В нескольких километрах от Уллы (Бешенковичский район Витебской области) находятся деревни Бортники, Слобода, Цураки.

Ранней осенью 2000 года я впервые побывал в этих местах. Хотел попасть на место, где когда-то был еврейский колхоз, встретиться со старожилами, поговорить с ними, узнать их мнение о евреях-землепашцах. Столько анекдотов слышал на эту тему! Рассказывали их нередко сами евреи. Волей-неволей начинаешь думать: может, мы народ, непригодный к сельскохозяйственному труду? (Откуда только в Израиле появилось высокоразвитое сельское хозяйство?)

В Бортниках и Слободе евреи жили и работали задолго до революции 1917 года и основания колхозов. В тридцатые годы XIX века Слобода стала одним из первых еврейских земледельческих поселений в Западном крае. В 1831 году еврейские семьи купили (не арендовали!) 223 десятины земли и обосновались здесь. Вероятно, это были небедные люди и до этого момента жили где-то рядом в местечках Улла, Ушачи, Кубличи, Лепель.
Российский самодержец в те годы принимал много решений, касавшихся судеб евреев. Подчас они противоречили друг другу, иногда были невыполнимы. Часть указов касалась трудоустройства евреев, занятия их сельскохозяйственным трудом. Еврейские сельскохозяйственные колонии хотели учредить в Астраханской губернии, Новороссийском крае, Таврии и даже Сибири. Люди поднимались с насиженных мест, отправлялись в дальний путь, а следом летел указ, приостанавливающий переселение.
Предпринимались попытки закрепить евреев на земле в Западном крае. В 1847 году государство приняло специальное Положение. Грозили сдачей в рекруты евреев, которые в течение шести лет не разовьют своё хозяйство до достаточного уровня. Что подразумевалось под словом «достаточный» и кто был судьёй в этом деле, я не смог узнать.
Евреи-поселенцы Слободы успели стать крепкими хозяевами и самостоятельными людьми. В 1898 году здесь проживало 28 семейств, как их называли, «коренного еврейского населения». Семьи были немаленькими. Население 185 человек. Революцию евреи земледельческого поселения встретили без энтузиазма, но и без волнений. Считали, коль добывают хлеб своим трудом, их политические страсти не коснутся.
Но когда пришло время всеобщей коллективизации, на месте еврейского сельскохозяйственного поселения возник национальный колхоз «Ротефельд» («Красное поле» – идиш). По-другому быть не могло, хотели или не хотели этого жители Слободы.
Из старожилов здешних мест, помнящих довоенную жизнь, я встретился с Евдокией Лавреновной Сапего (Садовской).
– Здесь колхоз еврейский был. Евреи жили и в соседней деревне Цураки. В колхозе была льнопрядилка, маслобойня, свиноферма, кирпичный завод. Делали мётлы и возили их аж в Городок продавать. Жили богато. В «Ротефельде» работало всё население Слободы от мала до велика.
В 1933 году в «Ротефельде» построили скотный двор на 100 коров, зернохранилище.
Председателем колхоза был Матвей Цымкин.
Евдокия Лавреновна называла имена довоенных подруг: Хайка, Дора, Бентя… А потом, как будто извиняясь, сказала:
– С памятью что-то, не помню фамилий. Вы поговорите с Фрузой Грицкевич, она с 1926 года, должна помнить евреев.
Фруза Николаевна Грицкевич убирала картофель недалеко от своего дома.
– Чего вдруг евреями интересуетесь? – спросила она.
Узнав, что мы пишем книгу и не собираемся ничего требовать или просить, стала рассказывать:
– Я с детства жила среди евреев. Деревня была еврейской. Только в нескольких домах у шоссе до войны жили белорусы. Наша семья жила в этих домах. Сейчас сохранилась только одна довоенная хата. Понятное дело, после войны там живут другие люди. Я работала в колхозе «Ротефельд» каждое лето. Платили хорошо и давали по литру молока в день.
– Кто ещё может рассказать про еврейский колхоз? – спросил я.
– Добровольский, – ответила Фруза Николаевна. – Он сейчас дома.
Мы вошли в светлый и просторный дом Аркадия Александровича Добровольского. Он сидел за столом, обутый в валенки.
– Что-то ноги разболелись, – сказал он. – Может, к непогоде, а может, к старости, – и засмеялся.– До войны я жил не в Слободе, а в деревне Багрецы. Недалеко отсюда. В «Ротефельде» была комсомольская организация, мы тут часто собирались. Я дружил с Борей Цымкиным.
Интересные факты про Слободскую еврейскую школу я нашёл в Государственном архиве Витебской области. Это была четырёхклассная школа, открыли её в 1924 году. Занятия, естественно, проводились на идише. В школьных отчётах значится, что на одного ученика приходилось 1,3 квадратных метра пола, 2,6 кубометра воздуха. В учебном заведении было 10 трёхместных лавок, одна классная доска, один стол и одно кресло. Небогато, но по тем временам не самый худший вариант сельской школы. В 1924 году Слободской еврейской школой заведовала (она же была единственной учительницей) Соня Пейсахович. Было дочери кустаря 20 лет. В еврейской школе учились 23 еврея и 4 белоруса – все дети возраста начальной школы, жившие в Слободе. Никто не выяснял, какая титульная нация и на каком языке следует преподавать. Всё было естественно и не давало поводов для конфликта.
В годовом отчёте Соня Пейсахович пишет: «Когда приступила к работе, сказался недостаток в еврейских книгах. Первое полугодие прошло без книг. На второе полугодие съездила в Полоцк и привезла нужные книги. Но при школе нет детской библиотеки, что очень отражается на развитии детей… Школа совместно с пионерским отрядом выпускает стенгазету (1 раз в два месяца). Дети получают много гигиенических навыков. Школа ведёт общественную работу, ставятся спектакли к революционным праздникам…»
В Слободской школе часто менялись учителя. Наверное, в те времена, как и теперь, молодых людей, особенно получивших специальное образование, тянет в большие города.
В 1926 году здесь работала Этка Соломоновна Асовская, а на следующий год – Михаил Ялов. Школа арендовала для занятий недавно построенный дом Менделя Кагана.
…В конце июня 1941 года фашистские войска прошли, не останавливаясь, Бортники, Слободу, соседние деревни. Новую власть представляли здесь их помощники: старосты, полицаи.
Страшную хронику 1941 года нам пришлось собирать буквально по крупицам, разговаривая с местными жителями.
Старожилы вспоминают, что в Слободе рядом с лесом в большом доме жила еврейская семья. Родители с сыновьями (почему-то боялись за них) ушли на восток, а дом, корову и остальное хозяйство оставили на дочку Хайку. Мол, с девочкой немцы ничего не сделают…
– Среди тех, кто оставался в Слободе, была и моя школьная учительница Анна Аркина, – вспоминает Евдокия Сапего.
С августа 1941 года до начала октября 1942, прожили люди в нечеловеческих условиях. Над ними издевались, гоняли на самые тяжёлые и порой бесполезные работы. С едой было чуть легче, чем в других гетто. Оставались в подвалах небольшие запасы картошки, овощей.
…6 октября 1942 года в Слободу приехали 12 человек зондеркоманды из местечка Камень. Вместе с ними были полицаи и староста.
– Староста – поганый был мужик, – вспоминает Фруза Грицкевич. – По-немецки неплохо говорил, старался выслужиться перед фашистами.
Зондеркоманда собрала всех евреев Слободы и Бортников в доме у Мушки – жила такая еврейская женщина в деревне. Кто не вместился в хату, ждал своей участи во дворе.
Сначала под конвоем повели в лес мужчин. Приказали взять лопаты. Сказали, будут строить дорогу. Люди предчувствовали недоброе, но о том, что их ведут на расстрел, не догадывались.
Мужчины выкопали в лесу две большие ямы. В это время застрочил пулемёт. Люди падали в свежевырытую землю, раненых добивали и тут же закапывали.
Среди тех, кого пригнали к дому Мушки, была и Фрида Грицкевич.
– Я была чернявая. Меня приняли за еврейку. Я стояла во дворе с подругой Дорой. После того, как расстреляли мужчин, стали уводить в лес женщин и детей. Уводили по десять человек. Конвоировали обычно четыре полицая. Подводили к траншее, и в это время начинал стрелять пулемёт. Когда подошла моя очередь, староста сказал, что я белоруска, и меня отпустили.
Спаслись в тот день единицы. Рассказывают, что врача Зарогацкую и Анну Гуревич спрятали Иван Семёнович и Анастасия Степановна Жерносеки. Спрятались от расправы мальчик и девочка. Но фамилий их мы не узнали.
На месте расстрела несколько дней шевелилась земля. В лес на то страшное место долго бегали собаки, а люди обходили его стороной.
По архивным документам знаем фамилии довоенных учеников Слободской еврейской школы. Многие из них лежат в этой земле: Коган Роха, Цымкин Зисля, Аксёнцева Брайна, Дубман Хава, Хайкина Мира, Коган Исаак, Гершанская Фрейна, Аронсон Рива, Коган Буша, Раппопорт Шолом, Цымкина Брайна, Акишман Маня, Коган Рива, Натаревич Фантя, Гершанский Герш, Хайкина Ханя, Натаревич Шолом, Гершанская Галя, Натаревич Муля…
Вскоре завязалась моя переписка с Борисом Цымкиным, сыном председателя довоенного еврейского колхоза «Ротефельд» Матвея Цымкина, и другом детства Аркадия Добровольского. В начале 2000-х Борис Цымкин жил в Израиле.
«Я родился 20 декабря 1923 года. В Слободе прошли мои детские и юношеские годы, – написал Борис Цымкин. – Это старинное еврейское поселение. В годы коллективизации был образован еврейский колхоз “Ротефельд”.
Жители деревни жили еврейской жизнью, говорили на идиш. В Слободе была синагога, начальная еврейская школа. Я окончил эту школу.
Семьи помогали друг другу.
Среднюю школу я окончил в местечке Улла.
Накануне войны в деревне насчитывалось 23 еврейских двора и 3 белорусских. Здесь жили 48 взрослых евреев и 46 детей. Деревня – одна длинная улица, застроенная с двух сторон домами.
Жители занимались сельским хозяйством, были крестьянами, и в анкетах на вопрос, из какого сословия, я записал – “из крестьян”.
Первым председателем колхоза был мой отец Цымкин Мотя Иосифович, до самой войны он избирался каждый год, был председателем с 1930 по 1941 год (июнь). Умер летом 1972 года в г. Свердловске (Екатеринбург). Мама работала в колхозе дояркой, это был тяжёлый труд.
В деревне была синагога. В её здании были большой зал для праздников и небольшое помещение для будних дней. Для руководства синагогой был избран совет, состоящий из пожилых евреев. Каждую субботу жители Слободы приходили в синагогу и брали с собой детей. В этот день не работали, за исключением тех мест, где нельзя было обойтись без работы: трудились доярки, конюхи, работники ферм.
Собрания колхозников проводились на языке идиш, на улице был слышен идиш. Все жители деревни говорили на идиш.
При мне в школе работала учительницей Нехама, дочь резника из Уллы. В 1938 году, когда закрыли еврейские, школа стала белорусской. Учительница была Фрида Гершанская, уроженка деревни Слобода.
Еврейские праздники проходили весело. Мой дядя Юда Цымкин (брат отца) много пел, у него был красивый голос. Соблюдали традиции, особенно отмечали праздники Песах и Симхас-Тойре. Были организованы подряды для изготовления мацы. С помощью колёсика с зубцами на тесте наносили линии, чтобы при выпечке в печке оно не пузырилось.
В праздники люди в нарядной одежде выходили на улицу. Все были как родные, причём семьи довольно большие. У нас – 2 брата отца с семьями и 4 сестры отца с семьями – 15 взрослых и 10 детей.
В колхозе был кирпичный завод, молокозавод, что приносило доход в деньгах.
Фашисты оккупировали эту местность в первых числах июля 1941 года. С приходом немцев вначале порядок сохранялся колхозный. Вместе убирали урожай, работали на огородах. Гетто не организовывали. Сама деревня была гетто.
Полиция издевалась над евреями, заставляла выполнять самую тяжёлую и часто бесполезную работу. Так продолжалось до осени 1942 года.
6 октября всех жителей деревень Слобода и Бортники вывели и вывезли, кто не мог идти, в Пущу и расстреляли из пулемёта. Никто не спасся. Помогал фашистам житель нашей деревни Гамзюк Пётр. Он говорил на идиш, и его немцы понимали. Белорусские семьи немцы не трогали.
Из всех жителей Слободы остались живы 13 человек, потому что по разным причинам не находились в то время в деревне. Спаслись: Аксенцев Доля, Цымкин Иосиф, Гершанская Фрида, Цымкин Юда, Цымкина Броня, Цымкина Циля, Цымкин Мотя, Цымкин Борис, Дубман Исаак, Альтман Рахиль, Альтман Моше, Каган Рая, Каган Броня.
Я с отцом в начале войны оказался в Витебске. Город бомбили, была паника. Жители бежали на восток. Мы тоже стали беженцами, прибыли в г. Ржев и оттуда эшелоном в товарных вагонах нас увезли в г. Чкаловск.
Мне было 17,5 лет. В декабре 1941 года я был призван в армию и направлен на фронт. На передовой находился почти два года, участвовал в сражениях, начиная от Курской дуги и до Восточной Пруссии. Наша часть участвовала в освобождении Белоруссии на Витебском направлении. После прорыва остановились на три дня на окраине г. Лепель, недалеко от нашей Слободы. Я на попутном транспорте доехал до деревни. Мне показали место расстрела…
Я рыдал, не мог слова сказать, у меня стоял ком в горле. Потом я стал говорить на идиш. Обращался к маме, братику и сестричке. Маме было меньше 40 лет, братику
8 лет, сестричке 4 годика. Из нашего рода погибло пятнадцать человек, в том числе десять детей. Я поклялся отомстить за них, не жалея сил и жизни. Я остался жив, но боль утраты всегда со мной.
Очевидно, сейчас я один остался из всей деревни Слобода, кто жил накануне войны и знает об этой трагедии».
В 2012 году бешенковичский краевед Стас Леоненко прислал мне список жителей деревни Слобода, которые стали жертвами Холокоста. В нём 85 человек. В примечании Стас Леоненко пишет, что список неполный. Мы разместили его на сайте журнала «Мишпоха».
Военной историей и трагедией Холокоста в деревнях Цураки, Слобода, Бортники занимался Анатолий Крачковский, который работал в бешенковичской районной газете «Заря». В 2006 году он опубликовал воспоминания Валентины Ладзик:
«С детства помню эту страшную историю. Она перед моими глазами стоит каждый день… В то время мне было лет пять. В Цураках жили две еврейские семьи. Одна – почти рядом с родительским домом, другая – чуть поодаль. К сожалению, фамилии не помню. С детьми евреев, что жили недалеко от нас, я со своими братьями и сёстрами играла всегда вместе, мы никогда не ссорились. Одним словом – дружили.
Перед войной приехала к родителям дочка наших соседей Сара, которая работала врачом в Ленинграде. Началась война, и она вынуждена была остаться в деревне. В Цураках жила её сестра Бася, братья Мотька и Есель, а также родители Злата и Завель. Из другой семьи помню дочку хозяев, которая была ровесницей Сары.
Когда нависла угроза над этими семьями, нашёлся добрый человек, который предупредил, что в Цураки прибудут немцы, и посоветовал спрятаться в надёжном месте, переждать страшное время. Евреи не прислушались к совету и остались в деревне. Уже на следующий день сюда явились полицаи и каратели. Всех членов этих семей согнали в дом Златы и Завеля. Расстреливать выводили по одному. Сначала два полицая под руки вывели Злату. Она кричала, рвала на голове волосы, но это не подействовало никаким образом. Полицаи перевели бедную женщину через дорогу, напротив её дома и поставили на край ямы, в которой когда-то хранилась картошка. Посадили спиной к дому, заставили опустить ноги в яму. Один или два полицая сторожили остальных невольников в доме, а двое других расстреливали. Злата не упала в яму. Тогда один из полицаев подошёл и спихнул в неё мертвую женщину.
Затем пришла очередь Симы. Она кричала так сильно, что было слышно даже в нашем доме. Я на это через окно смотрела и тряслась от страха. Моя мама Домна Романовна Матиевская и все остальные домочадцы (отец Илья Григорьевич, довоенный председатель колхоза имени Молотова, был на фронте) также всё это видели и слышали. Симу подвели к яме. Раздались выстрелы. Но она ещё была живая и кричала: «Добейте меня, я живая». Снова в неё стреляли. Может, специально так целились изуверы, чтобы она дольше мучилась, потому что очень красивая девушка она была.
Потом наступила очередь Баси. С ней такая история произошла. Перед самым приходом карателей в деревню её мама Злата привела девочку к моей маме.
– Романовна, спрячь дочку. Только зовите её Валей. На всякий случай, – попросила она.
Мама так и поступила, спрятала девочку в погребе. Полицаи спохватились, что одной девчонки не хватает. Бросились искать по домам, зашли к нам. Но мама отговорилась: не было, не видела, не знаю. Те предупредили, найдут девочку дома, расстреляют всю семью. Мама стояла на своём: не видела, не было… Поверив в эти слова, полицаи уже собирались выйти за двери, но неожиданно из погреба раздался голос Баси:
– А я здесь, – выдала себя пятилетняя девочка.
Увели Басю и расстреляли на краю ямы, а потом скинули туда жертву ногой. Та же судьба постигла и женскую половину другой еврейской семьи.
Когда в доме на какое-то мгновение не оказалось полицая, одна женщина, которая приходилась какой-то роднёй Злате или Завелю, выбив в доме оконную раму, бросилась в лес. Спохватившись, полицаи стали стрелять ей вслед.
Яму полицаи с большего прикопали. Потом вывели мужчин и повели в сторону деревни Слобода. Не успели пройти и сотни метров, как к еврейским домам подкатило несколько телег. Всё, что было более-менее ценное, вынесли и увезли куда-то.
Около поворота на деревню Жданово сегодня растёт кустарник. Именно на этом месте и расстреляли мужчин из Цураков. Яму они копали сами.
На счастье, нашу семью никто не тронул ни в тот день, ни позднее».
В начале осени 2012 года вместе с Анатолием Крачковским, могилёвским исследователем Александром Литиным и фотографом Александром Сомовым я отправился в Слободу и Цураки. Семьдесят лет назад здесь произошла кровавая трагедия.
Окраина Цураков. Два или три дома от начала деревни. Пустырь. За ним растут рожь, овёс.
– Здесь были расстреляны еврейские женщины из Цураков и их дети, – говорит Анатолий Крачковский.
– Кто Вам это рассказал?
– Женщина, жила напротив этого места и была очевидцем. Она было маленькой девочкой, но такое не забывается. Её отец до войны работал председателем местного колхоза в Цураках.
Ни камня, ни таблички. Сегодня о месте расстрела в деревне никто не знает.
– Мужчины ещё оставались дома, – продолжает Анатолий Крачковский.
– Никто не попытался убежать?
– Говорят, одна женщина и один мужчина сумели убежать. Их судьбу я не знаю. Мужчин расстреливали в другом месте. Дали лопаты и повели в сторону деревни Слобода. Километра два шли. До поворота на деревню Жданово.
В Слободе зашли к Константину Константиновичу Медюшко. Он 1936 года рождения.
16 лет отработал здесь лесником. Знает, как сам сказал, «каждую тропинку и каждое деревце».
– Лисьи норы знаете? – спросил Константин Константинович.
Мы пожали плечами.
– Я знаю. И всё равно не найти этого места сейчас. Когда-то колышки были вбиты, изгородь стояла. А сейчас ничего нет. Туда ни пройти, ни проехать.
Мы подошли к опушке леса. Константин Константинович показал рукой на деревья и сказал:
– Где-то здесь. Я лесником работал. Искали – не нашли. Всё заросло: осины, ели. Пятилетний мальчик был, который пас коров, он видел, как расстреливали евреев. Просили показать, не нашёл этого места. Он уже умер. Ходили в грибы туда, на охоту лет тридцать назад. Сейчас не ходит никто. Солдаты приезжали – искали. Шомполами землю пороли – не нашли. Полметра откопают – ничего, перепороли большой кусок леса.
– Почему солдаты искали?
– Хотели перезахоронить. Специальная часть есть. И мы хотели, чтоб захоронили нормально. Не нашли. Много было расстреляно. Говорят, земля ходила ходуном дня три.
– Кто из местных жителей был очевидцем расстрела?
– Нет уже никого. Я слышал, после войны говорили: «Евреям лучшую одежду одеть, взять с собой ценные вещи, у кого есть. Вроде в Палестину повезут. А потом подогнали к яме – раздевайся догола. Немцы были, полицаи. Всех евреев уложили из пулемётов. Никто не спасся».
Вернулись в деревню. Слух о том, что кто-то приехал, интересуется евреями, быстро облетел небольшую деревню. Мы сели на скамейку, и к нам стали подходить люди.
– Я сейчас работаю лесником, – сказал Виктор Геннадьевич Шидловский. – Живу в Слободе, второй дом направо. От Слободы 2,5 километра по дороге. Место Лисьи норы. Мы называем этот лес Пуща. Туда их привели. Две ямы было. Женская и мужская. Потом сделали загородку в одну жердинку. Размеры огорожи большие. При колхозе бригадир Добровольский Аркадий Александрович смотрел за этим местом, заставлял всё по-человечески делать. Он умер, брат его живой. Никакого камня на том месте не было.
Стали подходить женщины, местные, родившиеся здесь в послевоенные годы. Они рассказывали нам то, что слышали от своих родителей.
– Деревня когда-то была полностью еврейской. Перед войной сюда стали переселять из хуторов, из малых деревень.
Хоронили евреев на их кладбище. Там ещё пару камней сохранилось. Только прочитать мы на них ничего не можем.
Были наши люди, которые свободно говорили на еврейском. Учились до войны в еврейской школе. В 90-е годы один умер, похоронен в Бортниках.
За липами еврейский яблоневый сад. Высохло много деревьев, но много деревьев сохранилось довоенных. Сейчас мы называем это место «совхозный сад». Собираем яблоки. Антоновка вкусная. Хранится хорошо. Один еврейский дом сохранился. Раньше, говорят, приезжали на место расстрела, но я уже не видела никого…
Идите к Николаю Александровичу Добровольскому, – посоветовали нам. – Он сам плохо ходит. В деревне самый старый.
Николай Александрович сидел на крыльце и, судя по всему, ждал нас. Сразу спросил:
– Что узнать хотите?
– Расскажите про себя. И то, что помните с довоенного времени.
– Я 1928 года рождения. Жил рядышком в деревне. С евреями ходил в школу. Учительницу звали Фрейда. Жила после войны в Витебске.
До войны здесь домов пятьдесят было, когда с хуторов стали переселять. Евреи жили всюду: и где мой дом, и где колодец, и где КБО. Дома большие, светлые, на высоком фундаменте. Хорошо работали и богато жили. Была маслобойня, овчину выделывали, кирпичный завод, ферма большая. В Улле авиационный полк был. Они все отходы в колхоз отдавали. Крепко на ногах стояли.
...Никогда не забуду: красивая еврейка, молоденькая, косы большие. Её два полицая изнасиловали. Жители пошли жаловаться старосте. Он спросил: «Кто? Еврейка?» – и ничего больше. Звали Хайка. Её родители ушли от немцев, а Хайку оставили. Дом большой, красивый. Мол, мы вернёмся. Потом партизаны убили этих полицаев. После войны приезжали Хайкины родители. Дом сгорел. Немцы сожгли деревню в 1943 году.
Кто не шёл, везли на подводах. Две или три подводы было. Палками загоняли на них. Привезут к яме. Там два пулемёта стояли. Малых не стреляли. За ноги, за руки, – и в яму. Яма колотилась. Осень, но день был тёплый. Один офицер-немец командовал. Издевались полицаи, как последние враги. «Мы пришли-ушли, – говорили немцы. – А вы сами свой своего», – и смеялись.
Рядом стоял сын Николая Александровича Пётр Николаевич. Он слушал отца и согласно кивал головой. Видно, дома это слышал не впервые. А потом вступил в разговор:
– После войны в Улльском райисполкоме председателем был Юдасин. Еврей. Хоть бы тумбочку поставил на месте расстрела. Я маленький был, помню, приезжали люди, раскапывали, в чёрные пакеты собирали косточки и увозили. Наверное, перезахоранивали. Мой дядька, бригадир Добровольский, им помогал.
В 2014 году погибшим евреям Слободы и Бортников установили памятник. За деньги Фонда английской семьи Лазарусов, которые ставят памятники жертвам Холокоста по всей Беларуси.
Установили не на том месте, где был расстрел, а недалеко от шоссе. «365 евреям деревень Слобода и Бортники, погибшим в годы Холокоста».
Вот и поставлена последняя точка в многовековой истории.

2018 г.