Эта статья была подготовлена к печати весной сего года, когда её автор – председатель Белорусского общественного объединения евреев – бывших узников гетто и нацистских концлагерей, вице-президент Международного союза евреев – бывших узников нацизма Михаил Абрамович Трейстер уже был смертельно болен.
Он ушёл из жизни в День Победы – в тот самый день, появлению которого в своё время посвятил один из самых серьёзных и значительных периодов своей жизни.
Михаил скончался 9 мая 2017 года, на второй день после своего
90-летия.
КОРОТКО ОБ АВТОРЕ
Когда Михаил в июле 1941 года оказался узником Минского гетто, ему было только 14 лет, но его приняли в состав антинацистского подполья.
Спустя два года его из гетто перевели в концлагерь СС, располагавшийся здесь же, в Минске, – печальной памяти «лагерь на Широкой». Он смог бежать, пробрался в партизанскую зону и до прихода Красной армии воевал в знаменитом еврейском партизанском отряде Зорина (отряд №106), принимал участие в операциях по выводу узников из Минского гетто.
После войны, получив техническое образование, в течение 45 лет работал в области энергетики.
С осени 1988 года принимал активное участие в еврейском общественном движении, являлся делегатом многих международных конференций и съездов.
Михаил Трейстер – автор книг «Проблески памяти» и «Обложка партбилета». Стал известен как автор афоризмов, которые называл матрейками – от своего литературного псевдонима Матрей, составленного из инициалов и первого слога фамилии.
В 1972 году его афоризм «Зоопарк — единственное место, где звери могут посмотреть на нас, не рискуя жизнью», был отмечен премией газеты «Неделя» «За лучшую миниатюру года».
С 1973 года, после посланного в «Литературную газету» афоризма: «Антисемитизм – единственная тема, в которой „народ и партия едины“», Трейстера более не публиковали вплоть до периода Перестройки.
Яков БАСИН
Михаил ТРЕЙСТЕР
МЕМУАРЫ
Моим учителям и коллегам, первоклассным специалистам-электрикам, невинно пострадавшим в конце 60-х годов на очередной волне государственного антисемитизма, посвящается.
Все события подлинные.
ЧАСТЬ I. КГБ
Осень 1968 года…
– Миша, – сказал Олег, глядя мимо меня,– тебя приглашают в КГБ.
Когда-то вместе учились, бывали в одних компаниях. С тех давних пор в междусобойном обиходе мы были Олег и Миша, ну а на планёрках, техсоветах и вообще на людях, он был Олег Васильевич – директор института «Энергосетьпроект», а я – Михаил Абрамович – главный специалист-электрик. Разговор происходил у него в кабинете.
– Зачем я им понадобился? – поинтересовался я, понимая, что звучу фальшиво.
– Возможно, по делу Леопольда. Тут у нас уже многих таскали.
– Да, я слышал. На когда вызывали?
– Сегодня на 14.00. Там тебя встретит следователь Горшков.
Оставалось сорок минут.
– Ну, так я пошёл…
– Да, – и он впервые глянул на меня в упор, но это уже был взгляд не Олега, а директора, прошедшего райкомовскую школу, человека Системы.
Поднялся в отдел, сунул в карман книжку (к ней ещё вернёмся) и вышел.
Вы замечали, что моторы львовских автобусов обычно работают, как после второго инфаркта? Именно таким оказался и мой № 18, но под его стоны и всхлипывания хорошо думается, а подумать было о чём. Значит, добрались, родимые, и до меня, а я думал, пронесёт…
Леопольд Соломонович Гринблат – старейший и самый опытный специалист с незапамятным стажем, слегка пуганный в 37-м, человек с симпатичной лошадиной физиономией, добрый, почти не имевший врагов – вдруг исчез… Поползли слухи один дичей другого. На собрании Олег Васильевич сообщил ошарашенным сотрудникам, что Леопольд Соломонович арестован «за преступления, находящиеся в компетенции органов госбезопасности». А посему коллективу, который, в основном, здоровый, необходимо срочно повысить бдительность, а заодно производительность и качество продукции. «В основном, здоровый коллектив» ахнул и обещал немедленно повысить всё, что положено.
Я, один из немногих, знал, в чём заключалось преступление, «находящееся в компетенции».
Выйдя на пенсию и растянув директивные два месяца подработки на весь год, Леопольд приходил консультировать раз в неделю, что устраивало дирекцию (редкий специалист) и его самого (возможность хоть иногда отдохнуть от жены).
Под воздействием высвободившейся энергии и энтузиазма, рождённого Шестидневной войной, он вспомнил, что является не только электриком, но и евреем, и весь жар души отдал сбору всего, что связано с Израилем: книг, карт, фотографий, писем и т.д. Кое-что размножал и, как каждый истинный собиратель, старался поделиться этим с возможно большим количеством евреев – друзей, знакомых и сотрудников. Одни брали из интереса, другие – из вежливости. Передавали друг другу. Естественно, кое-что побывало и у меня.
Но нужно учесть, что после войны 67-го года «жидовская морда» превратилась в «лицо агрессора», не дававшее покоя «всему прогрессивному человечеству». Ещё нужно учесть, что концентрация стукачей в любом «здоровом» коллективе граничила с выпадением в осадок. Стоит ли при этом удивляться, что добрейший Леопольд вскоре оказался в месте известном и вполне надёжном:
круглой внутренней тюрьме КГБ.
Обо всём этом я думал в инфарктном автобусе. Поднимаясь по парадной лестнице КГБ, вспомнил два анекдота о дверях этой конторы. Первый: «Дверь на ремонте. Просим стучать по телефону». Второй: «Наружная ручка двери стёрта до основания, внутренняя – совсем новенькая».
Нет, дверь была вполне исправна, так что стучать можно было старым способом, правда, стукачи обычно входили не с парадного входа, а с бокового (с ул. Комсомольской). «Гостей» же завозили в спецтранспорте с улицы Урицкого, прямо к нынешней обители Леопольда. Поэтому начищенные до блеска ручки имени одинаковый износ. Значит, в парадную дверь сколько народа входило, примерно столько и выходило, что меня слегка успокоило.
Пустой вестибюль. Прямо напротив входа – огромный бронзовый бюст железного Феликса. Тишина… Вдруг Феликс Эдмундович приятным баритоном произнёс:
– Михаил Абрамович, поднимайтесь сюда, пожалуйста.
Я вздрогнул и уставился на рыцаря революции. Нет, он был молчалив и безучастен. Я осторожно поднял глаза выше. Прямо над макушкой первого чекиста, опёршись на балюстраду второго этажа, стоял худощавый, со вкусом одетый человек, немного за пятьдесят, и, улыбаясь, показывал на правую от меня лестницу.
Так я познакомился со следователем КГБ полковником Горшковым. Встречаясь с этими людьми до и после описываемых событий, я заметил, что, вызывая человека, они стараются в первый момент наблюдать за ним из незаметной для него позиции. Видимо, это позволяет оценивать его состояние (тревога, страх) по внешним признакам поведения, что облегчает дальнейшую обработку.
Что касается моего тогдашнего состояния, то, насколько я могу оценить его сейчас, я знал, что не расстреляют и, скорее всего, не посадят – не те времена. Но знал также и то, что эти «ребята» не для того раскручивают «дело», чтобы потом извиниться и прекратить его за отсутствием состава. Знал и то, по чьей команде оно раскручивается. Так что будут крутить до упора, и с работой, скорее всего, придётся расстаться, при всей смехотворности «преступления». Так оно потом и получилось, но об этом позже. Во всяком случае, всё это рождало досаду, а это чувство вместе со страхом во мне как-то не уживается: или – или. Кстати, это, отчасти, объясняет некоторые нюансы моего последующего поведения. А пока мы с ним идём по длинному пустому коридору. Долго идём.
– Вы у нас впервые?
– Нет, бывал в конце 47-го.
Вопросительный полуоборот:
– На предмет?
– Приглашали на работу,– и, увидев удивлённо поднятую бровь, пояснил: – Занимался спортом, в комсомол вступил в партизанском отряде, ну и брат после фронта работал в вашей системе, так что, видно, подходил.
– Ну и?..
– Брат отсоветовал. Думаю, правильно сделал, учитывая последующие события.
– Вы это о чём?
– О сорок восьмом – пятьдесят втором годах.
– Понятно…
Ещё бы, чтоб не было понятно. Чьих ещё рук было убийство Соломона Михоэлса, массовая «борьба с безродными космополитами», «Дело врачей», расстрел членов Еврейского Антифашистского комитета?
Но мы уже пришли. Небольшой кабинет. Стол, диван. Он за столом. Я – на диване. На столе, справа от него, стопки книг, как потом оказалось, изъятый «компромат». Много книг. Потрудился Леопольд…
Трёхчасовый допрос начался для меня несколько неожиданно.
– Михаил Абрамович, последнее время мне много приходится иметь дело с евреями и, по процедуре, я обязан задать вам вопрос: переводчик нам нужен?
– Простите, не понял.
– Ну, вы на каком языке желаете давать показания?
– А, вот вы о чём. Ну, если будете задавать вопросы на иврите или на идише, то потребуется: у меня с родным языком, увы, не очень, а если на русском, то обойдёмся как-нибудь.
Думаю, мой ответ и, вообще, манера поведения оказались для него не совсем привычными. Вероятно, некоторые вели себя иначе. В этом я убедился позднее на суде. Как ни странно, это, в основном, относилось к друзьям Леопольда, очень пожилым пенсионерам, которым и терять-то было нечего. Видимо, сказывался синдром 37-го.
Если для экономии места вопросы и ответы первого часа спрессовать в блоки, то получится примерно следующее.
Вопросы:
– Вы коммунист? Догадываетесь, зачем вас пригласили? Леопольда Соломоновича знаете? Что за человек? Чем занимался? Что-нибудь замечали? Знаете, за что он арестован? Что кому давал? А вам? Вы в этом уверены? Попытайтесь вспомнить. А всё-таки? Это очень важно. Вам это ничем не грозит. Ну, читали и читали, подумаешь… И т.д., и т.п.
Ответы:
– Беспартийный. Зачем пригласили, не знаю. Леопольд – человек порядочный, специалист от Бога. За что сидит, сообщали, но деталей не знаю. Понимаю, что важно, раз посадили такого человека. Мне он ничего не давал. Память у меня хорошая. Ничего не замечал… И т.д., и т.п.
На втором часу тон вопросов (да и ответов) изменился.
– Дети есть? Не забывайте, где работаете. У вас ведь и допуск есть. Диссертацию пишете. Не забывайте, что мы многое можем… И т.д.
– Есть дочь. Четыре года. Где и кем работаю, знаю. Знаю и ваши возможности. Но вы меня не пугайте. Свою норму страха я уже съел лет 25 тому назад в концлагере СС.
– Нет, нет, я и не думал вас пугать. И о лагере мы знаем. Ведь всё это в ваших же интересах. Кстати, не помните, что вам давал N (фамилию опускаю)?
Значит, раскололся, козёл, и мне ничего не сказал, хоть виделись сто раз в библиотеке, где он работал. Потом оказалось, что и другой (фамилию опускаю) тоже разговорился. Зря, значит, я играл в партизана на допросе. Пришлось «вспомнить» о двух книгах, переданных мне этими людьми. Потом ещё час перетягивали канат по поводу какой-то карты «Великого Израиля», которую я ни до, ни после в глаза не видел. Дошло до угроз немедленно выехать ко мне домой с обыском за этой картой. Далась им эта география…
Самое интересное было в конце, когда он сел писать протокол, а я сидел на диване и скучал, глядя на кучу «компроматных» книг на столе, пока не вспомнил о своей книжке. Достал из кармана и стал читать. Прошло минут десять – он скрипит пером, я читаю, и вдруг резкий вопрос, почти окрик:
– Что это вы там читаете?
Видно, решил, что я взял какую-нибудь «бяку» со стола.
– «Семеро среди пингвинов».
– Что, что?
– «Семеро среди пингвинов». Француза одного. Об антарктической экспедиции. Очень интересная вещь. Можете посмотреть.
– Так…
Удивление и досада на лице и в голосе: он, понимаешь, вкалывает, а разоблачённый пособник сионизма, видите ли, интересуется пингвинами. В 37-м показали бы тебе пингвинов и французов заодно…
Протокол оказался грамотным и неожиданно объективным. После подписания и традиционного предупреждения о неразглашении, он проводил меня до железного Феликса, протянул руку и, глядя мне прямо в глаза, откровенно признался:
– Не нравитесь вы мне.
– А вы мне нравитесь.
И я не лукавил: нормальный мужик, неглупый и вполне интеллигентный. Не жлоб. Ну, а служба – она и есть служба. Через пару лет он умер, так и не успев покончить с сионизмом. Бог ему судья.
ЧАСТЬ II. СУД
Суд проходил в начале 1969 года. Зал заседаний городского суда был переполнен. Ведь преступление-то было «государственное» – группа евреев «читала и одобряла» литературу, изданную в Израиле и не проверенную нашими «нравоохранительными» органами. При этом надо учесть, что обстановка была накалена недавней Шестидневной войной на Ближнем Востоке и рукой «дружеской» помощи, протянутой Чехословакии.
Ну, то, что читали – понятно. Признались. А вот откуда следствие взяло, что «одобряли» – это до сих пор остаётся для меня загадкой. Но именно с такой формулировкой сразу после суда всех «читателей»-коммунистов исключали из партии, преподавателей вузов и ведущих специалистов научно-исследовательских, проектных институтов и наладочных организаций – уволили с работы или понизили в должности.
Главным обвиняемым был Леопольд Соломонович Гринблат. Мы, рядовые «читатели», проходили как свидетели. Нас запускали по одному и после опроса оставляли в зале.
Подошла моя очередь. Сначала был зачитан протокол моего допроса в КГБ, потом я отвечал на вопросы членов суда и сторон. Точнее, одной стороны, поскольку защитников я в зале суда не заметил. А если они и присутствовали, то, скорее всего, были настолько ошарашены «дерзостью преступления», что просто потеряли дар речи.
Я сказал, что Леопольд – человек уважаемый, специалист от Бога, а если и увлёкся не той литературой, то это от избытка времени и энергии после ухода на пенсию. И что он больше не будет. Или что-то в этом роде.
Насколько помню, никто из свидетелей, опрошенных после меня, ничего плохого о Леопольде тоже не говорил. Запомнился один весьма почтенного возраста пенсионер из числа «пикейных жилетов», у которого при обыске, кроме «запрещённой» литературы, нашли его собственные «антисоветские» стихи. Они и были зачитаны. Так вот, этот «поэт» заявил, что у него в активе есть немало и патриотических стихов, и потребовал, чтобы ему дали возможность зачитать и их. Не дали. И правильно сделали, поскольку «антисоветские» были бредом сивой кобылы, а патриотические вряд ли могли быть лучше. Стихомания – болезнь неизлечимая. Было грустно и немного смешно, хотя нам тогда было далеко не до смеха.
В первых рядах сидели «литературоведы в штатском» и кадровики из организаций, где служили инфицированные вирусом инакомыслия. После «дела врачей» я вновь почувствовал дыхание пропасти, разделяющей нас и всю эту «королевскую рать». В последнем слове Леопольд осознал содеянное, признал вред, причинённый Родине, покаялся и попросил отпустить его с тем, чтобы он мог продолжить работу на благо своей семьи, своей организации и родного государства.
Зачитали приговор. Дали Леопольду ровно столько, сколько он уже отсидел. В таких случаях у них бухгалтерия всегда сходилась без остатка в пользу сидельца. Система работала без сбоев.
Всем «читателям» было вынесено частное определение с точным указанием места работы, занимаемой должности и степени участия. Среди соучастников трое – из нашей организации: два начальника отделов и я, главный специалист.
ЧАСТЬ III. ПЕРСОНА NON GRATA
Назавтра, придя на работу, сразу ощутил, что атмосфера вокруг меня сгустилась до почти осязаемой плотности. Как и прежде, ко мне приходили на консультацию, но во всём чувствовалось, что я здесь уже не жилец. Последний акт драмы начался с первого или, так называемого, спецотдела, которым руководила молодая и довольно милая женщина, жена полковника КГБ. За сроком давности могу признаться, что прежде она выказывала мне повышенные знаки внимания, хотя мы так и не перешли черту, отделяющую флирт от очередной стадии служебного романа. К сожалению. Так вот, пригласив меня в это «святилище государственных тайн», она, запинаясь и краснея, сообщила мне, что, к её огромному сожалению, я лишён допуска к работе с секретными материалами. А поскольку часть моей работы (трассы ЛЭП) базировалась на топографических картах генштаба, а уже раскрученная диссертация – на закрытых статистических данных, то на всём этом был поставлен жирный крест.
Это был обычный для КГБ способ, позволяющий при отсутствии каких-либо правовых оснований «съесть» человека, лишить его допуска и тем самым, по сути, объявить ему запрет на профессию.
При этом человек не только не мог обжаловать это решение, но даже узнать причину. А я, как назло, об ту пору как раз находился на взлёте своей карьеры: был «замечен» союзным Министерством энергетики и электрификации и по его поручению в 1967 году три месяца провёл на Дальнем Востоке, где выполнял правительственное задание – ТЭД (технико-экономический доклад) по ускорению электрификации Сахалина и Камчатки. Небывалая честь для периферийного специалиста с другого конца Союза. Кроме того, это частично совпадало с темой моей диссертации. Впереди, как говорится, было небо в алмазах. И вдруг такая напасть…
На следующее утро состоялся разговор с директором, к которому я уже был психологически готов.
– Садись, Миша. Я очень сожалею, но вынужден поставить вопрос о твоём понижении в должности.
– До какой отметки?
– Ну, не знаю… Наверное, до старшего инженера…
– Я понимаю, что не всё от тебя зависит, но ты ведь знаешь, что Москва заинтересована в моей диссертации, а для её завершения мне нужны ещё год-полтора… Я готов это время поработать руководителем группы.
– Хорошо, мы подумаем…
– Когда будете решать?
– Завтра. На партбюро. Нас поджимают.
Днём я узнал, что они подумали и всё-таки решили: понижать до старшего, то есть сразу на две ступени. Узнал и о том, что на этом настоял один из главных руководителей института, мой сокурсник по энергофаку (фамилию опускаю). И обосновал толково: если понизить до «рука», а те, кто заказал музыку, сочтут, что этого мало и надо понижать дальше, то я как руководитель группы буду иметь право обратиться в суд, где даже с учётом нашего «позвоночного» права их аргументация окажется смехотворной. А главный специалист – должность административная и, чтобы его «съесть», достаточно простого решения «треугольника с тремя тупыми углами». Здесь я бесправен.
Толково всё продумал мой институтский товарищ. Не зря после окончания института долго работал в каком-то техническом отделе КГБ. А ведь неплохой был мужик – в войну командовал пулемётным взводом. Видно, на гражданке нужен какой-то другой вид мужества. В этом я убеждался часто и продолжаю убеждаться ежедневно.
Аналогичные собеседования прошли с двумя другими «одобрителями», и в конце рабочего дня мы, не сговариваясь, подали заявления «по собственному желанию». Это формально. А фактически – по нежеланию участвовать в завтрашнем фарсе. А в результате, два ведущих отдела остались без начальников, третий – без главного специалиста. И всё в один день.
ЧАСТЬ IV. ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Назавтра все трое пошли искать работу, а поскольку мы были достаточно известны в электротехническом мире, по городу поползли слухи: евреев-электриков выгоняют с работы.
Не остались в стороне и остряки: «Не бывает дыма без огня. Наверное, что-то продали Израилю, возможно, закон Ома, а может быть, даже правило буравчика. Эти на всё способны».
Я начал поиск с организаций, где меня хорошо знали, где работали по моим проектам, откуда обращались за советами. Оказалось, что в одной из них нет вакансий, в другой – нужен допуск, в третьей – главный инженер (фамилию опускаю), мой бывший коллега по техникуму и боксу, готов обеими руками, но директор боится, хотя всем было известно, что не директор, а именно он играл в этом институте первую скрипку. И этому не хватило пороху, а ведь на ринге не пасовал.
Нашлась всё же организация, куда меня приняли на должность старшего инженера. Забегая вперёд, скажу, что там я проработал
24 года, спустя полгода стал руководителем группы, ещё через год – главным инженером проекта. Там я обрёл надёжных коллег и друзей. В их числе – один из главных друзей моей жизни, как ни странно, начальник первого отдела, парторг, бывший полковник разведки, незабвенный Георгий Леонидович Зотков. Лет через пять после описываемых событий я случайно (не от него) узнал, что, когда возник вопрос о моём выдвижении на «главного», а партбюро вспомнило о моём «колпаке», он пошёл в КГБ и добился там снятия всех запретов. Этот уникальный человек погиб в 1988 году в автомобильной аварии. Сегодня его вдова Евгения Георгиевна – в числе моих ближайших друзей, которым я всегда готов оказать любую посильную помощь. Однако вернёмся в 1969-й.
Уже оформившись в новую организацию, я получил открытку: «Прошу зайти по интересующему Вас вопросу». Автор – заведующий отделом института ЦНИИМЭСХ доктор технических наук Виталий Кузьмич Плюгачёв. Он проталкивал в жизнь одну идею, позволявшую сэкономить по стране многие тысячи тонн алюминия, идущего на провода ЛЭП. Однако мне (и не только мне) было ясно, что недостатки предлагаемой им системы сводили на нет все её преимущества, и я на всех конференциях открыто выступал против его детища. При этом был уверен, что Виталий Кузьмич считает меня своим злейшим врагом.
Так вот, он битый час уговаривал меня пойти к нему главным инженером лаборатории, обещая защиту диссертации в течение года: «Вы всю жизнь работали на них, поработайте пару лет на себя». Я понимал, что там мне предстоит отстаивать систему, против которой выступал все эти годы. Поэтому поблагодарил и отказался, но сохранил глубокое уважение к человеку, протянувшему руку помощи своему идейному противнику, к тому же сидящему «под колпаком».
Но самое интересное случилось потом. Дней через 8-10 после моего ухода меня пригласил заместитель главного инженера института, в котором меня «съели», партийный активист Николай Вячеславович Карпович. Это был человек умный, грамотный и глубоко порядочный. Пользуясь этими его качествами, дирекция иногда использовала его в ситуациях, в которых ему не следовало бы оказываться. Думаю, что это и его самого тяготило. Когда-то у костра, на рыбалке, он попытался преподать мне основы партийной морали, но я тогда ему сказал:
– Не надо, Коля. Если я не всегда говорю, что думаю, то, в отличие от тебя, могу себе позволить роскошь не говорить того, чего не думаю. Давай лучше выпьем.
Так вот, получив приглашение, прихожу и слышу:
– Мы решили предложить тебе вернуться назад руководителем группы.
– Что так?
– Приезжала Аня Халфен… Ну, мы подумали… И вот… Решили…
Аня была аспирантом двух московских докторов наук – Левина и Эбина, которые были крайне заинтересованы в моей теме. Мои разработки могли послужить для них неким сырьём в их глобальных исследованиях.
– Аня и со мной встречалась. Я ей объяснил ситуацию. Но ты что-то темнишь. Чувствую, что дело не только в этом.
– Правильно чувствуешь. Но это строго между нами. Нас вздрючил горком: «Мы вам сказали их попугать, а вы сразу – к стенке. Теперь весь город гудит. Только этого нам не хватало».
– Перебдели, выходит?
– Выходит, что так…
– Горком, говоришь? А я думал, что КГБ.
– КГБ – только инструмент, вооружённый отряд КПСС.
– Понятно. Ну что тебе сказать… Во-первых, Ане я уже сказал, что этой темой я больше заниматься не смогу, и объяснил почему. Во-вторых, я уже работаю, и новая работа меня устраивает. Ну, а в-третьих, я ведь предлагал компромисс. А теперь скажу тебе как другу: чем возвращаться к вам после всего, что было, лучше – в таксисты. К тебе у меня претензий нет, так что – до следующей рыбалки.
Так и закончилась моя эпопея, начавшаяся с визита в КГБ. Могу лишь добавить, что после всего этого мои бывшие сотрудники десять лет приходили в новую организацию, где я работал, на мои дни рождения с цветами и коньяком, вызывая удивление моих новых коллег. Похоже, это была несколько запоздалая форма пассивного протеста против произвола властей.
У других «государственных преступников» сложилось по-разному. Кто-то постепенно достиг прежнего уровня. Иные так и не смогли реализовать свой уникальный опыт и квалификацию. Кое-кто от морального потрясения и незаслуженной обиды преждевременно ушёл из жизни.
Имена некоторых из пострадавших приведены в эпилоге этого рассказа. В главном проигрыше, как всегда, оказались экономика и наука.
ЧАСТЬ V. ЛЕВ РОГОВ
Хотел бы привести здесь рассказ одного из «попавших под каток», бывшего фронтовика, вступившего в партию между двумя атаками, крупнейшего в республике уникального специалиста по релейной защите и автоматике энергосистем, человека прямого, честного и смелого – Льва Давидовича Рогова, пусть земля ему будет пухом.
Так вот, исключили его из партии, уволили с работы и зарубили уже готовую диссертацию за чтение книги Леона Юриса «Эксодус». Кстати, и меня ведь «съели» за неё же и ещё за книгу Давида Бен-Гуриона «До и после Синайской кампании».
Однако Рогов вскоре обнаружил, что эта книга на английском языке свободно выдаётся в Московской центральной библиотеке. Подал апелляцию в Комиссию партийного контроля (КПК) своего райкома. Отказали. Потом – горком. Опять отказ. Так дошёл до Комитета партийного контроля ЦК КПБ. Пришёл в назначенный час. В зале ожидания слоняется куча штрафников из низовой партийной элиты. Кто – за пьянку, кто – из-за баб, кто – на руку не чист. И он среди них, одинокий бедолага-«сионист».
Пришёл его черёд. Заходит. Длиннющий стол. На дальнем торце стола – Пётр Миронович Машеров, по бокам вдоль стола – синклит, на другом торце, метрах в пятнадцати от Машерова – «сионист». Секретарь зачитывает перечень злодеяний «сиониста», главные из которых – «чтение и одобрение». Артистичный Пётр Миронович недоумённо широко разводит руками:
– Коммунизм и сионизм?! – давая тем самым понять, что это вещи несовместные.
Не мог предвидеть покойный Пётр Миронович, что через пару десятков лет многие из ещё недавно идейных коммунистов репатриируют в сионистское государство Израиль.
И уж никак не мог даже в самых фантастических размышлениях предположить, что самыми ревностными христианами, мусульманами и иудеями станут именно коммунисты, а телевидение будет показывать, как бывшие секретари обкомов и ЦК толпятся со свечками у алтарей и восстанавливают храмы, взорванные их предшественниками. Воистину, неисповедимы пути Господни! А пока Лёва Рогов, глядя Машерову прямо в глаза, режет:
– Я имею такое же отношение к сионизму, как вы – к католицизму!
Немая сцена. Свита побледнела. Пётр Миронович, сохраняя выдержку:
– Кто «за»? «Против»? «Воздержался»? Никого! Единогласно. Вам в восстановлении отказано. За вами оставлено право вступать вновь на общих основаниях.
– Я в партию вступал на фронте и вторично вступать не собираюсь.
– Это ваше дело. Вы свободны.
Вот так Лёва Рогов, фронтовик, человек абсолютно интернациональной закваски, честный коммунист, навсегда расстался с родной КПСС.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
О судьбах некоторых пострадавших.
ГРИНБЛАТ Леопольд Соломонович – старейший инженер-электрик республики. Умер..
МИНКОВСКИЙ Даниил Игнатьевич – кандидат технических наук, доцент БПИ. Был уволен из института. Умер.
СЛЕПЯН Яков Юльевич – кандидат технических наук, доцент БПИ, участник войны. Был исключён из партии и уволен из института. Умер.
РОГОВ Лев Давидович – крупнейший специалист по релейной защите и автоматике энергосистем, участник войны. Был исключён из партии, уволен из НИИ и лишён возможности защитить готовую диссертацию. Умер.
ДЕЙЧ Семён Моисеевич – начальник технического отдела института «Энергосетьпроект», известный специалист в области ЛЭП высокого и сверхвысокого напряжения, бывший узник нацизма. Был вынужден уволиться. Эмигрировал в США.
ДРЕЕР Семён Геронимович – начальник отдела релейной защиты и автоматики института «Энергосетьпроект». Отличный специалист и организатор. Был вынужден уволиться. Репатриировался в Израиль.
ГРАЙФЕР Иосиф Овсеевич – начальник участка треста «Белпромналадка», крупнейший специалист, бывший узник гетто. Был уволен. Работал главным энергетиком завода. Умер.
О судьбе остальных мне не известно.
