Поиск по сайту журнала:

 

Левин Ольга.(История очевидца)


«Я, то есть, собственно не я,
а остатки этой дивизии,
 мы были разбиты 7 июля 1941 года,
и остатки этой дивизии
были окружены в районе Лясново, Лиозно…»
Из показаний Якова Джугашвили на допросе.

Она уже привыкла к поездам.

Berlin-Hannover-Düsseldorf-Frankfurt-München. Особенно, если ты покупаешь сразу на 6-10 суток проезда – billig! (недорого!) Немцам так не продают, только иностранцам. «Ночные» – не то: узкие, душные. Но и здесь ты можешь с выгодой проехать, если сядешь ночью, до полуночи, то спи себе, пожалуйста, и за следующие сутки не плати. И всё же дневные – лучше. В поезде у тебя вдруг оказывается приветливый сосед или соседка и даже милая пара, которые сами к тебе обратятся и расскажут, куда они едут и что в сегодняшней Германии плохо, а что хорошо. А когда они узнают, что ты из Израиля, то начинаются восторженные приветствия: «О, Ерузалем!», – мол, отличная армия, прекрасный климат и тут же вопросы о нашей внутренней политике и о палестинцах.

Так было и с господином Хорстом Вёрманном. Сажусь в Берлине. Анна-Катарина меня проводила до поезда. Вагон пустой. Несколько кореянок – туристок громко говорят по-корейски.

Думаю сесть у пустого окна, чтобы полюбоваться видами. Но пожилой немец, элегантный джентльмен поднял на меня лицо и просто-напросто подмигнул. И уже рукой, галантным жестом предложил сесть напротив. Между нами – вагонный столик. Это, наверное, самые удобные места в вагоне. Сажусь напротив.

– Guten Morgen!

– Guten Morgen, Frau!

– Ася, Frau Asia.

– У нас в Германии так не говорят. Говорят по фамилии: von Familie Name? Oder Vor und Zuname.

– Ja, ich bin Frau, Frau Asia Schapiro.

– Danke, Frau Schapiro.

И он вынимает из внутреннего кармана элегантного пиджака свою визитную карточку.
– Bitte, Horst Wörmann, Ingenerfür Weg.

– Вы понимаете, что это такое? Der Fernverkehrsstrasse? Und Güterverkehr?

– Ja.

– Нет, я Вам, Frau Schapiro, сам переведу: я инженер автомагистралей, с учётом современного дорожного транспорта. И я читаю лекции в Берлинском университете.

– Что Вы говорите? Мой отец – тоже инженер транспорта, но он – инженер водного транспорта.

– Вы из России?

– Нет, я из Израиля! Уже 20 лет!

– О! У меня есть много друзей в Израиле: в Иерусалиме, в Тель-Авиве, в Герцлии.
– Вы сами были, господин Вёрманн, в Израиле?

– Nein! Мои коллеги из Израиля приглашают. Я их принимал много раз. Но я думаю: нечего немцу путешествовать по Израилю. Стыдно. Он не заслужил этого права. 6 000000. С этой цифрой, я думаю, каждый уважающий себя немец должен ложиться спать и молиться перед сном за каждую еврейскую замученную душу, как он молится за своих умерших родителей.

– Господин Хорст, но так и ночи не хватит! Вы думаете, что немцы не должны спать по ночам?

– Не волнуйтесь, они прекрасно спят со своими женами или любовницами, пьют пиво, поют песни, да ещё едят пасхальные яйца. Ха-ха-ха!!! Я неплохо сострил, а?

От его шутки почему-то стало грустно.

– Ася, Вы снова о войне?

Как он догадался?

– Нет, я о сегодняшнем дне. Скажите, «Deutschland für Deutsche!» не получилось?

– Что Вы! Что Вы! У нас страшный демографический спад: я говорил уже, молодые не хотят жениться. Алкоголь, наркотики, гомосексуализм! И иммиграция со всех сторон. Усилился мусульманский сектор: турки, иранцы, палестинцы. Большая социальная проблема – русские немцы. А государство взяло на себя обязательство, вернуть количество евреев, которое было до войны.

– Сколько их сегодня?

– Сегодня уже 200 тысяч, но до войны в Германии было 600 тысяч евреев.

– Вы сегодня принимаете из России «еврейские семьи»? И как им?

– Но я слышал, что у Вас евреев из России называют «эти русские!» …

– А как Вы, Хорст, называете немцев из России?

– Что Вы знаете о немцах из России? Иммигранты приезжают не из России. Сталин сослал немцев на Кавказ, в Казахстан, в Сибирь. Знаете, Пётр Великий привёз немцев в Россию, чтобы Азию сделать Европой! А теперь мы принимаем Азию в Европу. Понимаете, проблемные, очень проблемные случаи. Без образования, без современных профессий, немцы без немецкого языка.
– Хорст, Вы были в лагере для перемещённых лиц?

– После войны?

– Нет! Сейчас! Я четыре дня назад была в Люббене.

– Люббен? Это в Восточной Германии. Это маленький курортный городок, но с интересной историей. Там живут немцы – славяне, кажется, верпы
или сербы? Как это правильно сказать? Исчезающий народ? У них даже письменность славянская!

– Да, да, Вы правы. Это интересно читать на улицах таблички на двух языках: славянском и немецком. Вернее шрифт на кириллице. Да там и лес очень красивый, река с плакучими ивами! Такая тихая природа. Но мы оказались в бывших военных казармах. Во дворе дети, в кепках на скамейке «лузгали» семечками. Друг моей подруги Анны-Катерины Фринс начинал там жить три года назад. Его потянуло в эти края навестить приятеля, с которым жил. А его друг уже три года там. Страшная депрессия, ничего не делает. Ни телефона, ни радио, ни телевизора, только пивные бутылки. Мы поднялись к нему на второй этаж. Длинный коридор, комнат, может быть, 20-30 и два туалета. А в каждой комнате по четыре кровати. Одна кухня, две плиты. Резко пахло куриным бульоном. Мы с Анной зашли на кухню. Две женщины стояли у плиты: одна – пожилая, а вторая – моложе. Плиты с таким слабым нагревом, что бульон пожилая женщина поставила в четыре ночи. Было около двух – бульон только-только начинал закипать. Вторая тушила куриные ножки в духовке. У неё большая семья: свёкор со свекровью, муж, три дочери взрослые, одна с мужем и маленьким ребёнком, да и у неё самой есть маленький сын первоклассник. По-немецки знает только свекровь. Но когда слушает транзистор, то понимает только отдельные слова. Дети учатся. Мужу найти работу трудно. Пока нет курортников – нет работы. Они уже полтора года в лагере, говорят, что получить социальную квартиру можно только через три года. Где? Куда пошлют. Им всё равно. Лишь бы вырваться отсюда. Как немка, социальную помощь получает только старушка – свекровь. Остальных же за немцев даже не считают. И они согласны: «Какие мы немцы? Жили на Урале, в Свердловске, жили как все, пока совсем плохо там не стало. Здесь хоть не голодаем! А вот мама-свекровь говорит, что в войну было хуже, там Сталин нас, как немцев, в лагере держал, а здесь я – одна немка, а вся моя семья – русские».

– Ася, то, что Вы рассказали, похоже на правду. Это ужасно. Я об этом не слышал! 
В этот момент зазвонил мой «Оранж»:

– Мам, ты меня слышишь?! Привет, шалом! Как дела?

– Да, шалом! Да, сыночка, очень хорошо слышу, как будто бы рядом!

– Ты где сейчас? И когда вылетаешь?

– Я в поезде Берлин – Франкфурт. Потом пересяду на ночной поезд до Мюнхена. И в шесть утра вылетаю из Мюнхена в Израиль.

– Мам, когда будешь в Израиле?

– В 12 часов, завтра в полдень.

– Мам, извини, но я не смогу тебя встретить. В два я должен быть на похоронах.
– Как? Что случилось у вас?

– Нет, не волнуйся, это не у нас, это брат моего солдата. Я его должен сопровождать. Понимаешь, это не танк, но похож и легче танка. Перевернулся. Пять солдат погибло, один ранен. Один из погибших – брат моего солдата, я получил приказ, я не могу отпустить его одного.

– Сыночка, я сожалею, но и ты береги себя!

– Мам, я совсем забыл тебя спросить! С кем ты будешь в Песах на седере?

– Я думаю с тобой вдвоём! Ведь дедушки Мули уже нет.

– Но я буду в Армии!

– А мне к тебе нельзя приехать и быть с тобой и твоими солдатами в пасхальную ночь?

– Понимаешь, мой командир Галь отпускает меня домой, и он говорит, понимаешь: «Если твоя мама возвращается из-за границы, ты должен быть с ней. Нельзя, чтоб она одна была и не провела седер как следует». Понимаешь, у меня хороший командир. Очень хороший.

– А ты как хочешь, сынок?

– А я очень хочу остаться со своими солдатами на седер, понимаешь? Ты же понимаешь меня?

– Понимаю, сынок.

– Но с командиром нельзя спорить. И он у нас классный парень!

– Понимаю. Делай всё, как тебе лучше. И не волнуйся обо мне. Сыночка, любому твоему решению я буду рада. Я чувствую, как ты взрослеешь.

– Нет, это не так! Я по тебе очень соскучился! Но важно, чтоб ты не была одна на эту ночь: «Лель Седер». Командир прав, я тоже это понимаю.

– Да? И что?

– Ладно, мам, прилетишь домой, мы ещё поговорим. Пока! Я тебя очень жду! Пока!
Я не успела попрощаться с сыном, как что-то щелкнуло, и “Оранж” отключился. При этом запершило в горле и защемило сердце… Мне не хотелось, чтобы этот немец увидел слёзы на моих глазах. И как-то, усилием воли, я отправила слезу назад и улыбнулась. Нет, не соседу по вагону, а голосу моего мальчика, все ещё звучащему во мне.

– Чему Вы улыбаетесь, странная женщина?

– А, командир сына – его «мефакед» даёт мальчику отпуск, чтоб он провёл со мной пасхальный седер. А сын хочет остаться в армии с солдатами.
– Почему?

– Потому, что мой сын, тоже «мак» (командир класса), а его солдат не отпускают домой. А он хочет быть хорошим командиром. Но его командир
объясняет ему, что первым делом – мама, а потом – ЦАХАЛ, Армия Обороны Израиля.
– Нет, ничего не понимаю! Я знаю Бундесвер. Я читаю лекции в инженерных войсках. У нас не так в Бундесвере. Ася, скоро моя станция. Мой городок – Камен. Вот моя карточка. Я буду рад, если Вы мне позвоните, и я рад нашему знакомству. И эту беседу я не забуду. Шалом!

С этими словами он протянул мне свою руку, а когда я протянула свою, церемонно поцеловал и, не оборачиваясь, зашагал к выходу. Поезд тронулся. Я выглянула из окна. По стеклу окна застучали капли дождя. Последний раз мелькнула в окне вагона высокая спина Хорста, прикрытая чёрным зонтом. Его зонт мелькнул и исчез над пробегающей платформой. Вернее, пробегал наш состав, а платформа оставалась на месте. На это всегда обращал моё внимание отец, что так можно понять теорию относительности. Вспомнила о папе, а его уже год, как нет с нами. Но почему же я так часто вспоминаю теперь в Германии его рассказы о войне?

Меня отвлёк от моих мыслей взгляд пожилого господина, который сидел напротив, с правой стороны вагона. Он приподнялся и, не спрашивая моего согласия, сел напротив, где сидел Хорст Вёрманн. Я готова была услышать от него всё, что угодно, но только не это:

Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.

– Вы знаете «Онегина»?

– Все восемь глав, мадам! Так я выучил язык Пушкина.

– Но Ваш русский? Это у Вас не акцент, это какой-то дореволюционный язык!

– Позвольте представиться, мадам?

– Да, будьте любезны, сударь (его анахронизм в обращении ко мне заставило и меня ответить в том же духе).

– Месье Дидье Манхаймер. Мадам, я бы ни за что на свете не обратился к Вам, если бы не услыхал, что Вы, мадам, были в Люббене. И Вы из Израиля? Знайте, это был далеко не худший лагерь для военнопленных. Я попал туда в 1942 году. Хотите услышать «историю очевидца»? Тогда Вы, мадам, должны дать слово, что моё имя не будет использовано в печати.

– Но чего Вы, месье Дидье, боитесь? Теперь другие времена! Вот и я совершенно свободно разъезжаю на поезде по Западной Германии!

– Правду сказать? Длинной руки Сталина из Кремля…

– Да, но Сталин давно умер!

– Но Кремль остался, не спорьте, пожалуйста, мадам, я – старше и опытнее Вас…

– Ася Шапиро.

– Мадам Шапиро. Вы даёте слово? Минутку терпения! Я объясню, как это мне важно! Недавно я похоронил моего друга. Он меня на всю жизнь связал тайной молчания, чтоб ни слова о войне! Но он от меня потребовал, чтоб я и своё имя не указывал при жизни в печати. Со смертью Роберта Блюма вето снято. Теперь Вы, мадам Шапиро, понимаете, как мне было важно найти достойного слушателя. Случайный попутчик в дневном поезде – это то, что я искал. Если захотите напечатать мой рассказ, то назовите меня просто Monsieur D. – Месье Д. Я не беру с Вас клятвы. Но мы договорились? Вы так похожа на мою дорогую «аидише мамэ». Но моя мама жила в Париже. А Вы из Израиля?

– Да, месье Д.

– Вы ведь не знаете, кто такой – Роберт Блюм? И кто нас встретил в лагере в Люббене? Полагаюсь на Ваше терпение, потому что мой рассказ будет длинным. А я хочу успеть его рассказать до конца.

– Месье Дидье, сколько Вам было лет, когда Вы попали в плен?

– Нет, мадам! Я – ещё не сенильный старик. И всё ещё хорошо помню. Я был самым молодым офицером: в сороковом году мне ещё не исполнилось двадцать один. С Робертом Блюмом мы учились в аристократической Высшей школе: V–  cole Polytechnique.

– Да, месье Дидье, я поняла, что Вы вместе с Блюмом учились в университете?

– Конечно, Вы, мадам, не догадываетесь, кем был отец Роберта?

– Нет, месье, а кем?

– Председатель Совета Министров Франции – Леон Блюм. Или, премьер-министр Франции. Да, знаменитый Леон Блюм. Но уже не его правительство сдало Париж немцам и переехало в Виши, а правительство Даладье. Так тогда его и называли: «правительство Виши». Но во всём обвиняли Леона Блюма. А его сын – Роберт – мой лучший друг, как и я, попал в плен в 1940 году на Линии Мажино – Maginot Line. Пять лет в немецком плену. Уже в 1945-ом нас освободила канадская армия. Вам, мадам, интересно?

– Да, месье Дидье, это похоже на хороший детектив, я вся во внимании!
– Всегда не понимают и не представляют, как еврей смог пережить войну с нацистами?
– Премьер-министр Франции Леон Блюм был евреем?

– Да, это, но я уже сказал, не правительство еврея Леона Блюма оставило Париж и переехало на время оккупации в Виши, а правительство Даладье! Но, как мы – евреи и офицеры Франции, как мы пережили пять лет войны в плену, не совершил предательства, малодушия, не скрывая своего происхождения? Это была правда, и это было чудо, в то же самое время… Мы были офицерами Франции, и мы, евреи, разделили судьбу французских офицеров! Были неприятные мгновения. Но французы всегда были солидарны с нами. По решению Женевской конференции было запрещено убивать военнопленных. Они были под охраной «Красного Креста». И военная администрация немецкой армии не позволяла гестаповцам вмешиваться в порядок, заведённый на территории данных лагерей. Военные лагеря офицерского состава не были превращены в лагеря смерти. Мы были офицерами инженерных войск. Но повоевать не успели. Обидно? Очень. Нас захватили на первом же стратегическом объекте: Линии Мажино. За пять лет войны нас перевозили из лагеря в лагерь. Но мой рассказ будет только об одном из них. А точнее об одном из узников лагеря для военнопленных офицеров в Люббене. Вы же там были?

– Да, да! Четыре дня назад.

– Нас привезли сюда в декабре, к концу 1942 года. 150 французских офицеров. Примерно половина была французов и половина – евреев. Нет, я помню точно: 70 – евреев и 80 – французов. Мы прибыли в Люббен почти «голыми», без всего! Лагерь был небольшой, ещё пустой, кругом лес. Встретил нас один единственный заключенный. Кто бы Вы, мадам, думали?

– Не знаю…

– Яков Осипович Джугашвили! Удивлены?

– Почему «Осипович»? А не «Иосифович»?

– Нет, так он сам себя назвал, и так мы его называли: «Яков Осипович». И никогда не говорили: «Сын Сталина». Сначала нас поместили в один общий барак. Но вскоре евреев отделили.

– Как, месье? У вас у всех потребовали снять штаны?

– Нет, просто на утренней проверке скомандовали: «Евреи, три шага вперёд!» И я с Робертом тоже вышли. Нет, издевательств не было. Теперь евреи жили во втором бараке, а французы остались в первом бараке.

– Простите, месье, я не совсем поняла, неужели в лагере было всего два блока?
– Нет, смотрите, мадам, – Дидье Манхаймер достал чистый лист и стал чертить план лагеря, – видите? Два ряда, а в каждом по шесть блоков. При нас было занято только три. Яков Джугашвили жил в отдельном блоке. За стеклянной перегородкой неусыпно днём и ночью сменялась военная немецкая охрана. Но гулять его выводили под тем же конвоем. И гулять он мог неограниченно. Было странно наблюдать за одиноким узником. В один из долгих, но быстро темнеющих лагерных дней вызвали Роберта Блюма в немецкую администрацию и «попросили» перейти в блок, где помещался Джугашвили. Мы попрощались, думали, что навсегда. Но было не так. Для Роберта оборудовали второе помещение, тоже со стеклянной перегородкой, таким образом, что личный охранник Якова сторожил своего узника, а личный охранник Роберта – своего. Таким образом, в одном маленьком блоке содержались сыновья знаменитых отцов. Немцы, вероятно, собирались на них хорошо заработать. А что думали они сами? Роберт нескрывал своего еврейского происхождения. Немцам было известно, что Яков Осипович женат на еврейке, и имеет от неё маленькую дочь.
– У него была связь с женой?

– Нет, в отличие от остальных военнопленных, он был совершенно отрезан от внешнего мира. Не было замечено, что отец пытается установить контакт с  сыном. Посылки ему не прислали даже через «Красный крест». И выглядел он очень ослабленным, а мы все: пленные французские офицеры постоянно получали посылки и делились с Яковом. Французы – известные гурманы, даже в условиях лагеря изобретали новые блюда. Роберт и Яков питались тем, что изобреталось на «французской кухне». Яков Осипович не только поправился за пару месяцев, но и повеселел. Приносил ему еду кто-нибудь из военнопленных, кто умел говорить по-русски. Это были дети белоэмигрантов, любящие Пушкина. Вскоре организовали класс русского языка. Ни книг, ни учебников, ни карандашей и тетрадей не было. Учили наизусть главы из «Евгения Онегина». Как видите, мадам, я их помню до сих пор. Каждый день я приходил навещать своего друга Роберта, поэтому и постоянно видел Якова Осиповича. Но сблизиться с ним мне не удалось, ведь русским разговорным ещё не овладел. А Роберт отзывался о нём очень положительно. Охранялся их барак так тщательно, что каждый должен был вписывать в журнал посетителей свою фамилию, в котором часу пришёл и в котором вышел. Я же говорил Вам, мадам, что был самым молодым военнопленным, а Роберт был несколько постарше…

– Кто ещё остался в живых, из лагеря в Люббене кроме Вас, месье Дидье?

– Трудно сказать. Во всяком случае, друга Роберта Блюма уже нет. Он мне был, как старший брат, и у нас никогда не было друг от друга секретов. И как только появился план побега, он и меня посвятил. Этот план созревал постепенно и профессионально. Среди заключённых были инженеры, профессиональные военные, умеющие строить не только бараки. В Люббен они приехали не новичками лагерной жизни, за плечами у каждого остался опыт нескольких лагерей. Был создан комитет. Главное было найти надёжную и безопасную точку, из которой можно было начать вести подкоп. Такую, наиболее близкую к внешней изгороди и наиболее незаметную для охраны. Знаете, из множества вариантов был избран наиболее фантастичный, казалось бы, совершенно нереальный и в то же время совершенно безопасный. Начинать надо было из комнаты Якова
Джугашвили, под его кроватью.

– Как? Простите, месье Дидье, я ничего не поняла!

И он снова начал чертить на новом листе:

– Видите, этот блок Роберта и Якова? Это охрана между их комнатами. Это колючая проволока вокруг лагеря. А тут две вышки с караульными. Теперь Вам понятно, что по диагонали от кровати Якова до вышки всего несколько метров. Надо было занести лопатки, спрятать их под кроватью Якова. Опасность состояла в том, что именно этот барак находился под постоянным наблюдением охранников. Но в этом был и положительный элемент, поскольку их блок не вызывал подозрений. Вся ответственность лежала на личной охране Якова и Роберта. Комитет ввёл в план побега и Якова Осиповича, хотя он не был участником побега, а только сочувствующей стороной. Возможно, Яков предполагал совершить побег вместе с Робертом и другими участниками заговора, но своими планами он не делился ни с кем, хотя всеми возможными способами старался помочь его успешному выполнению. Я точно знаю, в планы комитета по побегу не входило взять с собой Якова Джугашвили. Сын Сталина был слишком известной личностью. Если бы побег был осуществлён, то Яков Осипович был бы неимоверной обузой.

– Значит: его только использовали и даже, скорее всего, подставили?

– Думайте, как хотите, но не судите современными мерками! В часы прогулок Якова и Роберта блок оставался без охраны, поскольку личный караул сопровождал их. Решено было использовать для подкопа часы их прогулок. Начинались прогулки с восьми часов утра, а после обеда они вновь попросились на прогулку, которая продолжалась до вечера. В блок приходили совершенно замерзшими, но удлиняли прогулки, как только можно. Почти две недели длилась работа. Докопали до колючей проволоки, по которой ток не пропускался. Но подойти к ней по территории лагеря было абсолютно невозможно. Поэтому копали глубоко под землёй.

– А как же выносили землю?

– Тут Вы, мадам, правы! Но на что инженерные, да ещё еврейские головы? Одни приносили к Якову и Роберту в больших сумках что-нибудь к завтраку, а другие приходили, французы-гурманы, уже к обеду тоже с едой. В этих сумках проносили лопатки, а потом и в них же выносили землю. Так незаметно в этих же сумках! Это было в феврале 1943 года. Поражение немцев под Сталинградом совершенно совпало с подкопом, который вели французские военнопленные офицеры из комнаты сына Сталина. И вдруг провал операции! В тот момент, когда подкоп вели под колючей проволокой, лаз завалило землёй. Шум поднялся настолько сильный, что его услышали охранники с вышек.

– Как же вас оставили после этого в живых?

– Немцы очень злились, ругались, кричали, полагая, что побег готовился специально для Якова. Подозревали даже, что это была «рука Кремля». Мы ведь тогда не знали, что Сталин отказался обменять сына – старшего лейтенанта на генерал-фельдмаршала Паулюса. Но поскольку нас не казнили, а вся злость была обращена на Якова, вероятно, эта версия для немцев была наиболее естественной. Я лично не представляю, как Сталин мог заслать своих людей в лагерь? Яков Джугашвили вёл себя мужественно и благородно, никого не выдал. Поэтому мы с Робертом сохранили о нём добрую память. Вскоре нас перевели в новый лагерь, а Якова срочно отправили из нашего лагеря в Люббене в лагерь для военнопленных англичан.

– И тут Вы, месье Дидье, расстались с Яковом Джугашвили навсегда?

– Да, но мы следили с Робертом уже после войны за мемуарной литературой. Я прочёл книгу Светланы Аллилуевой и хотел написать ей письмо-протест, потому что запомнил её брата совсем другим: мужественным, бескомпромиссным и очень сдержанным. Но Роберт запретил отправлять письмо. Понимаете, мы – французские офицеры – военнопленные, своей попыткой к бегству из лагеря приравнивали себя к французскому Сопротивлению, и Яков Осипович Джугашвили был непосредственным участником его. С чувством собственного достоинства он обращался с немецкими охранниками, и с большой благодарностью принимал все наши деликатесы – лакомые угощения французской кухни», откровенно говорил по-русски с детьми эмигрантов из России. За «комфорт», что мы ему создали, он отплатил благородным молчанием и не выдал нас немцам.

– А что потом?

– В лагере с англичанами? Там у него не было близких контактов с военнопленными англичанами, как с французами. Говорят, что он стал пить, но это не помогло. Он стал испытывать душевное одиночество, страх перед настоящим, ещё более перед будущим. Это был душевный кризис, доводивший его до состояния полной депрессии. Общепринятое мнение, что сына Сталина расстреляли немцы, фактически не соответствует истине. С одной стороны – его били, с другой стороны – не было указания бить. Возможно, жизнь для него перестала представлять интерес, когда он узнал, что отец не захотел обменять его на фельдмаршала Паулюса! Даже мысль об освобождении уже не приносила ему никакой радости. Он чувствовал, что отец не простит ему немецкого плена. У него были плохие предчувствия и по поводу его жены.

– Это Ваше собственное мнение, месье Дидье?

– Да, Яков Осипович Джугашвили сам себе подписал приговор. Он пошёл к забору, приближение к которому было запрещено под угрозой смерти. Это было похоже на самоубийство. Возможно, он дождался бы, как и мы, освобождения в 1945 году. Но что сделал бы с Яковом отец?

– Спасибо Вам, месье Дидье, за Ваш рассказ! Мерси буку! Я обязательно напечатаю его в израильском русскоязычном журнале!

– У вас в Израиле есть такой, мадам?

– Да, журнал «Круг», под редакцией Георга Морделя.

– Но Вы напечатаете его без моего имени и пришлёте один экземпляр ко мне во Францию, в Булонь. Вот Вам мой французский адрес: Boulogne…

 – Но, месье Дидье, Болонья – это в Италии!

 – Мой маленький городок – предместье Парижа – Булонь.

 – А, Булонь. Я помню: Великая Французская революция!

 – Вы знаете, мадам, мой друг – Роберт Блюм, он любил французскую историю, мне его очень не хватает…

Ольга ЛЕВИН

Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.
 (из книги «Листопад», Санкт-Петербург. «Облик», 2002)


P.S. Моя первая статья была напечатана в журнале «Круг» (№ 513, май 1987 г.).
Главный редактор Георг Мордель дал весьма броское название: «Сталин в плену» и поместил фотографию военнопленного в расстегнутой шинели без пуговиц или в штатском пальто, что не соответствовало истине, так как Яков Джугашвили никогда не был Сталиным.

Как я и обещала месье Дидье Манхаймеру, в статье его назвала: «Месье Д.» Но главный редактор Георг Мордель допустил ещё ряд грубых ошибок. Он не указал моего полного имени, назвав автора публикации моим личным именем: ОЛЬГА. И почти через шесть лет мою статью разрешил перлюстрировать господину Борису Гассу в № 584, серьёзно занимающемуся биографией И. В. Сталина.

В дальнейшем автор получила извинения от Бориса Гасса. Но самое главное: редактор Георг Мордель поправил автора и указал место, где находился лагерь вовсе не французских военнопленных, а польских. Вместо «Люббен» редактор напечатал: «Любек (ШТАЛАГ)».

После того, как я побывала в городке Люббене, сверила черновики и ещё раз убедилась, что под диктовку месье Дидье мною было написано: «Люббен». Прошло пятнадцать лет. Я хотела получить разрешение месье Дидье Манхаймера, чтобы напечатать его полное имя в издаваемой моей первой книги прозы «ЛИСТОПАД» (Санкт-Петербург, «Облик» 2002, С 235-260), но телефонистка ответила, что такой абонемент не значится в Булонь.

Простите, месье Дидье Манхаймер, если я опоздала...

Этой легендарной истории в конце декабря будет 80 лет.

Необходимо объяснить и восстановить время и место встречи Якова Джугашвили с бывшим военнопленным по второй мировой войне французским евреем – младшим лейтенантом Дидье Манхаймером. Полагаю, что это поможет как российским, белорусским и грузинским исследователям (в том числе и внукам Я.И. Джугашвили, проживающим в Тбилиси), так и израильским, французским и германским военным исследователям, в том числе и Организации «Красный Крест», которая доставляла посылки военнопленным офицерам в «Офлаг 3-С» (Oflag 3-C) в Люббене. Ведь их участие в подготовке и в попытке бегства из лагеря для военнопленных открывает новую героическую страницу в биографии старшего сына Иосифа Сталина, который не выдал своих французских товарищей по «Офлаг 3-С» в Люббене. Эта работа должна заинтересовать в Израиле Яд Ва Шем! Поскольку должна включить в ряды французского Сопротивления не только Якова Джугашвили (женатого на еврейке), но и Роберта Блюма с Дидье Манхаймером, и ещё с десятью их товарищами – еврейскими офицерами Франции, которые готовили побег из лагеря «Офлаг 3-С» в Люббене в конце февраля 1943 г.

Хотелось бы предложить профессиональным историкам проверить: почему в биографии военнопленного Якова Иосифовича Джугашвили во всех источниках указывается лагерь для военнопленных – Любек (ШТАЛАГ), точное название которого: ШТАЛАГ 387 «Офлаг ХС» в Любеке? И почему нигде не указывается лагерь, находящийся в нескольких часах езды от Берлина к востоку от Бранденбурга, лагерь окружённый лесом, открытый в конце 1942 г. для военнопленных офицеров Франции – «Офлаг 3-С» в Люббене, в котором действительно содержались с французскими офицерами, но в отдельном блоке сыновья Иосифа Сталина и Леона Блюма: Яков Джугашвили и Роберт Блюм?


Об авторе:

Левин Ольга (Нетания, Израиль). Год рождения 1947, г. Брест БССР. Там базировалась с августа 1945 г. по 1948 г. сапёрная часть отца – майора Самуила Лазаревича Левина.

Поэт, прозаик и педагог.

Окончила ЛГПИ им. А.С. Герцена в Ленинграде и семинар Бейт-Берл в Кфар-Сабе. В Израиле с 1980 г. Вплоть до пенсии работала учителем в израильских школах.

Автор романов: «Листопад» (СПб 2002) и ещё не изданного «Суд царя Соломона», сборников лирики: «Дойти до тебя» и «Когда глаза купаются в глазах». Исследователь еврейских семей Санкт-Петербурга и особенно тех близких и родных, корни которых происходили из Белоруссии: Гольдберг, Гермонт, Слоним, Гаркави, Шапиро, Левин и Шульман. Документальное исследование, посвящённое деду – старшему брату бабушки Ольги – присяжному поверенному Г. А. Гольдбергу, который принял активное участие в судьбе молодого М.З. Шагала, дало почву для книги-монографии: «От конца до начала. Петербургские адвокаты, царскосельские купцы, кадеты, две Белы, соперник Сергея Прокофьева и многое другое...» (СПб 2014).

Левин Ольга.