Родился 6 октября 1941 года в Казани, куда мама, беременная мной, смогла добраться из Минска. Вернулись сразу после освобождения – в июле 1944 года.
С 1948 года учился в музыкальной школе при консерватории, потом в 42-й средней школе, которую закончил в 1958 году. В 1963–1964 годах после окончания исторического факультета БГУ работал учителем в деревне Далёкие на Браславщине.
Начал сотрудничать с газетами ещё студентом. Работал в «Чырвонайзмене», «Сельской газете», «Знамени юности».
С 1976 по 2008 год – собственным корреспондентом газеты «Труд» по БССР, главным редактором газеты «Труд в Беларуси».
С начала 90-х годов прошлого века сотрудничал с «Народной газетой», газетой «Народная Воля». Впоследней с 2008 по 2011 год – в качестве ведущего авторской колонки «Камертон». С 2011 года – с газетой «НашаНіва», ведущим упомянутой колонки, с газетой «Авив». Выступал в журнале «Мишпоха» с подборками стихов.
Автор многочисленных эссе и очерков, часть которых вошла в книгу «Мосцік над вечнасцю» («Кнігарняпісьменніка», Інбелкульт, 2016).
Один из учредителей Белорусской ассоциации журналистов, избирался вице-президентом БАЖ, председателем комиссии БАЖ по этике. Член Союза белорусских писателей и белорусского ПЕН-центра.
БОЛЬШАЯ МЕЧТА
Мой дядя Лазарь,
старший брат отца,
был революций
пламенный участник.
К Большим Событиям
мой дядя был причастен.
К Большой Мечте.
До самого конца...
Он был совсем
простой еврейский мальчик.
Ему казалось: вот она, судьба...
Отец – на скотобойне,
мама – прачка.
И в молотьбу
ввязалась голытьба.
В 17-м ему 17 лет.
В 37-м оборвалась орбита.
НКВД не дрогнул пистолет.
Вот так его Мечта была убита.
Жена и дети – Алла и Марат.
Ей – Колыма.
Им – детский дом и гетто...
Мечта!
Она сметала всех подряд.
Кого куда.
Кого туда. Кого-то где-то...
И если кто-то
в судорогах века
Большой Мечты
опять услышит зов,
про дядю моего,
про человека,
пускай запомнит
эту пару слов:
Он так хотел,
чтоб сказка стала былью.
И вместо сердца –
пламенный мотор.
А стал мой дядя лагерною пылью.
Першинкой в горле...
Выстрелом в упор...
ПАРАД
46-й... Отец пришёл с войны.
Кожанка, кобура и портупея...
Небритая щека. Глаза еврея,
О чём соседи осведомлены...
46-й... Отец счастливо молод.
Все живы – мама, сёстры, сын, жена...
Пусть за окном фанерным лютый холод.
Какое счастье! Кончилась война...
46-й... Отец принёс дрова.
Развёл огонь. Как горяча буржуйка!
И как уютна толстая тужурка,
В которой он вернулся со двора...
46-й... Отец не знал меня.
«Мой папка» – подпись под моим же фото,
Где я держу его, и он – на фото...
О, Боже, это он? И это я?
46-й... Отец сынишке рад.
Ноябрь. Листопад. Число 7-е.
Мне пять уже. На праздничный парад
С отцом идём.
Я на руках.
Нас двое...
БРЕМЯ
(1941 – 2016)
«...Ну, здравствуй, мама,
Мне – 75...
Ты помнишь, я спросил: «Где ж ночевали?».
«Во ржи, – сказала ты, – мы так устали...
Уж не придётся ли во ржи рожать?!»
«Но я тебя не сильно беспокоил?
Нести такое бремя тяжело...»
«Ты до сих пор, сыночек, не усвоил,
Что бремя лёгкое, когда оно своё...»
«Но ведь тебе, наверно, было страшно!
Тебя со мной сто раз могли убить...»
«Ты знаешь, сын, не так уж это важно.
Страшней рожать, чем умирать и жить...
Я так боялась, каждое мгновенье,
Во ржи скрывались мы или в лесу,
Что я тебя, мой сын, до дня рожденья,
До жизни я тебя не донесу...
И что же, если вдруг жива останусь,
Мне скажет твой страдающий отец?!
Твоя жена и дочь твоя – что скажут?!
Что скажет внучка? Правнук, наконец?!
...Так мы с тобой добрались до Казани.
Совсем не ближний, как ты знаешь, свет.
А там и ты осенним утром ранним
Явился в этот мир.
Другого нет...
И как тебе в твои 75?
Тебя твоё обременяет время?
Я слышала, война идёт опять.
И снова смерть в своё вступила стремя...»
«Да, мама, время подводить итог.
Но до сих пор тебя не беспокоил.
Казалось мне, что той войны урок
Несчастный мир давным-давно усвоил.
Но вновь со всех сторон рычит зверьё.
Вновь чья-то мать своё спасает бремя...
Нет, не легко тащить, хоть и своё.
Своё тащить через чужое время...
Но ты не думай, я его тащу,
Хотя оно жестоко может ранить...
Пусть нелегко, но я не прекращу
Тащить свою и нашу, мама, Память...»
РОЯЛЬ
«При бомбардировке г. Минска 25 июня 1941 года сгорели дом и всё имущество…»
(Из Акта для представления в Государственную Чрезвычайную комиссию, 21 марта 1945 г.)
Он появился ниоткуда.
С той запредельной стороны,
Которая веленьем чуда
Его спасала от войны.
За годы от начала века
Под пальцами которых рук
Его натруженная дека
Могла издать предсмертный звук?
Быть может, некий группенфюрер –
Гестаповец и музыкант –
Глушил расправ безумный зуммер
Мольбой бетховенских сонат…
Или в каком-нибудь борделе,
Пока не обратились в тлен,
Под мой рояль zoldaten пели
«Лили Марлен»… «Лили Марлен…»
В моём архиве есть бумага,
С печатью, под названьем «Акт».
Сороковых смертельных сага.
Год 41-й... Бомбы… Ад…
Пред этим светом не повинно,
Оно осталось в свете том
Струной звенящей – пианино –
И с развороченным нутром…
Живёт во мне подарком Бога,
Под плач оборванной струны,
Во чреве матери дорога
Во чрево вздыбленной страны…
Теперь я понимаю маму,
Пронёсшую меня сквозь ад…
Её пожизненную драму
На входе в отворённый склад
Вещей, захваченных в трофеи,
Которых никому не жаль…
И кладовщица, словно фея,
С вопросом: «Шуба иль рояль?».
…Ах, мама! Ты не знала, мама,
Когда тащили в дом его,
Что он – этюды Черни, гаммы –
Могильщик детства моего.
Тебе, наверное, казалось…
Но оставалось лишь мечтать.
Я помню, мама, твою жалость,
Что мне «Рахманиным» не стать…
Но до сих пор не понимаю,
Хотя уже и сам старик,
Зачем его всю жизнь таскаю,
Как ту игрушку-грузовик,
С одной квартиры на другую…
Ведь разучился я играть
И, тронув клавишу живую,
Живую ноту извлекать.
Конечно, он – семьи преданье.
Дитя спасенья своего.
Глухие звуки мирозданья
Сокрыты в памяти его.
Молчит рояль из ниоткуда.
Молчит, обиду затая…
Но оба живы мы, покуда
Мы оба живы.
Он и я.
