Я из тех, кто не верит,
что можно изменить мир к лучшему,
но считаю необходимым стараться не сделать его хуже
Михаил Ламбург
В это утро после ночи
«Наше от нас не уйдёт. То, что ушло – не наше»
Эльчин Сафарли
Я открыл глаза – в постели её не было. «Ушла ночью, – подумал я. – Приспичило...»
За окном шумел дождь. Слушая, как он шумит, мне на память пришёл рассказ Джека Лондона о замерзающем в лесу парне, который вдруг представил себе, что его жизнь зависит от того, сумеет ли он разжечь костёр или нет.
Я опустил ноги на пол.
На столе меня дожидалась корректура новой повести.
До стола ровно два шага.
Я сделал два шага и, оставаясь в одних трусах, принялся за работу.
Постучали в дверь.
«Какого чёрта!» – подумал я.
На пороге стоял Амос.
В последнее время он не рисовал, а только то и делал, что искал, с кем бы выпить. Теперь он стоял на пороге моей комнаты.
Было ясно, чего он ждёт, но ничего такого я ему не предложил.
– Глотнём! – сказал он, доставая из кармана куртки бутылку с разноцветной наклейкой.
Я натянул на себя брюки, переложил рукопись повести на кровать, а на стол поставил два стакана.
Мы глотнули.
Помолчали.
Взгляд Амоса пробежал по моей кровати, а потом надолго задержался на мне. В его глазах я прочёл: «Ничего рассказать не хочешь?» Мои глаза ответили: «Никакого желания…»
Мы глотнули ещё.
– Знаешь, – сказал Амос, – она ушла из моей жизни.
Я не стал спрашивать, кто ушёл из его жизни. Я отлично знал, кто ушёл из его жизни.
Мы глотнули ещё.
Дождь за окном лил не переставая.
– Я её отпустил, – добавил Амос.
Я не стал спрашивать, к кому он её отпустил. Я хорошо знал, к кому он её отпустил.
Мы глотнули ещё.
Амос кивнул на мою рукопись.
– Работаешь?
Я не ответил. Какого чёрта отвечать, если Амос и так знал, что по утрам я работаю.
Мы глотнули ещё.
– Гадко на душе, – сказал Амос.
Он мог бы этого и не говорить. Я знал, как ему на душе.
– Этому дождю конца не будет, – сказал я.
Амос рассмеялся каким-то дробным, жутковатым смехом.
Я не стал спрашивать, что его рассмешило. Я замечательно знал, что его рассмешило. Мы оба знали, что конец приходит всему.
Я молча наполнил стаканы, и Амос, заглянув в свой стакан, сказал:
– Она считала, что в этой жизни я веду себя недостаточно расторопно. Ты тоже так считаешь?
Я пожал плечами.
Мы принялись смотреть то на залитое дождём окно.
– Думаешь, она ко мне вернётся? – спросил Амос потом.
Я снова пожал плечами.
Задержав взгляд на моей кровати, Амос, не произнеся ни единого слова, направился к двери.
Я принялся разглядывать дверь и вдруг подумал, что, наверно, и я веду себя недостаточно расторопно, если ночью эта женщина от меня ушла.
Убрав со стола пустую бутылку, я отнёс её во двор и опустил в ящик, предназначенный для стеклянной тары.
В ресторане
Когда на кафедре филологии закончилось заседание, уже был поздний вечер, и на небе искрились звёзды, приветствуя всё земное.
Профессор Гутман пальчиком мягко коснулся моего плеча.
– Не составите мне компанию в ресторанчик, что на углу? – спросил он.
Я составил.
Гутман заказал себе блинчики с творогом, а я яичницу-глазунью.
За соседним столиком мужчина, заглянув в глаза сидевшей напротив женщины, нетерпеливым голосом произнёс:
– Я жду!
Женщина опустила глаза.
– Я жду! – повторил мужчина.
Женщина подняла глаза и выдохнула:
– А чего ты, собственно, ждёшь?
– Чтобы ты, наконец, решилась.
– На днях, – сказала женщина.
– Но ведь уже…
– Жди!
Я перевёл взгляд на профессора Гутмана. Тот, поедая блинчики, завёл разговор о китайской литературе.
– Китайская литература меня утомляет, – сказал я, и тогда профессор Гутман перешёл на литературу английскую.
Я с наслаждением поедал яичницу и, вероятно, не достаточно хорошо отозвался о Голсуорси, если тело Гутмана встрепыхнулось, а из его рта посыпались невообразимого характера звуки.
– Коллега, – спросил я, – что с вами?
На меня смотрели остановившиеся зрачки. Послышалось:
– Профессор Лунц, вы мелете ерунду.
Я отодвинул в сторону тарелку с яичницей, поскольку в это мгновенье она перестала представлять для меня какую-либо ценность.
– Вы в своём уме? – продолжил профессор Гутман. Он даже слегка привстал и вытянул шею, словно опасался упустить возможность увидеть, как я схожу с ума.
Я выпрямил спину.
– Да, – твёрдо проговорил Гутман, – вы и впрямь ненормальный.
Я согласно кивнул, а потом, немного подумав, признался:
– Притворяться нормальным вечно утомительно…
Передо мной предстало перекошенное лицо моего коллеги, и я, остановив взгляд на его вдруг вяло опавших губах, решил: «У коллеги инсульт!»
В Тель-Авиве стояла ночь.
На небе искрились звёзды, приветствуя всё земное.
И как быть?
«Чтобы дойти до цели, надо, прежде всего, идти»
Оноре Бальзак
– Может, мне умереть? – хныкал Рон.
Пытаясь его успокоить, я напомнил о призыве великого Гёте: «Умри, но живи!»
Не помогло.
– Гёте было легко говорить, – заметил Рон. – Он не был знаком с моей Маргаритой. Вчера она вдруг заявила, что хочет ребёнка.
– И что?
– Я сказал: «Ладно, можешь рассчитывать…»
– А она что?
– Она спросила: «На когда?»
– А ты?
– Я сказал, что над временем мы не властны.
– А она?
– Она рассмеялась.
– А ты?
– А я – нет. Я сказал: «Давай смастерим мальчика. В принципе мне всё равно какого, только чтобы он не был девочкой, и чтобы он был похож на тех, что на картинах фламандских мастеров».
– И что сказала Маргарита?
– Она поинтересовалась: «Сумеешь?»
– А ты что?
– Я обиделся и спросил: «Сомневаешься?»
– А она что?
– Она сказала, что я, вроде бы, не совсем фламандский мастер…
Рон замолчал.
Замолчал и я.
Потом Рон пожаловался на то, что мысли о Маргарите вызывают у него головные боли.
Я сморщился и пояснил:
– Головные боли – это симптом серьёзной деградации системы организма в целом и полное затмение рассудка в частности. Попробуй поставить себе клизму. Впрочем, если верить англичанам, не бывает настолько плохо, чтобы не могло быть ещё хуже.
У Рона перехватило дыхание.
– Ненавижу Маргариту! – крикнул он. – Я её оставлю!
Желание приятеля я полностью одобрил, ибо вспомнилось: «Настоящий мужчина всегда добьётся того, что хочет от него женщина».
За окном пели птички
«Не задавай вопросов, и тебе не солгут»
Д. Блейк
Мы лежали на кровати, и вдруг она повернула голову ко мне и сказала:
– Посмотри на меня.
Я посмотрел.
– Поцелуй меня.
Я поцеловал.
Она вся дрожала, будто оказалась на морозе и теперь замерзает.
– Видишь? – спросила она. – Того, кто перед тобой, видишь?
– Вижу тебя.
Она улыбнулась и задремала.
Через полчаса она проснулась и снова повернула ко мне голову.
– Почему ты неотрывно смотришь на меня? – спросил я.
– Верно, смотрю. А что мне ещё остаётся делать?
– И что же ты чувствуешь, когда на меня смотришь?
– Чувствую, что смотреть не на что.
– Зачем же ты повернула ко мне голову?
– Что бы спросить: «На кой чёрт мы лежим в этой кровати?»
– Потому что это кровать наша.
– О том, что это наша кровать ты помнишь?
– Об этом помню.
– А о том, что я твоя жена, не забываешь.
– Об этом я бы хотел забыть.
– Так почему бы тебе этого не сделать?
– Потому что каждый раз, как только собираюсь это сделать, ты требуешь, чтобы я тебя поцеловал.
– Разве поцелуй твою память не освежает?
Я не ответил.
– Почему бы тебе сейчас не вспомнить, что я твоя жена?
Я потёрся губами об её щеку.
– По-твоему это поцелуй? – спросила она.
Я напомнил:
– По планете бродит мерзкий вирус и, согласно рекомендации главы правительства, а также ведущих учёных страны, людям следует сохранять социальную дистанцию.
Ни о чём обо всём
«Искать женщину без изъянов может только мужчина без извилин»
Фаина Раневская
Мы сидели за стойкой бара, и он сказал:
– Ты – сукин сын.
– Да, – отозвался я.
– Ты не такой, как другие.
– Нет.
– Ты пишешь книги.
– Да.
– Все писатели – сукины дети.
– Да.
– Собираете всякие истории, а потом их используете.
– Да.
– Словно паразиты.
– Да.
– Хочешь послушать историю?
Я промолчал. Утром я отнёс в издательство новую повесть, и теперь мне хотелось выпить.
– Рассказать? – пристал он.
– Ладно.
Он рассказал:
– Позавчера вот на этом самом стуле, на котором сидишь ты, сидела пухленькая дама. Она прикончила свой дринк и долго разглядывала дно опустевшего стакана. Я протянул бармену сотенную и сказал, что не могу видеть женщин, сидящих перед пустым стаканом. Даме налили ещё. «Спасибо!» – сказала дама. На меня она даже не взглянула. В эту минуту я почувствовал, что влюбился.
– Бывает, – сказал я.
– И как быть теперь?
Я промолчал.
– А потом?
Я зевнул.
– Ты сукин сын.
– Да.
– Знаешь, как я догадался, что влюбился?
Я промолчал.
– Сказать?
– Знаю, – сказал я. – Ты почувствовал, что должен переспать с ней.
– Ты сукин сын!
– Да.
– В эту минуту мне хотелось одного: чтобы она посмотрела на меня и улыбнулась. О сексе мне в голову не пришло.
– Напрасно.
– Ты сукин сын.
Я промолчал.
Он продолжил:
– И вдруг она повернула ко мне голову и сказала, что поблизости имеется недорогая гостиница. Я почувствовал, что влюблённость от меня ушла.
– Бывает.
– И как мне теперь быть?
Я промолчал.
– Не знаешь?
– Знаю.
– Ну?
– Ждать, когда появится другая дама.