Знание приходило постепенно.
Отчётливо помню морозный декабрьский вечер 1969 года в Горьком. Мне семь лет. Непривычный к таким холодам, я кутался в зимнее пальтишко, хныкал и уговаривал бабушку идти домой быстрее. А бабушка, посмеиваясь, отвечала:
– Разве можно так бояться мороза? Ты ведь «старый николаевский солдат»!
Я шёл и размышлял: «Солдат – это хорошо, приятно». «Николаевский» по незнанию пропустил мимо ушей. Но почему «старый»? Ведь мне же всего семь, и совсем не старый. «Старый» – это дедушка, но он болеет, ходит с трудом, и у него спросить не получится…
А через два месяца дедушка умер, так что смысл выражения «старый николаевский солдат» мне разъяснял спустя несколько лет отец. Оказалось, что предок (дед моего деда) был призван в армию при Николае I; служил рядовым, а служба тогда продолжалась 25 лет. Подтверждение этому прочитал в школьном учебнике истории: там было сказано о рекрутских наборах и добавлено, что домой после службы возвращались больные и увечные старики. Примерно тогда же прочитал повесть Льва Толстого «После бала», и стало ясно, через что пришлось пройти предку. Кстати, отец объяснил разницу между рекрутами и кантонистами (упоминания о последних попадались в художественной литературе). Кантонисты – это несовершеннолетние мальчики, воспитанники кантонистских школ при воинских частях. Среди них были подкидыши, осиротевшие дети солдат, а то и просто малолетние бродяжки. При Николае I туда начали забирать и еврейских детей, насильно обращая их в православие. А рекруты – это взрослые новобранцы, поэтому они зачастую имели силы сопротивляться насильному крещению. Пудалов, будучи взрослым рекрутом, устоял и остался иудеем. Таких называли «старый николаевский солдат», и после отставки они и их потомки получали право повсеместного проживания в Российской империи, в том числе за пределами «черты оседлости». В общем, само удивившее меня когда-то название перешло в обиходе и на потомков.
Всё это – и законодательные акты, и реальную практику рекрутских наборов, и документы семей евреев-«николаевских солдат», живших в Великороссии, вне «черты оседлости» – я увидел уже в архиве, спустя лет пятнадцать. А тогда, помню, меня заинтересовали две вещи. Во-первых, откуда у нас фамилия «Пудалов», в которой так и звучит слово «пуд», а во-вторых, где жил мой предок до призыва в армию? Увы, на оба вопроса последовали приблизительные ответы. Фамилия – вроде бы от прозвища «пуд»: якобы прапрадед отличался большой физической силой и в одиночку заколачивал какие-то многопудовые сваи (?). А жил он до призыва «где-то под Витебском, туда вернулся после отставки и вскоре умер, надорвавшись на военной службе».
Признаюсь, честно: с фамилией «Пудалов» (ударение на А) так до конца и не разобрался. Авторитетный справочник А.Б. Бейдера (Beider, A. A Dictionary of Jewish Surnames from the Russian Empire, NJ: Avotaynu, 1993) возводит нашу фамилию не к русскому слову «пуд», а к корню из идиш «pudl»: производным от этого корня обычно называли мелких торговцев. В то же время, судя по сохранившимся архивным документам, вроде бы подтверждается услышанная когда-то от старших версия о том, что фамилия первоначально была «Пуд». Так, белорусские коллеги сообщили, что в одной из «ревизских сказок» (переписей) наша фамилия написана как «Пудовин»; позднее довелось услышать вариант «Пудовик», с ударением на О… Гораздо важнее, что словарь Бейдера локализует нашу фамилию однозначно: “Vitebsk”.
О местечке Колышки я услышал уже в начале 1990-х годов, от московской дальней родни. Известный в своё время московский писатель Федор Моисеевич Пудалов (1899-1986) многие годы был хранителем семейно-родовой памяти и собрал неплохой архив: переписку, фотографии, сведения о местах проживания современных ему Пудаловых и даже перечни молитвенных имён далёких предков. Благодаря ему мы все, ныне живущие, пяти- и далее «юродные», по-прежнему родня и твердо знаем, что все Пудаловы друг другу родственники, и что все мы происходим из местечка Колышки под Витебском.
Остальное в век Интернета было, как говорится, «делом техники». Мои белорусские коллеги подтвердили, что Колышки существуют до сих пор, только теперь это, разумеется, не солидное местечко с преобладанием еврейского населения, а маленькая белорусская деревня Яськовщинского сельсовета Лиозненского района Витебской области. Карта услужливо подсказала: примерно 60 километров от Витебска, то есть около часа езды. До войны в Колышках проживало почти полторы тысячи человек: свыше тысячи – евреи, порядка трехсот – белорусы. Доступны воспоминания учительницы Ноткиной о гибели еврейской общины Колышек 17 марта 1942 г.: о тех страшных днях напоминает чёрный памятник жертвам фашизма. Впрочем, к тому времени Пудаловых там уже не было: они покинули эти места ещё до революции, но сохранили название «Колышки» в семейно-родовой памяти. Кстати, вспомнилось это название ещё и в связи с историей Брестской крепости: оказалось, что один из руководителей обороны, полковой комиссар Ефим Моисеевич Фомин – тоже уроженец Колышек, и вроде бы даже из «николаевских солдат»…
Знание приходило постепенно, и вместе с ним появлялась мечта: приехать в Колышки, увидеть места, где жили далёкие предки. Была надежда, что кто-нибудь из старожилов покажет место, где было старое кладбище, – ну хотя бы приблизительно!
Велико же было моё удивление, когда местные жители объяснили мне, что старинное еврейское кладбище XIX – начала XX вв. в Колышках сохранилось и бережно содержится, что историки, археологи и лингвисты отреставрировали часть (четыреста из тысячи) надгробных памятников-«мацевот», установили таблички с расшифрованными надписями, а перед въездом установлен памятный знак с информацией на четырёх языках. Я шёл по дорожкам этого старинного кладбища, всматривался в памятники, вчитывался в надписи и наконец увидел надгробие моего прапрадеда, «николаевского солдата». Сомнений быть не могло: «мацейва» под номером 59, «Арье-Лейб, сын Натана-Ноты». Фамилии нет, но такое сочетание молитвенных имён здесь больше не встречается. И год смерти совпадает: 1876 г. По нашим данным, Арье-Лейб, по-русски Леонтий, третий сын в семье реб Натана Пудалова, в возрасте примерно двадцати лет попал в рекруты в 1853 г., под самый конец царствования Николая I, и умер, вернувшись со службы и не дожив до пятидесяти лет.
А потом мы сидели на бывшей базарной площади местечка и разговаривали с Зоей Никитичной Видус – самой пожилой жительницей деревни, которой в следующем году будет 90 лет. Она не спеша рассказывала мне о том, как выглядели когда-то Колышки: «Вон там, где тропка между деревьями, была улица Яновичская, а вот где трасса – это улица Лиозненская. А школа была большая; после войны новую построили, она была имени Ефима Моисеевича Фомина, героя Брестской крепости. Он ведь тоже наш уроженец, его родители лежат на том же кладбище. Сын его приезжал, да и ещё потомки местных жителей – из Москвы, Ярославля, Новосибирска, теперь вот Вы из Нижнего Новгорода. Так получилось, что многие разъехались, а больше шестисот здешних евреев немцы угнали 17 марта 1942 года и во рву под Лиозно убили. А ведь большое местечко когда-то было: полторы тысячи человек! Теперь нас осталось только семнадцать жителей…».
Слушая Зою Никитичну, вновь вспоминал бессмертные строки А.С. Пушкина: «Два чувства дивно близки нам – в них обретает сердце пищу: любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Ведь история семьи – это не развесистые «родословные деревья», которыми нынче модно стало кичиться друг перед другом, а прежде всего семейный архив (фотографии и письма, дневники и воспоминания) – и такие вот памятные места, как эти Колышки, где на старинном кладбище стоят надгробия на могилах предков…
***
История рода Пудаловых, разумеется, не закончилась на старинном кладбище в Колышках. Прапрадед Леонтий («Арье-Лейб, сын Натана-Ноты»), прослужил семь лет в Сибири, потом был переведён в гарнизонный батальон в Нижний Новгород: «Новый город, который внизу» – читали его братья в написанных по-еврейски письмах и не могли понять, где это. Здесь николаевский солдат был уволен в отставку, а затем с женой и двумя сыновьями вернулся в Колышки, где и обрёл вечный покой на старом кладбище в 1876 г. Его старший сын Борис Леонтьевич (Дов-Бер бен реб Арье-Лейб), мой прадед, немало поколесил по свету: бессрочная паспортная книжка сына «николаевского солдата» давала ему право повсеместного проживания в Российской империи. Будучи неплохо образованным, Б.Л. Пудалов работал до революции делопроизводителем у богатых купцов, а в советские годы служил в каких-то лесоустроительных конторах. Жил он с семьей в Нижнем Новгороде, где застала его революция 1917 г.
Об этих событиях в семье сохранилось примечательное устное предание. По соседству квартировал полицейский чин – околоточный надзиратель, который, по воспоминаниям, был страшный взяточник и вымогатель. Одной из «доходных статей» околоточного были евреи: Нижний Новгород не входил в «черту оседлости», право проживания здесь было только у потомков «николаевских солдат», у купцов 1-ой и 2-ой гильдий, лиц с высшим образованием (таковых среди местных евреев было мало), да ещё у высококвалифицированных ремесленников. Но Российскую империю недаром называли «административно-полицейским государством»: полиция обязана была проверять права проживания лиц иудейского вероисповедания вне «черты», вот околоточный и старался – в свою пользу, за взятки закрывая глаза на нарушения «ограничительного законодательства». С моими предками было и вовсе забавно. Завидит, бывало, околоточный, что у Пудаловых сын приехал на каникулы, тут же заявится к прадеду: «Борис Леонтьич, здравия желаю! Молодой человек прибыл на каникулы? – Пожалуйте вид на жительство». Ведь знал, собака, что у Пудаловых бессрочная паспортная книжка, но куда ж было деваться? – Выносили ему на подносе эту паспортную книжку, целковый и рюмку водки. Околоточный, не глядя в паспорт (он его и так знал), забирал целковый, выпивал рюмку водки, опять козырял: «Здравия желаю», после чего убирался восвояси.
В итоге околоточного надзирателя ненавидела вся округа – и евреи, русские. И вот в один февральский вечер супруги Пудаловы сидели в гостях у своих русских соседей-приятелей и по обыкновению коротали вечер за игрой в преферанс. Вдруг вбегает подросток – сын хозяев, с криком: «Околоточного арестовали!». Все как закричали: «Урааа!!». Потом Борис Леонтьевич опомнился: «А чего вдруг эту свинью арестовали?». Мальчишка тоже опомнился: «Я ведь и забыл сказать: в Питере-то революция, Николашку скинули!». И все опять хором: «Урааа!!».
А Октябрьская революция проходила в Нижнем Новгороде очень мирно и, пожалуй, даже буднично. Мимо дома Пудаловых проходил какой-то отряд красногвардейцев, и находившаяся в это время во дворе хозяйка, Елизавета Яковлевна (моя прабабушка), приветственно помахала им. Но её чуть не за шиворот потащил в дом сосед, богатый лесопромышленник: «Чего Вы тут размахались? Ещё неизвестно, что со всего этого будет!». Неизвестность обернулась, с одной стороны, отменой антиеврейских ограничений, а с другой стороны, житейскими тяготами, как, наверное, у всех. Борису Леонтьевичу с семьей довелось работать и в Велиже, и в Невеле, а под конец жизни – на станции Земцы, ныне Тверской области. Оттуда вместе с женой он был эвакуирован в 1941 г. в город Фрунзе, где к тому времени жила с семьей одна из его дочерей. Там супруги и умерли в 1943 г., с разницей в несколько месяцев.
У Бориса Леонтьевича и Елизаветы Яковлевны Пудаловых было три дочери, но лишь в 1901 г. наконец-то родился единственный сын, названный Левой в честь своего деда Арье-Лейба – «николаевского солдата». Так как дочери благополучно устроили свою судьбу, то все усилия родителей оказались сосредоточены на младшем ребёнке, которому постарались дать образование. В Российской империи это было непросто: для иудеев действовала «процентная норма», осложнявшая учёбу в гимназиях и реальных училищах, не говоря уже об университетах. Учить же сына за границей, как это делали главы нижегородской еврейской общины, Пудаловы не могли: не по средствам. В итоге Лёвушка учился урывками в частных школах, когда получалось, а по большей части – дома (с тех пор, кстати, очень уважал самообразование). Перед самой революцией повезло: видимо, в силу послаблений, вызванных Первой мировой войной, его приняли на какие-то курсы бухгалтеров при Народном Университете Шанявского в Москве, которые он успешно закончил, получив возможность продолжить там же учёбу. В 1920 г. Льва Пудалова застал призыв в Красную армию на войну против белополяков, однако из-за нехватки образованных, да и попросту грамотных людей юноше предоставили отсрочку для завершения курса – если сумеет. Лёва сумел: он быстро подготовился по всем предметам и экстерном сдал всё экзамены, получив диплом. К тому времени фронт уже покатился на запад, и дипломированного экономиста, незаметно для себя ставшего Львом Борисовичем, включили в состав какой-то комиссии по учёту ущерба, нанесённого белополяками. Там дед в свои двадцать лет насмотрелся на такое, что, по словам бабушки, его трясло при одном упоминании поляков, и отзывался он о «пилсудчиках», «пся крев ясновельможных» всегда очень плохо. Под влиянием увиденного и услышанного тогда же, в 1920 г., трясущимися от гнева руками написал заявление в партию, но уважаемый им мудрый человек (будущий тесть) сказал: «Лёва, а зачем тебе это надо? Ты что, лучше или хуже станешь от этого?». Лёва подумал и решил, что и впрямь не надо, так что остался «сочувствующим партии большевиков» – но зато совершенно искренне.
После Гражданской войны настал черёд деда поколесить по стране. На станции Земцы в 1925 г. он нашёл свою судьбу: красавица-смуглянка Полина, дочь местного лесозаготовщика Михаила Давидовича Магаршака, стала его женой. А через два года, в 1927 г. в городе Великие Луки (ныне Псковской области), куда деда «перебросили по работе», у супружеской пары родился их единственный ребёнок – мой отец, названный в честь деда по матери Микой и записанный в документах как Моисей Львович Пудалов. Помню, я недоумевал: почему отец, которого все зовут либо «Миша», либо «Мика», по паспорту «Моисей»? Но старшие объяснили: оказывается, у евреев не принято давать новорождённому имя живого родственника, вот и пришлось изменить имя в свидетельстве о рождении. Сохранилась парадная фотография: семья Пудаловых – мои прадед и прабабка, их дочери и единственный сын (мой дед), в своих лучших одеждах запечатлены на память на восьмой день после рождения Мики, снимок по случаю «брит-мила».
В конце 1920-х годов деда «перебросили» в Самару, и первые детские впечатления отца связаны с этим городом на Волге. А в 1935 г. Пудаловы переехали к новому месту работы главы семьи – в Ленинград. Отец потом водил меня, показывал дом своего детства: Большой проспект Петроградской стороны, д.53, кв.10. Жизнь постепенно налаживалась: у родителей хорошая работа (деда, кстати, всё-таки «вступили» в ВКП(б) – по должности), у сына – хорошая школа, а по выходным – музеи, театры, концерты… Ленинград нравился настолько, что когда деду предложили перевод с повышением во вновь обретённую Ригу, он отказался: «Жена против. У неё здесь работа, сын в школе учится, и снова переезжать?» Удивлённое его отказом начальство предложило сходить в отпуск, отдохнуть, а за это время постараться убедить жену и принять новое назначение. Но вскоре после ухода в отпуск началась война.
О Великой Отечественной войне 1941-1945 гг. в семье рассказывать не любили. Хотя на оккупированной территории никто не остался, но горя довелось хлебнуть полной мерой. Лишь однажды на моей памяти бабушку и отца, что называется, «прорвало». По телевизору тогда показывали документальную хронику «Великая Отечественная» (с ведущим – американским киноактёром Б. Ланкастером); вся 4-ая серия была посвящена блокаде Ленинграда. Мы смотрели всей семьей, и я не помню, кто первый начал вспоминать. Глядя на документальные кадры, отец и бабушка вспоминали первые, самые страшные августовские налёты; как умер от голода отцовский одноклассник, живший в соседях («распух, валенки не налезали, говорил, что пойдёт на эвакопункт, а потом вдруг пропал; нашли, когда снег начал таять, тут же, в углу двора»); как дед, работавший в «оборонке» и мотавшийся по фронтам, однажды прислал какого-то сослуживца с мешком картошки («нас она тогда спасла»).
Бабушка Полина Михайловна рассказывала, что однажды другой сослуживец деда, приехавший с фронта, но не имевший в городе родни, был оставлен ночевать и крепко уснул, потому что не спал несколько суток, а ночью произошёл налет немецкой авиации: «Мы ведь не всегда при налётах спускались в бомбоубежище, но тут как толкнуло меня – надо! Быстро подняла Мику и стала будить гостя, а он спал крепко, я его не сразу добудилась, он пытался объяснить, что он фронтовик, ему эти налеты…, а я была непреклонна, вытащили вдвоём с Микой его полусонного из квартиры, доплелись кое-как до бомбоубежища. Сидим там, вдруг вбегает дежурная местной ПВО из нашего же подъезда, кричит: «Пудаловы здесь?» – «Да». Она: «Из ваших окон немцам светили!». Я: «Не может быть! У нас в квартире никого нет». Она: «Это мы сейчас проверим»». Вместе с милицией поднялись в квартиру, открыли – и впрямь никого нет. В это время с улицы крик: «Из окон светят!». Тут только догадались, в чём дело: неподалеку горел дом, и отсветы пожара попадали на стекла. Если бы я тогда этого сонного гостя не вытащила из дома в бомбоубежище, даже разбираться бы не стали, а тут же расстреляли бы всю семью».
Про эвакуацию рассказывали неохотно, с трудом. Возможность вывезти из осаждённого города семьи работников появилась поздновато, весной, когда лёд на «Дороге жизни» по Ладоге был непрочным. Везли в грузовиках – «полуторках» Горьковского автозавода: они хорошо держались на льду. А вот лёд держал уже плохо: головная машина провалилась и затонула на глазах у остальных. Пудаловым повезло: они ехали во втором грузовике. Второй раз повезло при налёте немецких бомбардировщиков у какой-то железнодорожной станции: там в здании вокзала был пункт питания, но кормили только детей – давали по миске каши. И вот когда дети из эшелона с эвакуированными ленинградцами вошли в здание и выстроились за кашей, началась бомбёжка, дети ринулись наружу, матери к ним, поднялась паника, а поезд тронулся со станции, чтобы не попасть под бомбы, и лишь в последний момент Мика сумел вырваться из здания вокзала. Потом был город Киров, где семьям пришлось ютиться в клетушках, на которые было разгорожено здание Вятского Успенского собора (в нём впоследствии был областной архив). Но в 1944 г. дед забрал жену и сына и перевёз в Нижний Новгород – Горький (так он назывался в 1932-1990 гг.), город своего детства.
Война стала сильным потрясением для Льва Борисовича Пудалова: пережив ужасы блокады, едва не потеряв семью, он решил до конца жизни оставаться в родном городе, где, как говорится, и стены помогают. Дед в итоге даже умудрился переселиться в родительский дом – деревянный, двухэтажный, с частичными удобствами, но зато с детства знакомый. И на все уговоры переселиться в более современную квартиру отвечал: «Зиц-зиц – унд нихт-нихт! Отсюда меня вынесут». Как сказал – так и сделал. Его вынесли отсюда в 1970 г., и я очень жалею, что был слишком мал и не мог расспросить деда о былых временах. Нет деда, нет старой большой берёзы перед домом, которую, по рассказам, сажал прадед. Когда сносили дом (в 2007 г.), птицы, привыкшие вить гнезда на ветвях этой березы, долго кружились в недоумении. Теперь на месте того квартала стоит огромный торговый центр. А у нас осталась память: фотографии, документы и семейные рассказы, медали деда («За оборону Ленинграда» и «За оборону Москвы»), да ещё сохранявшаяся из поколения в поколение вышивка, где изображена собачка-«папильон» и дата: «1836 года».
Мой отец, Моисей Львович Пудалов, закончил среднюю школу в городе Горьком в 1945 г. Впрочем, это громко сказано – «закончил»: из-за блокады и эвакуации учиться толком не довелось, а пришлось, подобно его отцу, многое осваивать самому и сдавать экстерном. В том же году Мика поступил в Горьковский инженерно-строительный институт, который и закончил в 1951 г. По его воспоминаниям, это было удивительное время: люди словно наверстывали ту радость жизни, которую отняла у них война. Для отца пора студенчества обернулась интересной учёбой и компанией друзей, оставшихся таковыми на всю жизнь. Отец рассказывал, что в качестве темы дипломной работы он выбрал проект ремонта тепло- и водоснабжения… Горьковского драмтеатра: «Благодаря такой теме театр получил бесплатный проект для необходимого ремонта, а мне разрешали бесплатно сидеть в директорской ложе и смотреть генеральные репетиции всех спектаклей». Во время одного такого «прогона» случился курьёз: «Долго не начинали, все суетились, нервничали. Кто-то спросил: «Почему не начинаем?» – «Пудалова нет, опаздывает», ответил директор театра. Ему кивнули на ложу: «Так вон же Пудалов». Директор вспылил: «Да при чём тут этот студент?! Из Москвы ждём принимающего…»» Вот так познакомился отец со своим четвероюродным братом Александром Михайловичем Пудаловым, сценаристом и литературным критиком, который как «столичное начальство» должен был «принимать» готовый спектакль.
В 1951 г., перед самым окончанием института, в студенческой компании во время празднования Первомая отец познакомился со студенткой Горьковского медицинского института Лизой Шухатович. Судьба её оказалась обычной для тех лет: родилась, как и отец, в 1927 г., но в белорусском городе Гомеле, отец – рабочий на железной дороге, мать – домохозяйка; в семье было четверо детей: старший сын и три дочери, из которых Лиза была предпоследней. Благодаря тому, что Гомель в 1941 г. продержался до августа, семья Шухатовичей, как и многие другие еврейские семьи, успела эвакуироваться в Горький, тем самым избежав оккупации и гибели в гетто. Впрочем, история этой семьи – тема для отдельного рассказа. Но война кончилась, семьи уцелели, а Первомай в послевоенном 1951 г. в городе Горьком был весёлым, а студент Мика Пудалов – умным и обаятельным… В общем, в том же году оба они закончили свои институты и 14 июля 1951 г. зарегистрировались в ЗАГСе: они любили вспоминать, как их поздравляли всем двором, и радость была совершенно искренней. А потом новоиспеченные молодые специалисты Пудаловы – инженер-строитель и врач-невропатолог – поехали по распределению в далёкий город Калининград (бывший Кенигсберг), где у них, разумеется, не было ни единой живой души родни.
По воспоминаниям родителей, в эти непростые годы им сильно помогла дружба с людьми, которые старше их были всего на несколько лет, но на самом деле – на целую войну. Нина Васильевна Богданова, главный врач больницы, где работала мама, прошла фронт с 1942 года: «Полугодичный ускоренный выпуск, и на петлицы – два кубаря». Её муж, полковник медицинской службы Яков Михайлович Штейнбах воевал ещё на финской, а Великую Отечественную прошёл «от звонка до звонка». Мамина медсестра, Майя Коган, на фронте была санинструктором, семнадцатилетней девчонкой высаживалась на Малой земле, где первый раз была ранена. Все эти люди поддерживали молодую пару в трудную минуту, вместе отмечали праздники и очень радовались, когда у Пудаловых родились дети: сначала дочь Рита (в 1952 г.), а потом и я (в 1962 г.) – долгожданный продолжатель рода и фамилии. У нас даже сохранились любительские фотографии, передающие тот бурный восторг, с которым компания друзей – врачей и инженеров – «обмывали» меня…
Мысли о необходимости оставить Калининград приходили в голову неоднократно: ведь вся родня, в том числе старики-родители – в Горьком! Да и климат в Калининграде – морской, с частыми дождями – оказался не самым благоприятным, и Рита частенько болела. А в 1958 г. грянуло такое, что потрясло даже бывалых фронтовиков. Родители рассказывали, что общая мобилизация в городе была объявлена внезапно. Отец и мать, оба военнообязанные, офицеры запаса, получили по повестке. Меня тогда и на свете не было, а куда девать единственную шестилетнюю дочь? Мама вспоминала: «Был тут же развернут полевой госпиталь, при нём – медкомиссия, и мы, в белых халатах поверх военной формы, сутками принимали запасников. Их провожали жены с маленькими детьми, все плакали. Рита, находившаяся при мне, тоже плакала, спрашивала: «Где папа?». Мимо госпиталя проезжали колонны грузовиков с мобилизованными. Один тормознул, через борт перепрыгнул Миша – уже в полевой форме, с планшеткой. Подбежал, отдал ключ от квартиры, успел обнять и побежал догонять грузовик, успев крикнуть на бегу: «Ритку береги!». Отец вспоминал: «Ни газет, ни радио. Мы были уверены, что началась война. Среди нас даже было несколько бывших фронтовиков, которые уже делились опытом налаживания эшелонного быта. В эшелоне нас везли трое суток: ночью в пути, днём выгружали в поле, кормили, проводили занятия. Мы не знали, где мы находимся: думали, где-то под Ригой. К исходу третьих суток нас выгрузили в поле и зачитали стандартный боевой приказ, что-то вроде «Вероломный враг нарушил священные рубежи нашей Родины, бомбит мирные города и сёла, убивает мирных жителей…». Мы приготовились к самому худшему, но затем прозвучало: «Это учения», и последовала команда «Вольно!»…»
Через несколько месяцев после моего рождения, в том же 1962 г., семья Пудаловых покинула Калининград, но вернуться в Горький сразу не удалось: не было подходящей работы. Однако отцу предложили Полоцк: как раз строился Новополоцкий комбинат. Об этом периоде жизни у родителей остались самые приятные воспоминания: хороший город, интересная работа, дружелюбные соседи. А я, именно в Полоцке сделавший свои первые шаги и произнесший первое в жизни слово («дядя», показывая на радио), невольно поспособствовал… повышению рождаемости! Родители со смехом рассказывали, что сосед, их ровесник, восхищался мною, нередко играл со мной во дворе и между делом уговаривал жену: «Вот смотри, какой славный боровичок! Нам бы такого». – «Так ведь есть уже двое…» – отвечала его жена. – «Ну и что? Что мы, третьего не поднимем, что ли?». И ведь уговорил!
Полоцкий период жизни длился всего два года. В 1964 г. отца «перебросили» в Ташкент, там он быстро получил квартиру (мама говорила, что благодаря его профессии строителя мы проблем с жильём не знали), и уже через пару месяцев вся семья поселилась на улице Фархадской, в новом кирпичном доме, где было всего четыре этажа вместо привычных пяти – из-за опасности землетрясений. Через два года, 26 апреля 1966 года, в страшную ночь Ташкентского землетрясения, мы смогли оценить эту предосторожность: наш дом не пострадал, хотя всем жильцам пришлось провести несколько часов во дворе из-за опасений ответного толчка. Но паники никакой не было: утром взрослые пошли на работу, дети – кто в школу, кто в детский сад…
Собственно, из-за землетрясения наша семья задержалась в Ташкенте на пять лет: началось восстановление города, требовались строители. Отец не раз вспоминал это время: прилёт А.Н. Косыгина, совещания, потом нескончаемым потоком помощь – стройматериалы, бригады специалистов. Столица Узбекистана была восстановлена за три с половиной года, и это был настоящий подвиг, который не должен быть предан забвению. Но после завершения восстановительных работ вновь появилось настойчивое желание вернуться в Горький, к своим. Помогло то, что родители никогда не состояли в партии. Отцу из-за его должностей не раз предлагали вступить, но мама была категорически против: «Ты строитель, тебя ушлют по партийной линии строить какую-нибудь Чукотку, куда я с детьми денусь?». И действительно, однажды пытались направить на работу – правда, не на Крайний Север, а на африканский юг, в Гану, во те поры братскую. Отец отказался наотрез: «Ещё я только к этим людоедам не ездил!». Не согласился он и на Монголию. А в 1969 г., очередной раз обсудив всё на семейном совете, дождавшись, чтобы я закончил первую четверть первого класса, родители не стали дожидаться перевода, а просто уволились с работы, обменяли квартиру и вернулись в Горький.
Последний период жизни моих отца и матери прошёл в городе Горьком – Нижнем Новгороде, ставшем им родным. Здесь они работали по специальности: отец – в проектном институте, мама – в клинической больнице. Здесь похоронили своих родителей, здесь дали образование обоим детям, вывели нас в люди, порадовались нашим первым успехам, поздравили с началом семейной жизни, дождались внуков и за руку вели их в школу – «первый раз в первый класс». В общем, жизнь сложилась такая, как надо. Вместе мама и папа прожили пятьдесят шесть лет, и вместе (с разницей в два с половиной года) обрели вечный покой на еврейском участке Нижегородского кладбища «Марьина роща». Кладбище отнюдь не древнее, а предвоенное, конца 1930-х годов, и красивых «мацевот» там нет, а есть обычные памятники более или менее светского типа. На одном из них, чёрном гранитном памятнике, написано: «Пудаловы Лев Борисович (1901-1970), Полина Михайловна (1907-1989), Моисей Львович (1927-2006), Елизавета Давыдовна (1927-2009)». Да будет благословенна их память!
***
Меня часто спрашивают, есть ли у меня родословная, подразумевая эдакое развесистое «древо». Я отвечаю, что у Пудаловых есть история рода в неразрывной связи с историей народа и страны, в которой мы живём. Действительно, в истории семьи мы всегда старались увидеть частичку этой общей истории, к которой оказались «лично причастны». Поэтому моё родословие – Сталинградский тракторный завод, за пуск которого его тогдашний директор Александр Дмитриевич Пудалов получил орден Ленина. И самолёты с Иркутского авиационного завода, за выпуск которых отвечал Каспар Гилелевич Пудалов. И артиллерийские системы, в разработке и освоении которых активное участие принимал полковник-инженер Моисей Львович Пудалов. И романы Федора Моисеевича Пудалова, и статьи и киносценарии Александра Михайловича Пудалова, и фронтовые очерки Ильи Львовича Пудалова, написанные об их времени и современниках. И боевые медали моего деда Льва Борисовича Пудалова, человека абсолютно мирного и сугубо штатского, для которого, однако, Великая Отечественная стала уже второй войной. И те промышленные объекты, которые проектировал и строил мой отец Моисей Львович Пудалов. И труды, и дни нас, ныне живущих: научные работы учёного-физика Владимира Моисеевича Пудалова, авиаремонтный цех майора Дмитрия Львовича Пудалова, электроника инженера Якова Федоровича Пудалова. И архивные документы, запечатлевшие нашу жизнь в прекрасном и яростном мире: во многих из них листы использования сохраняют мою подпись. Теперь к этой родословной добавилось и старинное еврейское кладбище в местечке Колышки, под Витебском…
Уверен, что подобные родословные есть практически в каждой семье наших сограждан. Сохранение семейных документов и фотографий, почитание старших, забота о младших, взаимопомощь родни, гордость от сопричастности к истории страны и от славных дел предков – вот какую традицию надо приветствовать и воспитывать.
Борис ПУДАЛОВ
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Автор биографического очерка о семье Пудаловых, происходивших из местечка Колышки Витебской губернии, – Борис Моисеевич Пудалов (1962 г.р.), который живёт в городе Нижнем Новгороде (в 1932-1990 гг. – город Горький) и возглавляет комитет по делам архивов Нижегородской области. Свыше тридцати лет работает Борис Моисеевич в отрасли, пройдя путь от рядового сотрудника до руководителя одной из крупнейших в России региональных архивных служб. Ныне он действительный государственный советник Нижегородской области 1 класса, награждён медалями ордена «За заслуги перед Отечеством» 2-ой и 1-ой степеней (2009, 2022 гг.), нагрудным знаком Росархива «Почётный архивист» (2004 г.). Лауреат конкурсов научных работ в области архивоведения, документоведения и археографии, проводимых Росархивом (дипломы 1-ой степени: 2004, 2008, 2012, 2022 гг.). Женат. Трое детей.
Наш корреспондент попросил Б.М. Пудалова ответить на некоторые вопросы о себе, о выборе пути, о наставниках и коллегах по работе, о том, каким должен быть архивный руководитель в XXI веке.
– В доступных источниках о Вас информации немного. Не могли бы Вы рассказать подробнее о себе?
– К тем биографическим сведениям, которые опубликованы на сайте «Государственная архивная служба Нижегородской области», прибавить почти нечего. Родился и вырос в благополучной среднеинтеллигентной семье. Закончил обычную среднюю школу в обычном микрорайоне, затем – историко-филологический факультет Горьковского университета. Специализировался по древнерусским рукописям: текстология и палеография четьих сборников устойчивого состава XIV-XV веков. Диссертацию по теме «Сборник «Измарагд» в древнерусской литературе» защитил у академика Д.С. Лихачева, в его секторе Института русской литературы (Пушкинский дом) Российской Академии наук. С 1985 года – архивист, этим и интересен. Как когда-то указывалось в анкетах, «не был, не состоял, не участвовал, не привлекался».
Примечательно, пожалуй, лишь то, что всегда очень везло на хороших людей. И в школе, и в университете, и в историко-архивном институте (на повышении квалификации), и при подготовке диссертации мне довелось учиться у прекрасных учителей; их памятью я очень дорожу. Когда-то наш куратор группы, выдающийся учёный-диалектолог Екатерина Владимировна Ухмылина, сказала мне, первокурснику, очень важные слова: «Хороших людей в жизни всегда больше, чем плохих». В справедливости её слов убеждаюсь постоянно.
– Когда у Вас появился интерес к истории и с чего возникло желание изучать документы прошлых лет?
– Началось, наверное, всё-таки со школы. Учителя истории включали в урок отрывки исторических документов, и надо было постараться понять не слишком вразумительные фразы, извлечь из них информацию, сформулировать выводы. С уважением вспоминаю замечательных педагогов Елену Михайловну Брагину и Владимира Степановича Сухова (кстати, бывшего работника областного архива). Ненавязчиво, но очень щедро они предлагали мне книги по истории (порой даже методическую литературу!) из своих личных библиотек. Навыки анализа текста прививал на своих уроках Петр Николаевич Букаров – Учитель с большой буквы, преподававший литературу в неразрывной связи с историей. Он же научил и конспектировать лекции, вести исследование («сначала – история изучения, потом – круг привлекаемых источников, и лишь затем – свои наблюдения и выводы»). Его любимая фраза: «Правильно заданный вопрос – это уже план ответа».
Всё это очень пригодилось позднее, в университете. Тогда же интерес к письменным памятникам далёкого прошлого окреп, приобрёл более профессиональные очертания. С 1980 г. довелось участвовать в полевых археографических экспедициях, изучать древнерусскую книжность в среде её хранителей – старообрядцев. Это была уже сама История: старинные прологи и минеи, с владельческими и вкладными записями, написанными затейливыми почерками XVII-XVIII вв. – по буковке на странице. Эти буковки при прочтении складывались в слова и целые предложения, и начиналось обыкновенное чудо, когда «из миража, из ничего, из сумасбродства моего вдруг возникает чей-то лик…». А старообрядческий наставник, незабвенный Иван Дмитриевич Коузов, которого числю среди своих учителей, сам казался сошедшим с оживших икон поморского письма…
– Как Вам помогло высшее образование историко-филологического факультета Горьковского государственного университета?
– Профессиональные знания и навыки, полученные в университете, как раз и стали «путёвкой в жизнь»: в архив меня приняли на работу с перспективой поручить описание фондов приказной документации XVI-начала XVIII вв. и архивной коллекции древнерусских книг. Хотя, конечно, первый год начальство ко мне присматривалось, держало на фондах советского времени. А я целый год познавал новый для себя «прекрасный и яростный мир» первой половины XX века. Всё-таки общая историческая подготовка – и школьная, и вузовская – в советские годы была основательной, так что у тех, кто хотел учиться, к этому были все возможности. Полученное в те годы базовое университетское образование очень помогло с первых дней работы в архиве; помогает оно и сейчас, в сочетании, разумеется, с регулярным повышением квалификации и самообразованием. Кстати, филологию и по сей день считаю «частным случаем» исторической науки: ведь это история языка и история литературы.
– Ваши первые шаги на архивном поприще: какими они были?
– Моими «архивными университетами» стал отдел сохранности Государственного архива Горьковской области (ГАГО), куда я поступил на работу в 1985 г. Мне повезло: я попал в хороший коллектив: здесь среди специалистов были люди всех возрастов, так что у меня сразу появились и приятели среди молодых хранителей фондов, и наставники из числа опытных ветеранов, которым я обязан очень многим. Незримую поддержку своих старших коллег постоянно ощущаю и по сей день. Незабвенная Надежда Ивановна Привалова (1900-1987) – «Надя-умница», человек-легенда, подготовившая в 1961 г. сборник документов «Нижний Новгород в XVII веке», надолго ставший одиноким «островком» высочайшего профессионализма среди местных краеведческих публикаций. В её личности особенно ярко воплотились те качества, которыми по праву гордится архивная служба: ум, знания, профессионализм, трудолюбие и высокая культура. Галина Михайловна Вострякова (1918-2005) – замечательный архивист-практик, разделившая когда-то с Н.И. Приваловой все трудности и успех подготовки сборника 1961 г. Тем, кому довелось работать с ней, навсегда памятны и методические консультации, основанные на богатейшем опыте, и умение читать «с листа» сложнейший палеографический текст, а в свободные минуты – беседы о прочитанных книгах и архивные были, в том числе о том, как она и её подруги, совсем юные архивистки, работали в годы Великой Отечественной войны на лесозаготовках в керженских лесах… Именно тогда пришло осознание важности нашей работы: ведь мы – хранители самой Истории.
Вообще, в восьмидесятые годы в ГАГО работало немало замечательных архивистов, обладавших не только глубокими профессиональными знаниями, но и сравнительно высоким уровнем общей эрудиции и культуры. Признанным авторитетом среди историков и краеведов была Нина Илларионовна Куприянова (1919-2006) – автор многочисленных статей и книг, составитель «Записок краеведов». Человек строгий, порой резкий, не прощавший леность и нерадение, она не жалела драгоценного времени для молодёжи, помогая оттачивать навыки работы с приказной скорописью XVII века, и эти занятия останутся в благодарной памяти навсегда. Первые уроки поиска информации в документах XIX-XX вв. довелось получить у Тамары Александровны Житовой (1920-2005), удачно сочетавшей в себе опыт руководящей работы и профессиональные знания историка-архивиста. Была возможность по достоинству оценить профессионализм и других специалистов.
Интересно, что в областном архиве, по сути, никогда не прекращалось наставничество: старшие старались делиться профессиональными знаниями и навыками с новичками и делали это в дружеской обстановке, по-товарищески. Ведь архив способен подарить ни с чем не сравнимую радость утром спешить на работу, и в моем случае все именно так и случилось
– Ваш переход на управленческую работу: каким он был? С кем довелось работать?
– Первые навыки управленческой работы довелось получить ещё в архиве, будучи главным хранителем фондов. Здесь моим наставником стала заместитель директора архива по основной деятельности А.Н. Голубинова (1939-2003), замечательный практик и методист. Её прозвище «железный канцлер» говорит о многом: продуманная организация рабочих групп, нацеленных на достижение поставленной цели (яркий пример – первый этап информатизации архива), требовательность к подчиненным и умение добиться выполнения своих требований. Алина Николаевна умела отругать, но умела и похвалить, когда было за что. Авторитет её был очень высок, потому что в ней сочетались знания историка, опыт архивиста, воля и энергия коренной даурской казачки. В общем, для меня Голубинова во многом образец «архивного начальника».
В комитет по делам архивов Нижегородской области я перешёл в 1997 г. на должность начальника отдела. Организационную работу управленца пришлось осваивать в полном объёме, и было это, конечно, нелегко, особенно поначалу. Но я, что называется, «попал в хорошие руки»: моими наставниками стали заместители руководителя комитета М.И. Минеева и Е.Б. Авдеева, опытнейшие управленцы, в разные годы перешедшие в комитет из областного архива, хорошо знавшие «черновую» архивную работу, а потому умевшие видеть все плюсы и минусы планов и отчётов, определять перспективу развития отрасли, организовывать взаимодействие архивов как государственных, так и муниципальных. Это была хорошая школа! Удачным было и то, что в комитете сохранялась преемственность поколений: ветераны, такие, как З.М. Ломасова (1925-2015), успевали до ухода на заслуженный отдых подготовить достойную смену, а основной костяк сотрудников регулярно пополнялся молодыми перспективными специалистами, хорошо зарекомендовавшими себя на работе в архивах. Этот принцип преемственности поколений комитет старается сохранить и сейчас.
И ещё один важнейший принцип, которому следовали мои наставники, и который полностью поддерживаю: управленцы должны быть подготовлены для руководящей работы в конкретной отрасли! Не могут быть эффективными «управленцы вообще», которым без разницы чем руководить и которые не прочь сегодня возглавлять архив, а завтра театр или банно-прачечный комбинат. В нашей отрасли по-настоящему эффективным становится руководитель, начавший трудовой путь с архива. Такой управленец может не только дать указание, но и обосновать его целесообразность, объяснить, как лучше его исполнить, а при необходимости – жестко контролировать исполнение или даже наказать за нерадивость. В общем, полушутя-полусерьезно, мое убеждение: путь в кресло «архивного начальника» должен лежать через архивохранилище.
– В 2009 году Вы возглавили комитет по делам архивов, став, таким образом, двенадцатым по счету руководителем региональной архивной службы. С кем из предшественников Вам довелось работать, как повлияло на Вас общение с ними?
– Мне довелось работать под началом двух руководителей комитета по делам архивов Нижегородской области: А.Г. Хрусталева (1929-2014) и А.П. Арефьева (1943-2023). В их биографиях немало схожего: и тот, и другой – крестьянский сын, выросший без отца и сполна хлебнувший в детстве лишений и невзгод; тогда же – искренняя тяга к знаниям, учёба с отличными оценками; потом – комсомол и партия, давшие обоим «путёвку в жизнь». Но были и различия, объясняемые, скорее всего, разным темпераментом. Алексей Герасимович был по характеру человеком сдержанным, на работе старался держаться официально, подчас даже суховато. Алексей Павлович, напротив, был человек более эмоциональный, что проявлялось и в служебном общении. Например, обращаясь ко мне обычно на «Вы» и по имени и отчеству, он легко переходил на «ты», которое с высоты его возраста звучало вполне дружески. Для Хрусталева такое было нехарактерно даже в неформальной обстановке, когда Алексей Герасимович уже находился на пенсии. Только однажды, прощаясь со мной и сожалея, что так и не сыграли в шахматы, он вдруг улыбнулся и впервые перешёл на «ты». Помню, я даже слегка растерялся. Увы, та встреча оказалась последней…
Но главное, разумеется, не характеры и стиль общения. Хрусталева и Арефьева как руководителей объединяло глубокое чувство ответственности за архивное дело в регионе, стремление в условиях «лихих девяностых» и «нулевых» сохранить документальное наследие, обеспечить архивы помещениями, профессиональными кадрами, достойной зарплатой… И то, что архивная отрасль в Нижегородской области не развалилась, а продолжала развиваться – заслуга прежде всего руководителей.
Их традиции я стараюсь сохранять и сегодня. Например, мне очень импонировала манера Хрусталева проводить совещания по трудным вопросам, вызывавшим среди архивистов бурные споры. Алексей Герасимович собирал у себя в кабинете «противоборствующие стороны», немногословно и очень официально объявлял тему обсуждения (и под его строгим пристальным взглядом горячие головы остывали), потом внимательно выслушивал всех участников, начиная с младших (чтобы авторитет старших не довлел), потом обдумывал и, если требовалось, даже брал «тайм-аут», и лишь затем объявлял своё решение – и оно действительно воспринималось нами как безошибочное, так что, осознав логику руководителя, мы старались провести это решение в жизнь. И это при том, что Хрусталев не был историком-архивистом по образованию и, как он сам признавался в своих мемуарах (ожидающих публикации), оказался в архивной службе почти случайно.
Алексей Павлович Арефьев, напротив, выпускник Московского историко-архивного института, профессиональный архивист-документовед. На меня сильное впечатление производила его высокая культура делопроизводства, умение грамотно оформить управленческое решение, способность увлечь коллектив своим эмоциональным порывом. Проверяя работу и контролируя подчиненных, надо им доверять и не сковывать их инициативу. Эту истину я усвоил именно от Арефьева, который любил говорить: «Не согласен – возрази! Возразил – предложи!». Добавьте к этому большой опыт организации и проведения крупных мероприятий, когда каждый сотрудник знает свою задачу и успешно ее выполняет. Нередко сегодня, готовясь к итоговой коллегии или заседанию научно-методического совета архивных учреждений Приволжского федерального округа и планируя последовательность действий, спрашиваю подчиненных: «Помните, как учил Алексей Павлович?..».
И ещё: руководители комитета и старшие специалисты всегда стремились помочь нам, молодым подчиненным, никогда не «гнобили» (и слова-то этого не было!), волновались за нас, когда мы выступали с трибун высоких архивных форумов, – и по-хорошему, от всей души радовались, когда нам вручали государственные и ведомственные награды. Стараемся следовать их примеру и сегодня.
– Борис Моисеевич, каким, на Ваш взгляд, должен быть архивный руководитель XXI-го века?
– Основные требования к архивному руководителю сформулировал ещё в прошлом веке М.А. Ильин, долгие годы возглавлявший архивную службу Калининской (Тверской) области. Руководитель должен быть, во-первых, хорошим архивистом, знающим основные направления архивного дела: обеспечение сохранности, комплектование и использование документов. Только обладая такими знаниями, можно успешно руководить архивными учреждениями. Во-вторых, руководитель должен быть хорошим администратором-управленцем. Это даже не требует комментариев. Наконец, в-третьих, руководитель должен сам заниматься историко-документальными исследованиями, чтобы уметь организовать научно-исследовательскую работу архивов, осознавать актуальность использования историко-документального наследия в интересах государства и общества. Иначе – застой и упадок.
Насколько мы, сегодняшние, соответствуем задачам и требованиям нашего времени, судить будущим исследователям. Но тому руководителю, который уже в XXII веке, отмечая следующее столетие архивной службы, будет всматриваться в старые фотографии, ставшие историей, хотелось бы посоветовать всегда помнить бессмертный завет выдающегося управленца былых времен – Его Превосходительства господина тайного советника Иоганна-Вольфганга Гёте: «Многое достигается строгостью, ещё больше – любовью, но самое большое – внимательным отношением к делу и беспристрастной справедливостью».