Абрам Григорьевич Раскин (22 января 1924, Бобруйск, БССР – 28 июля 2023, Санкт-Петербург) – советский и российский художественный критик и историк искусства, учёный и публицист, знаток истории Петербурга, автор сценариев балетов и сборников лирических стихов, множества книг и альбомов. Заслуженный деятель искусств Российской Федерации (1999)^[1].

Раскин, Абрам Григорьевич, Абрам…  

Именно так, в глаза и за глаза, в такой простой последовательности и проходило моё, Лии Шульман, общение с этим удивительным человеком: от уважительного преклонения перед мэтром до дружеского – с близким и родным по духу человеком. И был этот процесс достаточно долог: всё началось ещё в 90-е годы. Так незаметно пролетали годы – почти столько времени, сколько продолжался срок, отмеренный Абраму Григорьевичу Всевышним...

Общение с Абрамом, прожившим почти век, началось с обычной симпатии к профессионалу высочайшего класса, но весьма быстро переросло в эмпатию, чтобы закончиться настоящей дружбой с близким и родным человеком, знающим и понимающим тебя настолько глубоко, как сам ты никогда себя понять не сможешь…

А всё потому, что знал Абрам (так он сам просил называть себя почти сразу с начала нашего знакомства) столь много, что мог не только без труда понять и отгадать подспудное желание собеседника, но и как настоящий умелый педагог, незаметно подвести собеседника к принятию задуманного им решения…

Так однажды случилось и со мной в 2001 году при нашем совместном обсуждении плана выставок художественной группы «Пеле», секретарем которой я была. Это было время моего преподавания в Израильском Культурном Центре, где я вела «живопись на стекле», знакомя своих учеников как с самой техникой живописи, так и с основами еврейского и израильского искусства. Ко времени нашего с Абрамом разговора окна главного зала Центра уже были украшены детскими расписными витражами.  Абрам, активно участвовавший в организации и оформлении моей выставки в этом зале, естественно, видел детские витражи, мы говорили о еврейской традиции, лежащей в основе моей студии.  Собственно, с публикации моего сборника и проведения выставки началась наша с Абрамом дружба. Вероятно, тогда ему и пришла идея выставки «учитель – ученики».

Хотя, наше постоянное общение началась всё же раньше: с того момента, как Абрам узнал про мои стихи. Вернее, «стихографики», где, по его словам, «слово входит в композицию рисунка, составляя органически словесно-изобразительный сплав, при этом не теряется ни самоценность графики, ни образно-смысловое и звуковое значение поэтической строки». Мои «стихографики» вызвали его искренний интерес. Поскольку с 1996 года он уже начал выпускать свои стихотворные сборники, то тут же стал активно помогать мне. Его педагогический талант был потрясающим, он охотно делился друзьями своими знаниями и достижениями. Познакомившись с материалом моего поэтического сборника («Дотяни струну до сердца», 2000), он тут же пожелал написать к нему предисловие и предложил соединить презентацию с выставкой моих работ в стекле. Идея такого слияния так понравилась мне, что впоследствии я не раз применяла предложенный им ход в своей выставочной и кураторской деятельности.   

Его же помощь при подготовке сборника стала поистине неоценимой: «стихографики» свои до этого я не только не выставляла, но и вообще никому не показывала, считая их слишком интимной стороной моей жизни. Одобрение Абрама вкупе с его восторгом не только поразили меня, но и значительно успокоили – отбросив переживания, я бросилась в подготовку, одновременно договариваясь о печати сборника, о выставочном зале, разыскивая необходимые витрины… Вернисаж прошёл незабываемо –экскурсоводом стал сам Абрам Григорьевич, рассказывая о выставленных работах и их связи с «с образно-смысловым и звуковым значением поэтической строки»… А эта выставка вошла в биографию нашего проекта «Пеле» – международной группы еврейских художников, искусствоведов и музыкантов. Группа «Пеле» (в переводе с иврита – «Чудо») родилась в Санкт-Петербурге, когда в России впервые появились возможности открыто показывать современное еврейское искусство и при этом гордиться своей национальной принадлежностью – да, тогда воспринималась не иначе, как «чудо». В 2025 году нашей группе исполнится 30 лет…

Абрам поддерживал нашу деятельность, встречался с участниками, не пропускал выставок, помогал советами в планах и новых проектах. Предложенная им идея выставки «учитель – ученики» в Шагаловском зале ИКЦ, где уже имеющиеся витражи моих учеников могли стать своеобразной «рамой», организующей всё выставочное пространство, вдохновила участников группы. Названием выставки, состоявшейся в 2002 году, стали слова «Научи отрока в начале пути его…» (Мишлей, 22:6).  

 «Учителями» на этой выставке вместе со мной выступили два художника-педагога, также работавшие в неформальном еврейском образовании и строившие свою творческую деятельность на знакомстве с еврейским искусством и использовании разных техник. Галина Евграфова показывала произведения, созданные в технике «горячего батика», Андрей Боровский представлял «рейзеле» – традиционное еврейское искусство художественной вырезки из бумаги, которым долгие годы с успехом занимался. А «учениками» стали дети, занимающиеся у каждого из нас: разновозрастные, непохожие друг на друга, удивляющие яркостью своих творений, объединённых не только техниками, но неповторимой радостью эмоций и непосредственностью.

С лёгкостью вдохновивший нас Абрам Раскин очень расстраивался, что в силу своей занятости не успевает сам написать статью о выставке, но, как всегда, нашёл более чем оригинальный выход: «Ребята, давайте вы возьмёте у меня интервью, расшифруете и запишете». Так и сделали: Абрам наговорил, мы расшифровали и взялись за текст.  Казалось бы, что же здесь сложного? Но сначала ничего не получилось у Андрея, а потом и у меня: невозможно было уловить своеобразные обороты его речи, сохранив неповторимую авторскую интонацию. Видит Господь, мы пытались: сначала Андрей, потом и я, но так и не решились отдать Раскину получившиеся варианты.  Наконец, убедившись в тщетности этих попыток, всё наговоренное и расшифрованное передали библиографу Раскина –Татьяне Уваровой, бережно сохранившей весь материал до сегодняшнего дня… Оказывается, и Андрей Боровский сохранил нереализованные тогда черновики. Сейчас мы вновь, пытаемся вспомнить те встречи и беседы с Абрамом Раскиным и восстановить то так и неопубликованное интервью – теперь уже как дань памяти и благодарности нашему другу и учителю.

А его предвидение, выраженное в словах «детей надо учить как можно раньше», напомнила выставка моей ученицы Сони Яковевой, прошедшая в берлинской галерее «Robert Grunenberg». В присланном ею буклете – снимок художницы в возрасте 9 лет в том самом зале нашей выставки на фоне работ Андрея Боровского. Прав оказался Абрам Григорьевич – однажды увиденное и пережитое в детстве, помогло Соне, став профессиональным художником, открыть себя в технике «рейзеле» и сделать её одним из языков своего выражения.

Лия Шульман

Каждая встреча с Абрамом Раскиным оставляла желание не просто хранить воспоминания, а заставляла возвращаться к сказанному вновь и вновь. Каждое сказанное слово было взвешенным и точным – услышанное потом «распаковывалось» в своё время, становилось не просто значимым, а актуальным в новых ситуациях. Этих встреч было немного, но я ценю каждую и благодарен за знакомство с Абрамом Григорьевичем.

Первое, что запоминалось – необычайная мягкость и такт, доброжелательное внимание к каждому собеседнику, всегда на равных. В любой теме Абрам Григорьевич словно окутывал создаваемым контекстом, вёл собеседника через собственные ассоциации, подбирал наиболее точные эпитеты – и тем самым словно давал увидеть его собственным взглядом то, что оставалось незамеченным. Обширное и глубокое знание изобразительного искусства, позволявшее проводить неочевидные параллели, сплеталось с поэтичностью восприятия мира. Абрам Григорьевич буквально переходил на язык поэзии – на тот язык, которым он словно дышал, а не говорил.

Говоря о традиционном еврейском искусстве, он скромно отнекивался – «я в этом совершенно не разбираюсь, лучше вы мне расскажите…» – но это было совершенно не так. Понимание еврейского искусства, осознание еврейской идентичности было иным, не выученным, не книжным – оно было неотделимо от его восприятия человека, художника, гражданина… петербуржца, в первую очередь.

Да, пожалуй, главная идентичность Абрама Григорьевича – ленинградец, петербуржец. О чём бы он ни говорил, Петербург проявлялся между строк: ажурные бумажные вырезки еврейского искусства «рейзеле» он сравнивал с решётками Летнего сада, в линиях орнамента видел завитки петербургского модерна, а каждой зверушке народного бестиария моментально вспоминал двойников на фасадах Невского или Петроградки. Когда, казалось, не хватало слов – моментально и точно находились поэтические цитаты – хоть Пушкина, хоть Гумилёва… А его собственную лирику, такую же лёгкую, изящную и «питерскую» в каждой строфе, я открыл лишь когда он ненавязчиво подарил маленькую книжечку – «посмотрите, вдруг будет интересно, молодой человек»…

Осознание мира еврейского искусства для Абрама Григорьевича также начиналось с Петербурга, Петербург всегда был центром его вселенной:

«В культурной ауре Санкт-Петербурга издавна существовала особая струя, слитая с сущностью петербуржской культуры, которую искусствоведчески можно назвать «линией» или «течением» еврейского искусства. Какой бы темы не касались художники, работавшие в Петербурге, струна национальная неизменно звучала в тексте, в творчестве тех мастеров, что закончили Академию Художеств или иные художественные заведения – будь то Левитан, Антокольский, Бакст… Или совершенно иные художники – Шагал, Альтман… И много можно назвать имён светлых, знаменитых, «музеефицированных», но не «превратившихся в мумий» – они всегда затрагивали связанное с их национальными корнями. Среда ограничивала, вытесняла за черту оседлости, отсеивала сперва по «вероисповеданию», а позже – по пресловутому «пятому пункту», но они оставались – потому что их невозможно отторгнуть от общей культуры России. Моя мысль – о постоянном подсознательном, а порой и сознательном ощущении присутствия еврейских художников. Хотя не было специально направленного «еврейского искусства», да и самого такого термина словно бы и не было, но как подоснова, как подтекст оно существовало всегда, и в Петербурге оно было особенно заметно.»

Абрам Григорьевич, несомненно, был частью этого «потока». Стоял на плечах предшественников, увлечённо цитируя Владимира Стасова, его публицистические и искусствоведческие статьи, с лёгкостью переходя на библейские тексты: «А вы знаете, что первое искусствоведческое описание содержится именно в истории еврейской, в Ветхом Завете – это описание Скинии Завета, затем – Храма Соломонова, с тонкими искусствоведческими подробностями… Более того, когда Моисей обратился к Господу и сказал: «Укажи мне, кому поручить, кому делать, что Ты повелел?», Он ответил: «Я Сам укажу ему», призвав Бецалеля, первого из художников. Отсюда ясно: «Божья искра» творчества заложена самим Господом… Эта же первозданная искра живёт и в современных художниках, их обращение к текстам – глубинное прикосновение».

 Наши диалоги происходили в самом начале 2000-х. В то время, как и столетие прежде, прочитать на русском языке о еврейском искусстве было практически нечего, Стасов оставался фундаментом, «подосновой» как выражался Раскин. Голос исследователей еврейского искусства начинал звучать осторожно и, казалось, незаметно – но каждая появляющаяся публикация уже была Раскину знакома. Потому что он также был и с ровесниками-современниками связан не одним лишь общим контекстом, но знакомством и дружбой. Утерянный, казалось бы, еврейский мир не оставался для него лишь на полотнах Марка Шагала. Он видел его глазами и объективом Давида Гобермана – художника, фотографа, этнографа, автора значительного художественного исследования орнаментики еврейских надгробий.  Этот труд протягивал линию преемственности с графикой Натана Альтмана, Эля Лисицкого – художников «Культур-Лиги», открывавших неизвестное еврейское искусство в начале 20 века. Точно также его приходилось открывать заново в новом поколении – с Гоберманом рядом стояла фигура легендарного еврейского художника Анатолия Каплана. С Раскиным их роднила не только лирическая влюблённость в Петербург, они-то и выстраивали тот ленинградский еврейский контекст, через призму которого Абрам Григорьевич в каждом молодом художнике хотел разглядеть Бецалеля. 

Он не переставал иронизировать над «казённым и пыльным искусствоведением», радуясь внезапно наступившей свободе и возможности экспериментов, разнообразию выставок, любым вызовам художников, дерзким и эпатажным. Не допуская осуждения или снисходительной оценки мэтра, искренне удивляясь и находя каждому слова не только одобрения, но и вдохновляющих напутствий.

Идея выставки «Научи отрока при начале пути его…» была подсказана Абрамом Григорьевичем: художникам, работающим с образами традиционного еврейского искусства, выставиться вместе с учениками. Нам казалось, что мы сами лишь нащупываем свой путь еврейской идентичности в искусстве, но он настоял, приведя пример того же библейского Бецалеля, первого еврейского художника: «И способность учить других вложил в сердце его». Он показал нам главное, саму суть еврейского в нашем творчестве – это не обращение к минувшему, а возможность смотреть в будущее глазами юных учеников.

Величие этого замысла стало понятно нам в полной мере, когда стало главным принципом, определившим направления развития и сплотившим духом единомыслия участников нашей группы «Пеле». Позже я нашёл талмудический афоризм, который по сей день остаётся одним из главных моих кредо: «Лишь тот умён, кто учится у каждого». Не могу не ассоциировать его с Абрамом Григорьевичем – это он, тот Учитель, который для каждого стал проводником, не только тактично делившимся своей мудростью, но и придававшим каждому силы открыть собственный путь. При этом – не перестававший учиться вместе с каждым, не устававшим удивляться, заново каждый раз открывая мир.

Андрей Боровский