израиля». Именно такой – и мог отозваться всей душой на библейский, по сути, призыв: «Авраам, ты нужен Палестине!».

Ян Топоровский