Родители передали мне дар: умение дружить и, главное, много лет поддерживать эти отношения.
Студентами, гуляя по проспекту – минскому «Бродвею» – от Главпочтамта до ГУМа, заключали пари: кому больше встретится знакомых? Выигрывал всегда я: до сорока рукопожатий и перебрасывания короткими фразами.
…В 2013-м возвращаюсь из Испании, по пути – полдня в Венеции.
Набережная, Дворец дожей, площадь Святого Марка, львы на колоннах, мозаичный фасад собора, куклы-негры молотами по гонгу отбивают время; толчея, многоязыкая разноголосица…
И вдруг:
– Володя-а-а!
Не откликаюсь: мало ли тёзок! Но дальше:
– Орлов! Володя!
Наша эстрадная звезда Саша Солодуха с женой и дочечкой возвращаются из отпуска.
…В 2015-м заканчивается круиз по Грузии, где я не был 27 лет. В Батуми возвращаемся с пляжа в Ботаническом саду, говорю в шутку:
– Не может быть, чтобы тут у меня не было знакомых!
И тут ко мне бросается с поцелуями красавица: моя двоюродная племянница. Она видела меня маленькой, знала по фотографиям, знала, что мы с Тамарой и Георгием сегодня уже в Батуми и завтра должны гостевать в доме её родителей.
…На презентации журнала «Мишпоха» с моим очерком публицист Семён Лиокумович дарит мне свою книжку «Евреи – лауреаты Ленинской премии». Просматриваю фотографии. Та же мысль: неужели среди них нет моих знакомых? Как же, вот двое: Леонид Левин и Аркадий Райкин.

…Вы когда-нибудь сидели в зрительном зале на 6 тысяч мест, глядя в течение двух с половиной часов всего на одного артиста на пустой сцене? Чем же можно так заинтересовать людей, взять, как говорят, зал и держать внимание так долго без партнёров, оркестра, декораций?
Такое выступление состоялось в Минском дворце спорта в конце 1960-х. Ни до того, ни после никто из деятелей искусства на такое не решался. Фамилия артиста – Аркадий Райкин.
Благодарен судьбе, что на какое-то время свела меня с этим великим Мастером и подарила несколько плодотворных встреч и попыток сотрудничества с тем, кто один мог стоять – лицом к шести тысячам зрителей.
Звучало изредка кое-что в его исполнении по радио; в 1954-м вышел фильм «Мы с вами где-то встречались», где он, меняя маски, перевоплощался в многочисленных «пушкиноведов»; были грампластинки-миньоны с миниатюрами. Но это был ещё Райкин-юморист.
И вот – Москва 1956-го, времён моей первой попытки поступить учиться на режиссёра. В помещении театра имени Маяковского идёт спектакль Ленинградского театра миниатюр под руководством и при участии Аркадия Райкина «Времена года». Впечатление от просмотра – шоковое! Ему подыгрывали артисты, которых позже узнал на репетициях, но царил на сцене он один – человек с сотней лиц-масок, артист, который сам по себе уже был театром.
В изданиях для клубной самодеятельности прочитал тексты некоторых из виденных миниатюр. Они показались мне... несмешными. И я решил – ах, этот юношеский максимализм! – что смогу написать лучше. Прежде всего, нужен был соавтор: мне по примеру Ильфа и Петрова казалось, что юмористические произведения только и создаются в шутливых диалогах собеседников. Соратником стал мой старший товарищ-математик и школьный поэт Самуил Кур, которого я буквально заразил
Райкиным, показывая персонажей.
И вот примерно год мы создавали сценарий спектакля, заботясь даже о мелочах: успеет ли артист переодеться от роли к роли; кто бы из райкинской труппы смог сыграть тот или иной эпизод. В произведении нашем были сценки, миниатюры, песенки... Но результат заставил нас с большим уважением относиться к авторам райкинских миниатюр, которых мы имели намерение превзойти в мастерстве. Дело оказалось не таким-то и простым: получилось у нас не очень смешно, как-то вторично, подражательно. А окончательно добил наше авторское вдохновение просмотр мною спектакля «Белые ночи» в Ленинграде. Там Райкин исполнял миниатюры, которым суждена была долгая память в народе: «Закройщик для битья», «Умелец», «Гостиница “Интурист”». Я пересказал и представил всё соавтору, и мы окончательно растерялись, сникли...
Но тут после первого курса режфака ассистирую я кинорежиссёру Вл. Корш-Саблину на съёмках «Первых испытаний», которые проходили на «Мосфильме», и вдруг натыкаюсь на афиши, оповещающие о гастролях Ленинградского театра миниатюр со спектаклем «На сон грядущий». И это было как толчок: сразу, почти в день-два родилась пара миниатюр! Теперь надо было вручить сотворённое Аркадию Исааковичу.
На то время пристойная гостиница в столице была одна – «Москва». Но телефон знаменитого артиста мне, понятное дело, никто бы не дал. Однако не зря же я – киношник! Звоню в гостиничную справочную и развязно, слегка картавя, представляюсь писателем-сатириком Борисом Ласкиным (впоследствии выяснилось, что он действительно плохо выговаривал «р»).
– Миленькая, – вальяжничаю я, – вселился ли там Аркадий Исаакович в свой обычный «люкс»?
– Да.
– Записную книжку не захватил, напомните-ка, милочка, его телефончик... И ещё: как по отчеству Рому, а то время идёт, а всё Руфа да Руфа...
– Руфина Марковна.
Руфина-Рома – так звали жену Райкина, артистку театра.
Дальше всё было уже проще: зная из ассистентской практики типичное расписание дня актёра, я набрал в определённое время приобретённый заветный номерок. Волнуясь, теперь уже скромно и боязливо, представился и выложил дело Руфине Марковне.
И вот трубку берёт он – знакомый тихий, вялый, даже равнодушный голос... И мне назначается встреча в гостинице в ближайший день. Всем желаю хотя бы раз в жизни пережить радость, какая переполняла меня тогда! Прогуливаясь по солнечной, умытой Москве, я неожиданно, на одном дыхании, буквально на ходу, сочинил лирический, какой-то «утренний» монолог «Зеркальце». Это было вдохновение!
В назначенное время вышел он ко мне из номера 1212: в сером костюме, вместо галстука повязан какой-то пёстрый платок, – был высок, строен, знаменитая прядь надо лбом ещё только начинала седеть. Сели в холле, я коротко рассказал про нас с Куром, передал ему сценарий спектакля и свои последние миниатюры. Он перебрал лист-другой – всё было аккуратно, без ошибок напечатано, старательно оформлено. Кажется, ему это понравилось.
– А что такое «вашшэта»? – вдруг спросил. – Вот у вас здесь.
– Это поговорка персонажа: «вообще-то». Ну, как у вас «тяся-зять» – «так сказать».
– Я всё прочитаю. – И тут, вспомнив, что я учусь режиссуре, предложил прийти к нему на репетицию и пригласил на спектакль.
Нельзя сказать, что я шёл от него, – я летел! Настроение было, как в его «Летней песенке» из предыдущего спектакля:

А вокруг меня прохожие
Шли, на ангелов похожие,
Улыбалось небо синее,
Дивно пахла резеда!

Выпуская каждые два года новый спектакль, Райкин гастролировал с ним по стране, готовя новый. Теперь он в Москве, доигрывая «На сон грядущий», репетировал следующий, и через несколько дней должна была состояться премьера.
И вот я в зале по личному приглашению художественного руководителя. Менялась эпоха, «теплела» атмосфера в обществе во время так называемой оттепели – и в «Сне грядущем» стали явственно проглядываться сатирические мотивы в миниатюрах «Флюгер», «Штамповщик», но более всего – в мини-сказочках, которые артист исполнял безо всяких масок, от себя, глядя прямо на зрителей, рассказывая им и про них: «О дураках», «Про зайца и медведя»... Но я с нетерпением ожидал репетиций.
Обосновался Ленинградский театр миниатюр в бывшем помещении Театра эстрады, прямо за памятником Маяковскому (потом там долгое время размещался ефремовский «Современник», а перед Олимпиадой-80 это трёхэтажное здание под горячую руку снесли, автостоянка там теперь).
Мне было назначено прийти к 10-ти утра. В репетиционной комнате труппы ещё не было – артисты были вызваны позже, а всё это время, до их прихода, репетировал Аркадий Исаакович с пианистом две песенки к будущему спектаклю. Обе проходил целиком раз, может, по десять: появлялся из-за пианино, словно из-за кулис на сцену. И оттачивал каждый жест, каждое движение, каждую музыкальную фразу:

Я головой горжусь красивою –
сивою, сивою,
И формой носика счастливою –
сливою, сливою...

От повторения последних слогов фраза приобретала совершенно иной смысл:
Критик, мне добра желающий – лающий, лающий...
Чувствовалось, что знает он куплеты давно, они «впетые», но интонационные и пластические задачи всё усложнял, добавлял какие-то жесты, подтанцовки, менял интонационные оттенки. Между прочим, бросил мне реплику:
– Эту песенку Соловьёв-Седой написал специально для меня, и вот пять лет ни в одном новом спектакле не находилось ей места. А в этом мой персонаж Труффальдино запоёт её:

Таких, наверное, немало вас –
мало вас, мало вас,
Чтобы начальство уважало вас –
жало вас, жало вас...

И снова пел и пел, с лёгкостью адресуясь к воображаемым партнёрам.
К 11-ти собирались артисты: утончённая блондинка с причёской кинозвёзд 40-х годов Виктория Горшенина, лысоватый сухарь-резонёр Герман Новиков, красавец брюнет Максимов – к слову, младший брат Аркадия Исааковича, – пришедшая ещё из театра «Синяя блуза» 20-х годов «сварливая свекровь» Ольга Малозёмова, вулканического темперамента «вамп» Тамара Кушелевская, добродушный толстяк Владимир Ляховицкий, новенькая героиня Конопатова, Руфина-Рома, конечно же, всех их я уже знал по предыдущим спектаклям.
Начался один из первых прогонов – с остановками для доводки, уточнения. Готовился спектакль «Любовь и три апельсина» – самое цельное, смешное и интересное создание Райкина, где его виртуозный артистизм достиг вершин совершенства. Мне было даже чуть страшновато, но и радостно от резкой сатирической направленности реплик, от выбора дотоле запретных тем, от шуток.
В «хрущёвскую оттепель» Райкин рванулся в этом направлении первым, что обошлось ему в три инфаркта, один из которых случился сразу же после запрещения в день московской премьеры спектакля «Светофор». Понятно же, что сатирику тяжко держать экзамен, когда в жюри сидят объекты его осмеяния. И всё же он был обласкан властями, и всё же ему разрешалось больше, чем другим, – при следующем генсеке тоже: потому что он во время войны был со своим театром под Новороссийском, на Малой Земле, общался с Брежневым...
Заметим, что имена всесильных вождей, которые не сходили со страниц и экранов в годы их правления, вспомнил я лишь в связи с судьбой Артиста – и только.
Но идёт репетиция спектакля «Любовь и три апельсина». Артисты есть артисты, а театр есть театр: начались импровизации, отступления от текста. Райкин сам подзавёл партнёров: в сценке переполоха, чтобы не быть обнаруженным, он стал перевоплощаться в различные предметы, изображая их пластикой тела (Костя-сын перенял это от него):
– Я – чайник! Уже закипаю!.. Я – холодильник! Записывайтесь на меня в очередь!
А в образе Труффальдино, попадая к королю-Ляховицкому и не опознавая его среди присутствующих, он обходил всех, импровизируя:
– Ваше величество!.. Что? Не ваше? А чьё величество? Ваше? Ваше? Ах, вот ваше? Тогда – наше вам! – И всё так легко, с расшаркиванием и наигранным простодушием.
Позже, на спектакле, я высокомерно посматривал на зрителей: они хохотали, но не догадывались, что я, их сосед по креслу, был свидетелем рождения этих шуток.
Но вот Райкин на репетиции объявляет перерыв. У него, который дорожил каждой минутой, отдавая их творчеству, был для соратников припасён сюрприз.
– Желающие могут покурить, – предложил поникшим голосом (сам не переносил табачного запаха). – Остальным предлагаю познакомиться с пианистом Михаилом Брохесом, которого нам сегодня прислал «Росконцерт».
Поднялся мужчина с прилизанными тёмными волосами – он лет 20 назад умер, но тогда, в 59-м, казался мне уже достаточно старым. Артисты вежливо поулыбались, но большой заинтересованности не проявили, стали доставать сигареты. И тогда Аркадий Исаакович с грустью добавил:
– Все последние годы он был постоянным аккомпаниатором Александра Вертинского.
Где ж ты тут пойдёшь курить!.. Райкин попросил рассказать о великом артисте, который умёр всего за два года до этого. И Брохес вспомнил про актёрский капустник:
– На притемнённой сцене стоит артист, поёт «В степи молдаванской». – Тут Брохес пропел целиком всю знакомую песню с абсолютно вертинскими паузами, интонациями, грассированием. – Все слушают: ну, поёт Вертинский, за роялем аккомпаниатор, текст не перелицован, не «усмешнён», – так в чём же юмор, в чём розыгрыш? А когда после редких аплодисментов включили прожекторы, то тут выяснилось, что сам Вертинский сидел за роялем, а пел – я.
Вновь продолжается репетиция осовремененной сказки Гоцци. Сам Райкин исполнял в спектакле четыре роли: доброго Мага-Челио, бюрократа Тартальи, лжеучёного Панталоне – помните «иностранную» цитату «Айнундцванцигфирундзибциг»? – так это его приговорка. А четвёртый – грустный весельчак Труффальдино, близкий по духу самому Райкину, трогательный шут-правдолюб. Тут артист поднимался до вершин трагикомедии, когда его Труффальдино на эшафоте пел:

У каждой палки два конца,
У каждой шутки тоже,
Палач за шутку молодца
Короче сделать может.
Но всё ж не брошу я шутить,
Поскольку мне сдаётся,
Что можно голову срубить,
А шутка – остаётся!

Были ещё встречи, на одной из них, обыгрывая название нашей миниатюры, Райкин сказал: «Ваше счастье: “Ваше счастье” я беру в работу».
Он предложил мне сюжёт для написания миниатюры про наглеца, которого из милости пустили в тамбур вагона, а тот постепенно из прохода перебирается в купе, оттуда всех выживает, сам растягивается на мягкой полке, приговаривая: «Все мы из тамбура вышли». Кто-то написал ему потом этот монолог, он назывался «Поезд жизни». Но финальную фразу слышал я от Аркадия Исааковича. И, правда, никто ж не вспоминал фамилий его авторов, все цитировали острые фразы со ссылкой: «Как сказал Райкин...»
Он похвалил мой монолог «Зеркальце», и я вскоре получил материальное тому подтверждение. Бывая на спектаклях за кулисами, видел, как он выкладывается, а в антрактах лежит с мокрым полотенцем, почти без сознания. Я внимательно слушал, как Аркадий Исаакович с директором Тетра миниатюр, в Ленинграде на улице Желябова, поучали меня на два голоса: «Я не верю в чудеса, верю только в труд», – говорил артист. «Не положишь – не возьмёшь», – заключал директор.
Был я и на злосчастном, разрешённом после редакций спектакле «Светофор» в тот непродолжительный отрезок времени, когда в театре играли Роман Карцев и Виктор Ильченко. Аплодисменты этой паре, возможно, вызывали актёрскую зависть Мастера. А представляете, что делалось в зале, когда они на троих разыгрывали скетч про грузина и тупого доцента, знаменитый «Авас»?!
Ещё несколько раз ездил я к нему в Ленинград, горячо бил в ладоши на спектаклях. Но до переезда с улицы Желябова в Москву, до «Сатирикона» и последнего инфаркта было далеко. Актёр был в расцвете сил. Он не раз ещё приезжал в Минск, с театром и один, выступал на сцене филармонии, мог один два с половиной часа заполнять своей энергетикой огромный шеститысячный зал Дворца спорта.
Раздумываю: кто из артистов сумел бы так? Да никто. Про одного только Аркадия Райкина и можно сказать: «Этот – может».

Владимир ОРЛОВ