Илья Макарович Карабликов – бывший военный, живущий сейчас в Минске, автор ряда книг, посвящённых детям войны. Он родился в феврале 1941 года в Вильнюсе. Вся семья погибла в районе железнодорожной станции Паняряй (Понары) в июле 1941 года, а мальчик случайно выжил. Позже у него появился брат Серёжа. Его тоже спасли, правда, иным способом – корзинку с малышом тайно вынесли за пределы Виленского гетто и передали в приёмную семью, где уже жил маленький Илья.
Сегодня он расскажет о страшной биографии братьев Карабликовых.
Истории со счастливым финалом.
РОЖДЕНИЕ. ОККУПАЦИЯ ВИЛЬНЮСА
В июле немцы оккупировали Вильнюс, на окраине которого, в районе железнодорожной станции (Понары) Паняряй, в деревянном доме жили мои родители. Оккупанты и их пособники сильно свирепствовали. Мама была еврейкой, поэтому, когда в июле 1941 года фашисты начали массово истреблять эту нацию, у неё почти не было шансов выжить. Согласно документам, хранящимся в Вильнюсском еврейском музее, только за несколько дней середины июля 1941-го в Вильнюсе были зверски уничтожены 49 тысяч евреев. Моя мама, Блюма Троцкая (Карабликова) – среди них. Я чудом остался жив. Материнское сердце спасло меня, мама по дороге на место казни передала меня моим спасительницам – Карабликовой Евдокии и её дочери.
Они признаны Праведниками народов мира. Я и мой брат Сергей безмерно им благодарны. В этом же мемориале, в списке жертв Вильнюсского гетто, есть имена моего дедушки Иосифа и бабушки Тамары Троцких, моей матери Блюмы Карабликовой (Троцкой).
«УВИДЕЛА КОЛОННУ ЕВРЕЕВ...». ГИБЕЛЬ МАТЕРИ И ОТЦА
Родители хотели уйти со мной в Белоруссию, спастись, но сделать им этого не удалось, немцы их обогнали. Отец уговаривал отца своей жены, моего деда Иосифа, скрыться и куда-то уйти.
Но дедушка свято верил, что немцы – культурная нация, и что он сможет устроить свой бизнес и при новой власти. К сожалению, этого не произошло. В июле 1941 года был объявлен первый комендантский час, и всем было велено находиться по месту регистрации. У меня сохранилась книга о регистрации, где были записаны мать и все её родственники. Мама и её родители жили в полутораэтажном деревянном доме, метрах в трёхстах от вокзала. В ту роковую ночь мой отец уговорил мою маму пойти к его матери, то есть к свекрови Евдокии. Она очень не хотела этого делать, но пошла. И ночью или рано утром, на рассвете, моя мама увидела из окна колонну евреев под конвоем немцев, среди них – своих родителей. Она оставила свекрови меня и всё моё приданое, которое мне досталось от неё, – пелёнку, маленькое колечко, свидетельство о рождении – и встала в строй вместе со своими родителями. Мне тогда было пять месяцев, и больше я ни разу не видел свою маму.
Меня, грудного, выходили бабушка Евдокия и сестра отца, тётя Фетиния, которая была старше моего папы на 10 лет и заменила мне мать. Дом маминой свекрови, моей бабушки по отцу, находился между аэропортом и железнодорожной станцией – стратегически важными объектами, поэтому здесь шли бои. Жители нашего района спасались от бомб и мин в подвалах или схронах – самодельных убежищах. В нашем саду, в 20 метрах от дома, была вырыта крошечная землянка, внутрь которой мы, дети, могли проникнуть только ползком. Спасались от бомбёжек и обстрелов в погребе у соседей. Но самым надёжным местом, в котором меня прятали во время облав, была русская печь. Её я хорошо помню. Печь была большой, занимала почти три четверти кухни. На ней была огромная лежанка – наше с братом любимое место, где мы зимними вечерами слушали рассказы о нелёгкой судьбе бабушки. Внизу печки был подпечек, где хранились ухваты, кочерги и сушившиеся поленья. Там, в этих нишах печи, меня и прятали от немцев, от полицаев. Тот запах сырой земли, сырой постели – до сих пор всплывает в памяти, когда говорю о своём детстве. На нашем картофельном поле в глубоком окопе стоял танк. Возле него на кухне немецкие солдаты ели колбасу и весело болтали. Я тогда был настолько голодный, что до сих пор помню запах той колбасы. Бабушка долгими вечерами молилась в надежде, что вернётся мой отец. Только в 1948 году мы узнали: он был жестоко замучен в гестапо и посмертно представлен к награждению орденом Ленина.
ЖИЗНЬ ДО ВОЙНЫ
Родители до войны жили очень даже хорошо, неплохо зарабатывали, по рассказам бабушки, любили друг друга и были очень рады моему появлению на свет. За полгода до начала войны мой отец уехал на партийную учёбу в Белоруссию. Он был русским, атеистом, хотя и происходил из семьи староверов, глубоко верящим в Коммунистическую партию и её заветы. А моя мама была еврейкой. Несмотря на возражения своей мамы, моей бабушки Евдокии Карабликовой, папа женился на любимой женщине, яркой и красивой. И я появился на свет в той семье, создание которой моя бабушка Евдокия Карабликова не очень одобряла. А родители моей мамы оказались напротив, невероятно рады брачному союзу её дочери. У моего деда Иосифа Троцкого была большая семья, и когда я родился, по рассказам моей бабушки, «шумел» весь мой большой известный род. Мне успели сделать обрезание.
ПЕРВОЕ ФОТО МАМЫ
По иронии судьбы, уже когда я заканчивал верстать свою книгу о детях войны, мне из США позвонил мой двоюродный брат, Иосиф Наумович Троцкий, и сказал, что среди старых документов отца он нашёл фото, где якобы изображена моя мама.
Потом он этот снимок мне прислал, я его размножил и почти через 80 лет после своего рождения впервые увидел лицо мамы. Для меня это было, словно большое предзнаменование свыше, что я обязательно должен довести начатое до конца и издать книгу из материалов страшных воспоминаний, которые собирал на протяжении шести лет. Маму и её родителей, моих еврейских бабушку и дедушку, нацисты расстреляли в большой яме, где ещё в советское время был возведён мемориал.
«ДЛЯ МОИХ СПАСИТЕЛЕЙ НАЧАЛИСЬ АДСКИЕ ДНИ…»
А для моих спасителей начались адские дни. Ежедневно по нашей улице гнали толпы евреев в сторону Паняряя, где несчастных массово расстреливали. Знаю не понаслышке, как зверски нацисты и их пособники-литовцы расправлялись с евреями. Каждый раз, когда гнали евреев, за ними шли гестаповцы и проверяли каждый дом – не спасся ли кто-то из евреев, не оставили ли там еврейского ребёнка.
ОБ ИСТОРИИ СЕМЬИ КАРАБЛИКОВЫХ
Напомню, что предки моего папы, семья русских старообрядцев Карабликовых, поселились в Вильно в начале XIX века. К началу войны между Германией и СССР семья их состояла из матери Евдокии Карабликовой и двух её взрослых детей, Макара и Фетинии. Мой русский прапрадед Карабликов когда-то давно построил староверскую церковь за Вильнюсом, в слободке Новосветской, так называли район за городской чертой. Он выделил вокруг неё своим родственникам участки земли. Так и образовалось тогда это староверское поселение.
И вот, все соседи бабушки меня по очереди спасали, передавая кулёк с малышом из окна в окно. Вокруг нас проживало много поляков, но ни один из них меня не сдал нацистам, иначе расстреляли бы всех. Мне повезло, одна
наша родственница – Серафима Коваленко – в 1940 году родила дочь, и я предполагаю, что она была у меня кормилицей, потому что иначе я бы не выжил. Ребёнка же надо было кормить грудным молоком, а в продаже не было и обычного молока, и уж конечно, не было никаких искусственных смесей, как сейчас. Уже позже моя бабушка-спасительница завела козу. Мне это молоко совсем не нравилось, запах его не переношу до сих пор, но именно оно также сыграло свою весомую роль в моём спасении.
БРАТ СЕРЕЖА
Когда я подрос, у меня появился брат Серёжа. Отец на тот момент активно участвовал в подпольном городском комитете ЦК КП Литвы, был секретарём подпольного горкома, одним из активистов антифашистского подполья в Вильнюсе, осуществлял связь с группой еврейских борцов Сопротивления в гетто и участвовал в организации ухода евреев в партизаны. И во время своего посещения гетто встретил подругу своей жены, очаровательную Басю Коварскую. Папе тогда было 28 лет. И у них, как я предполагаю, вскоре родился мальчик Серёжа. Его так назвали позже. Малыш не мог оставаться в гетто, где ему грозила смерть, ему надо было найти надёжное убежище. Отмечу, что вторая гражданская жена отца, Бася Коварская, происходила из знаменитого рода.
В 1942 году мой отец Макар пришёл к своей сестре Фетинии и сообщил, что у него родился мальчик, которого надо будет срочно спасать из гетто, так как есть приказ об уничтожении еврейских детей вместе с матерями. Бабушка и тётя были очень верующими людьми и уже всё понимали, они видели, как нацисты жестоко обращаются с евреями, как массово их расстреливают, и проявляли к гонимым искреннее сочувствие.
Бася, мама Серёжи, так себя вела, находясь в гетто, что ни один фашист, ни один надзиратель в тех стенах не узнал, что у неё родился мальчик. В один из дней Серёжу тайно вынесли за пределы гетто в корзинке и доставили в дом Карабликовых, где спрятали на чердаке. Для того, чтобы объяснить появление новорождённого окружающим, Фетиния ещё с января начала подвязывать под платье подушку, имитируя беременность. Потом, через полгода, моя тётя зарегистрировала сына в городской управе. В графе отца стоял прочерк. Мой брат Сергей Карабликов-Коварский сегодня известный в Израиле врач, член Союза писателей, написал об этом много стихов, ряд книг. Настоящая мать мальчика, Бася Залмановна Коварская, вскоре после рождения сына покинула гетто и присоединилась к партизанской бригаде имени Ворошилова под командованием Героя Советского Союза Фёдора Григорьевича Маркова.
Ей не довелось больше увидеть Серёжу, в сентябре 1943 года она погибла в бою. А семью Карабликовых ждало ещё одно несчастье – был арестован и казнён наш папа, Макар Карабликов. Таким образом, на руках у Евдокии и Фетинии оказались два малыша с разницей в два года. Мы росли как братья. Евдокия и Фетиния беззаветно любили нас и относились к нам одинаково. Я всю жизнь оберегал и воспитывал братика. После войны, быт моих близких стал налаживаться, несмотря на материальные трудности. Но в 1953 году на нас обрушился ещё один удар – умерла Фетиния, и мы во второй раз потеряли нашу маму.
ВЗРОСЛАЯ ЖИЗНЬ. ПОСТУПЛЕНИЕ В СУВОРОВСКОЕ УЧИЛИЩЕ
Позже бабушка рассказала нам всю правду, Сергею она сообщила о том, что он родился в гетто. Она также поведала брату о трагической судьбе и о гибели его настоящей матери – Баси Коварской, об уехавших в Польшу родственниках – Коварских.
Отказ принять Сергея в Суворовское училище повлёк за собой новые открытия. Бабушка обратилась в суд, который, на основании заявлений свидетелей постановил, что отцом Сергея является Макар Карабликов, к тому времени признанный герой-подпольщик. С такой биографией не принять ребёнка в элитную военную школу не могли. И Сергей, вместе со мной, начал карьеру военного.
Уже перед смертью бабушка призналась мне, что ни я, ни свидетели на том суде не знали и не знают, кто на самом деле являлся отцом Сергея. Но, повторюсь, с прочерком в графе «отец» в свидетельстве о рождении, в Суворовское училище Сергея не взяли бы. И так получилось, что у Серёжи аж три свидетельства о рождении! Первое ему дала на обрывке бумаги узница гетто Дворкина (повитуха в гетто). Второе свидетельство – от его приёмных родителей. А третье он получил в 1953-м году, перед поступлением в Суворовское училище.
ИЗ ВОЕННЫХ – В ДОКТОРА
Военную карьеру, о которой мечтала Евдокия Карабликова, мой брат Сергей так и не сделал. Сначала поступил в Ленинградскую военно-медицинскую академию, потом оставил армию, стал врачом-кардиологом, создал семью. Случайное знакомство с Ицхаком Арадом, в то время директором «Яд ва-Шем», состоявшееся в Литве в 1989 г., повлекло за собой неожиданные изменения в жизни моего брата.
В ходе разговора выяснилось, что Бася Коварская из Швенчёниса – двоюродная сестра Арада, что в Израиле живут её братья и другие родственники. Сергей установил с ними связь и через два года репатриировался с семьёй в Израиль. В настоящее время доктор Сергей Карабликов-Коварский работает врачом в кардиологическом центре при больнице «Пория» в Тверии.
ТРУДНОСТИ С САМОИДЕНТИЧНОСТЬЮ
Я долго не мог понять, кто я – еврей или русский. Но, несмотря на сильнейший антисемитизм тех лет, отказаться от еврейства не мог. Друзья моего отца всё время опекали нас с братом. В 1953 году, по рекомендации друга моего отца, меня, как и Серёжу, тоже приняли в Суворовское училище. Потом я прошёл службу в ракетных войсках, закончил Ленинградскую артиллерийскую академию. Завершил военную службу в звании подполковника. Через пару лет понял, что из Литвы надо уезжать, иначе моя дальнейшая судьба может сложиться неблагополучно.
С 1993 года живу в Беларуси, в Минске, стал гражданином этой страны. Умерли мои жена и сын, но, к счастью, есть внук, которого очень люблю, Святослав Александрович Карабликов.
КНИГА «ДЕТИ ВОЙНЫ. ИХ ДЕТСТВО ЗАКОНЧИЛОСЬ ЛЕТОМ 1941-го»
В этом издании, выпущенном в скромной чёрно-белой гамме, опубликованы фотографии людей, рассказывающих о своём тяжёлом детстве. Эти снимки были предоставлены мне Белорусским государственным музеем истории Великой Отечественной войны, Гомельским городским общественным объединением «Дети войны», Музеем истории и культуры евреев Беларуси и самими авторами воспоминаний.
Над книгой я работал шесть лет.
***
Когда в 2008 году в Израиле, после лечения, умерла моя жена – не еврейка, и я её там похоронил, я подал документы на репатриацию, чтобы получить место на кладбище рядом с ней, надеясь прочно обосноваться на Святой Земле. Но со временем мои взгляды изменились, и я остался в Беларуси. Я не был бы так полезен людям там, как нужен и востребован в Беларуси. В Минске мне удаётся продолжать активную общественную жизнь, делать много хороших, добрых и полезных дел.
Р.S.
Если Вы хотите написать Илье Макаровичу Карабликову, бесплатно получить по электронной почте его книгу или помочь ему с изданием остальных воспоминаний детей Великой Отечественной войны, оставляем Вам его е-мейл: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.
Яна ЛЮБАРСКАЯ
P.S.
В Минске на презентации фильма о Праведниках народов Мира редактор журнала «Мишпоха» встретился с братьями Карабликовыми. Состоялся очень хороший разговор. Сергей Макарович передал для журнала свои стихи. А буквально, назавтра, редакция получила материал Яны Любарской о братьях Карабликовых.
Мы решили объединить его со стихами Сергея Карабликова.
Сергей КАРАБЛИКОВ
***
Однажды, невзначай...
пропажу обнаружишь –
пропал двадцатый век,
оставив пенный след.
Твой материк исчез!
И ты, как лодка, кружишь:
Куда пристать гребцам,
когда причалов – нет?
О броненосец – век!
твои борта устали
Нести орудий лом
и памяти гранит.
Глотает глубина
остатки ржавой стали
и, скрыв от наших глаз,
в молчании хранит...
***
Когда придёт
спокойное дыханье,
осядет муть,
проглянет глубина –
и прошлое
восстанет из охаянья,
Как лодка затонувшая
со дна...
Вернусь и я из странствий
к прежней гавани –
к лесам, сменившим
лиственный наряд.
Скажу: «Земля,
я был в далёком плаванье...
Я снова здесь –
и нашей встрече рад!»
Есть два пути
ушедшим в бурю с пристани,
сменившим твердь земли
на шаткий борт:
пойти на дно
с поклажей старой истины
иль, шторм пройдя,
назад вернуться в порт.
МОЙ ВЕК
Проходят поколенья по Земле,
Как поезда по станциям пустынным...
Промчит состав и скроется во мгле –
И тишина. И зябко рельсы стынут.
А станция уже другого ждёт:
Курьерского –
Он не чета обычным!
И тот летит, окутанный дождём,
И семафор мигает глазом бычьим.
Мой век курьерский – мой двадцатый век,
Ты мчался вдаль, судьбы своей не зная...
С тобою вместе, ускоряя бег,
Бесшумная вертелась ось земная.