Говорят, записные книжки писателей – это кладбище замыслов. Если так, то вот вам ещё одна могила.
Среди бумаг писателя Виктора Некрасова, возможно, сохранились наброски повести (или рассказа) о судьбе Марка Вольфсона. Сюжет зародился в Москве во время знакомства писателя с Вольфсоном. Герой гипотетического рассказа сам упросил приятеля свести его с Виктором Некрасовым, который, по его сведениям, в составе делегации советских писателей, в ближайшее время вылетал в Париж. Марк надеялся уговорить Некрасова забрать там письмо и альбом, адресованные ему, Марку, и привезти в Союз. Исполнение подобной просьбы (к тому же незнакомого человека) в те годы было чревато серьёзными осложнениями. Но, выслушав историю молодого человека, Некрасов произнёс: «Я должен об этом написать!» – и согласился выполнить поручение.
Через некоторое время писатель вернулся в Москву (напомню, что жил он в Киеве, а в Москве делал пересадку) и в тот же вечер разыскал просителя. Причём, чудом вычислил его местонахождение (на тот момент) в какой-то богемной компании и назначил встречу. В тот же вечер, если не в тот же час, встреча состоялась, и Марку была вручена французская передача – письмо и альбом.
Но рассказ о Марке так и не был написан, хотя упоминание о некоторых действующих лицах, в частности, об Ольге Леонидовне Досенко, переводчице французского МИДа, которая сыграла не последнюю роль в этой истории, есть в путевых заметках Некрасова, опубликованных в 1962 году в «Новом мире» и подвергшихся жесткой критике Хрущева.
Я не работал с архивом писателя Некрасова, однако попробую реконструировать сюжет ненаписанной повести с помощью Полины Самородницкой, сокурсницы Марка, недавно умершей в Израиле, и Льва Кричевского, его товарища по бакинским и московским годам жизни.
Итак, в сентябре 1948 года Полина Самородницкая, поступив на филфак Бакинского университета, явилась на занятия. Её внимание привлёк изысканный, необычайно красивый молодой человек. Он выделялся своими литературными познаниями, прекрасным знанием поэзии. А Полина, вернувшись домой, рассказала, что занимается в одной группе с парнем, которого зовут Марк Вольфсон, но в ответ родители шепотом поведали ей, что мама Марика, Сара Девек, вместе с Ароном Гельзиным, братом матери Полины, проходили по одному процессу: в 1926 году они были отправлены в ссылку за участие в молодёжной сионистской организации.
…Сару Девек, студентку Бакинского университета, арестовали после занятий. На улице к ней подошли двое в штатском и попросили предъявить паспорт. Документ тут же отобрали, а Сару отвели в здание ГПУ, которое находилось на улице Шаумяна. После суда, который состоялся в том же – 1926 – году, осуждённых бакинцев сослали в Сибирь. На фотографии, присланной Ароном Гельзиным из ссылки, значится: «Ишим. Д.П.З.» (Дом предварительного заключения. – Я.Т.). В Ишиме, а если точнее, в селе Виколово, Тобольской губернии (ныне Тюменская область) содержался и Гилель Вольфсон, известный деятель сионистского движения в Прибалтике, который занимался нелегальной переправкой евреев Российской империи через литовскую границу – и далее в Палестину. В Виколово судьба и свела Сару Девек и Гилеля Вольфсона. В августе 1929 года в Доме предварительного заключения родился их сын – Марк (08.1929, Виколово – 2014, Москва).
Сару после рождения Марка освободили досрочно. Она с младенцем возвратилась в Баку, к младшей сестре матери, Берте Моисеевне Дашевской, известному детскому врачу. Антон Иванович Нещеретов, муж Берты, русский интеллигент, одним из первых выступил в защиту Бейлиса, обвиняемого в ритуальном убийстве христианского мальчика.
В доме Нещеретова долгие годы хранились письма евреев России и Европы, в которых выражалась благодарность за столь смелый поступок. Но после выступлений в защиту Бейлиса Антона Ивановича сослали в Закавказье.
У Берты Моисеевны и Антона Ивановича не было своих детей. И Марк получил в этой семье и любовь, и хорошее воспитание… (Ещё несколько деталей: в семье была великолепная библиотека, а сам Нещеретов любил приветствовать друзей Марка широким жестом и стихами. Родная же сестра Нещеретова была замужем за Дмитрием Ильичом Ульяновым).
Что касается Сары Девек, то она, по свидетельству знавших её людей, была не от мира сего: читала запоем, писала стихи, вырезала из бумаги контуры лиц… Ко всему ещё была прекраснодушна. Сара так и не окончила университет. Сионизмом увлекаться перестала. Арест, по всей видимости, отбил охоту. И вместо сионизма занялась историей Востока, особенно, средневековьем. Она служила в Институте литературы имени Низами.
Но вернемся к Гилелю Вольфсону. По ходатайству зарубежных сионистских организаций ссылку ему заменили депортацией в Палестину (в годы становления советской власти существовало подобное «наказание»!). Выставили из страны целую группу еврейской молодёжи из Баку. Это произошло в 1930 году. Надо сказать, что Гилель Вольфсон не забывал о своей семье. Он писал им из ссылки. А потом из нищей Палестины слал жене и сыну деньги и вызовы в страну.
Один из эмиграционных документов того времени называли «шиф-карта». Она была действительна на короткий срок. Её то и выслал Гилель своей семье, но советские чиновники сделали всё, чтобы срок действия одного документа (например, визы) заканчивался с получением другого (например, шиф-карты). Таким образом семье воссоединиться не удалось. Но вопрос об отце (по Сталину, дети за отцов не отвечают) всё-таки всплывал.
Сокурсники считали Марка особым явлением, хотя учился он плохо. Впоследствии сокурсники говорили, что в их группе филологом был только Марк: у него был литературный вкус, он чувствовал слово… Но филологом Марк не стал. Переехав в Москву, устроился на работу в Музей-усадьбу Кусково (имение графа Шереметьева), а затем – в Музей восточных культур…
На одной из художественных выставок Марк познакомился с Ольгой Леонидовной Досенко. Она, гражданка Франции, русская по национальности, проживала в Париже и, как уже было сказано, работала переводчицей в МИДе (к слову, Ольга Леонидовна сопровождала в этом качестве Косыгина и его супругу, а также делегации советских писателей).
Во время одной из встреч с Ольгой Марк рассказал ей историю своего рождения. Ольгу настолько поразил этот рассказ, что она, вернувшись в Париж, поделилась им со своей подругой, работающей в Лувре, а та, в свою очередь, с коллегой, которая отправлялась в Израиль на археологические изыскания. Последняя по собственному почину сделала запрос о Гилеле Вольфсоне (может, живы его израильские дети?!) и узнала, к своему удивлению, что Гилель жив.
Она встретилась с отцом Марка, и тот немедленно написал сыну письмо, а к нему приложил альбом. Может, с видами Земли обетованной, а может, с какими-то другими фотографиями?!
Гилель Вольфсон работал в Израиле бухгалтером, женат был на Захаве (Голде), которая с его помощью (помните, он переправлял евреев через литовскую границу?!) оказалась в Палестине. Здесь он и встретил её после депортации из СССР. От этого брака у Гилеля и Захавы родился сын Йоав. Будущий герой Шестидневной войны, такой же красавец, как и Марк…
Письмо и альбом прибыли во Францию. Они были переданы Ольге. Но теперь посылку следовало переправить Марку – с оказией, для безопасности. Ольге стало известно, что вскоре во Францию прибудет группа советских писателей, с которой она будет работать. В списке значилось имя Виктора Некрасова. Он был, не исключаю, единственным порядочным человеком в этой компании, а потому решено было обратиться к нему. Но прежде следовало с ним договориться. И Марк стал искать возможности перехватить Некрасова в Москве. Ему удалось встретиться с писателем и убедить того, что ему, Марку, важно получить письмо от отца, которое будет у переводчицы группы. Некрасов, как я уже поведал ранее, согласился с доводами молодого человека, и со словами: «Я должен об этом написать!» – отправился в Париж.
В аэропорту Орли советских писателей ждал автобус и переводчица Ольга. В автобусе Некрасов поднялся со своего места, подошёл к ней и, наклонившись, прошептал: «Вам привет от Марика Вольфсона». Ольга поняла, что Некрасов согласен взять передачу. Вечером в гостинице она вручила ему посылку из Израиля. Но в последний момент Некрасов от письма отказался: всё-таки опасно! А вот альбом передать согласился.
На этом, позволю себе предположить, и завершался бы рассказ-повесть Виктора Некрасова. Ибо его московская встреча с Вольфсоном так и осталась эпизодом в судьбе писателя. Продолжения знакомства не последовало.
Судьба Виктора Некрасова вскоре совершила крутой поворот – об этом известно читателю. А вот как сложилась дальнейшая судьба человека, о котором Некрасов хотел написать, следует рассказать чуть подробнее.
Марк Вольфсон работал в Музее-усадьбе Кусково, когда пришёл вызов от отца. Надо сказать, что бумага эта подлила масла в огонь: директриса и раньше не терпела Вольфсона, а тут и вовсе закусила удила. Получив вызов, Марк отправился с ним в семью (к вдове и сыновьям) писателя Маркиша. Предполагаю, что Эстер, вдова Переца Маркиша, и его сын Давид с интересом разглядывали невиданную ими доселе бумагу, хотя мысль о репатриации уже прочно поселилась в их умах. Вскоре они сумели уехать, а Марку это сделать не удалось. Может быть, помешали неприятности на работе или вызвали в КГБ (друзья подшучивали: «Почему тебя ещё не посадили?»), а может, от репатриации отвлекло его знакомство с Люсей, будущей женой?!
Из Кусково Марку пришлось уйти. Перешёл в Московское экскурсионное бюро. Но вопрос: «Почему тебя ещё не посадили?» – стал задаваться всё чаще и чаще. Друзья знали о невоздержанности Марка: говорил, что думал, где угодно и кому угодно! Ещё в 1948 году он рассказывал сокурсникам о сталинских репрессиях.
И вот однажды Вольфсон пропал. Друзья обратились в музей. Им ответили, что Марк там больше не работает. Позвонили в экскурсионное бюро, а в трубке голос: «Больше не звоните никогда!» Да и по месту жительства Марка им заявили: он здесь больше не живёт! Исчез человек – без руки и слова, как просил Есенин в своём предсмертном стихотворении. И друзья – где могли – оставили записки: «Откликнись, если жив!».
Через некоторое время приходит весточка от имени Марка: «У меня в жизни произошли серьёзные изменения. Я принял христианство, более того, я стал священником. Живу в селе…».
Это был нищий приход. Однако о. Марк там прижился. Верующие внимали ему, а вот светские из Управления по делам религий (государственная служба) жить и молиться не давали. Во всех печатных и устных сообщениях уполномоченного Совета по делам религии всячески подчеркивалось, что о Марк есть не кто иной, как Марк Гилельевич Вольфсон, сын Сары Абрамовны Девек… А затем «вторично» изучили биографию о. Марка и обнаружили утаённое: для того, чтобы прописаться в Москве, он женился фиктивно, и этот брак не указал в документах. Приход (по некоторым сведениям, в селе Солдатское), естественно, у него отобрали, служить запретили. Но Марк остался для многих прихожан – священником, человеком глубоко религиозным. Говорят, паства его не оставила. Приходили на дом.
В метрике Марка, выданной ещё в Ишиме, стоял знак: «Д», означавший, что предъявитель сего документа «Особо опасен» с самого рождения.
Бабушка Марка – Берта Моисеевна Дашевская – решила оградить внука от «чёрной метки». Она опрокинула на бумагу горячий кисель: строки расплылись, а знак «Д» – и вовсе растворился. Затем свидетельство о рождении отдали на восстановление в ЗАГС. И там выдали новый документ, но уже без опасной метки.
На этом я и закончу свое повествование о неосуществленном замысле Виктора Некрасова. Хотя до сих пор непонятно, была ли это всего лишь метка на документе или на судьбе Марка Вольфсона?!
Ян Топоровский
