На моем письменном столе – стопка исписанных листов бумаги, и на каждом из них имена и фамилии. Эти выписки сделаны в архивах Минска, Витебска, Полоцка. Многое рассказано мне в Бобыничской средней школе учительницей русского языка и литературы, а по совместительству – главным местным краеведом Зоей Дмитриевной Шкляник.
Сегодня эти имена, которые звучали в местечке семьдесят лет назад во время веселья и во время ссор, в минуты трагедий и в минуты радости, в школе и на ярмарке, кажутся здесь экзотичными, пришедшими из какого-то другого мира.
Было еврейское местечко: смеялось, плакало, любило, ненавидело, рожало детей, хоронило стариков – и нет его больше. Вернее, название сохранилось, и ходят сюда автобусы и привозят письма и посылки, но это уже другой населенный пункт, другой мир.
О прошлом осталась только память. Да и она оказалась слишком скупой на подробности. В еврейских центрах Полоцка, Витебска, Минска я искал людей, чьи родители, родственники жили в довоенных Бобыничах. Никто не отозвался…
Часто только воображение помогает воссоздать картины прошлого. Извините, жители довоенных Бобыничей, если что-то будет рассказано мною не так.
…Автобус съехал с горки, и я вышел на автобусной остановке. Когда-то именно здесь были центр местечка и его главная улица. Некоторые из довоенных домов еще сохранились. Хотя, конечно, они много раз перестраивались. Пожалуй, только высокие фундаменты (теперь такие не ставят) выдают их давнюю историю.
До встречи с Зоей Дмитриевной Шкляник у меня оставалось несколько минут, и я представил себя, как когда-то по этой дороге возвращался домой Залман Шерман. У него была небольшая лавка в Бобыничах, где продавали мануфактуру. Больших прибылей это не приносило. Но семья могла жить, не перебиваясь с копейки на копейку. За товаром Залман ездил чаще всего в Загатье на железнодорожную станцию, до нее рукой подать – несколько километров, иногда в Ветрино, а порой даже в Полоцк, когда там проходили ярмарки. Хотя в Полоцк (все же сорок километров пути) – считалось большой поездкой. Лошадь Залман жалел. Чего попусту ее гонять? Но в Ветрино любил съездить. И хотя тоже путь не близкий – семнадцать километров по лесной дороге, но там жил его друг и родственник кузнец Абраша Зусман.
Жизнь в Бобыничах никому не казалась однообразной. Она была наполнена семейными заботами, ежедневными местечковыми новостями, слухами, интригами. Летними вечерами люди собирались на крылечках и обсуждали проблемы местные и глобальные, иногда вслух читали газеты. Зимой – садились у печки и учили детей уму-разуму, думали, как лучше устроить их жизнь.
Действовала в местечке до середины тридцатых годов синагога, пока в атеистическом порыве строители новой жизни ее не закрыли. Был раввин, и каждое утро люди спешили на молитву. Недалеко от синагоги на взгорке находилась православная церковь. На протяжении десятилетий они соседствовали и не мешали друг другу, так же, как не мешали, не конфликтовали между собой белорусы и евреи, жившие здесь.
Думаю, что пример в этом показывали самые заметные люди в местечке: духовный общественный раввин Мендель Иоселев Ривлин и священник Петр Иоаннович Нарбут.
Мендель Ривлин был выпускником казенного училища. Его предки когда-то входили в ближайшее окружение Виленского гаона. Петр Нарбут тоже был хорошо образованный, с широтой взглядов, человек.
Они понимали, что коль судьба распорядилась жить народам по соседству, надо уметь ладить друг с другом, с уважением относиться к вере человека, к традициям.
Иногда, это уже в двадцатые-тридцатые годы, появлялись в Бобыничах заезжие гастролеры с театральными постановками. Они были чаще всего атеистического направления. Привозили кинопередвижку, крутили фильмы.
А там и праздники подходили. Советские – встречали в клубе, при кумачовых транспарантах и лозунгах.
Старики не одобряли новые веяния, но внукам не запрещали ни в пионерских галстуках ходить, ни в горны трубить.
Еврейские и христианские праздники отмечали дома, без особой огласки, но и никого не стесняясь.
И все же главным делом для людей была, конечно, работа. Скучать некогда. Надо детей на ноги ставить, семью кормить.
Но наступало время, когда Залману Шерману хотелось увидеть, услышать что-то новое. И тогда он запрягал лошадь, говорил жене, что едет за товаром, и отправлялся в Ветрино. Днем он занимался делами, с кем-то торговался, что-то покупал. А вечером жена Абраши Зусмана – Фаня накрывала на стол, мужчины садились и до глубокой ночи вели неспешную беседу, время от времени прерывая ее рюмкой водки.
Утром Абраша шел в кузню, Фаня провожала старших детей в школу и садилась за швейную машинку. А Залман отправлялся в обратный путь. Слава Богу, повидался с Зусманами, купил всем гостинцы и что-то особенное нашел для любимой дочки Рохи.
Когда лошадь подъезжала к Бобыничам, она сама ускоряла ход. А у Залмана ликовала душа. Только возвращаясь откуда-то, он видел, чувствовал и понимал, что его местечко – самое красивое в мире. И нигде больше не найти таких озер, как Бабыно и Несито, и такой речушки, как Быстрица. А его семья – лучшая в мире. Дай Бог счастья детям.
В середине тридцатых годов советско-польская граница проходила в нескольких километрах от Бобыничей, а в Гирсах стояла погранзастава. Пограничники считались героями, а на молодых командиров заглядывались все невесты. Не знаю, что и как случилось, только встретились однажды молодой командир погранзаставы и дочь Шермана – Роха. Приглянулись молодые друг другу. Но сказала Роха: «Не пустит меня отец за тебя замуж. Он хочет, чтобы я вышла замуж только за еврея». «Что за пережитки? – засмеялся командир. – Я комсомолец. Мы строим социализм. Я люблю тебя». Вряд ли слова о комсомоле и социализме убедили Роху. Но от признания в любви у нее закружилась голова, и Роха не сопротивлялась, когда командир увез ее к себе на погранзаставу. Залман, узнав об этом, горько причитал и плакал. Его любимая дочь вышла замуж за гоя. Без родительского согласия. Он убивался от горя. С тех пор в Бобыничах появилась поговорка: «Что ты плачешь, как Шерман по Рохе?»
Залман Шерман, его жена, его дети были расстреляны фашистами в феврале 1942 года. А за несколько месяцев до этого в Ветрино были расстреляны фашистами кузнец Абрам Янкелевич Зусман, его жена портниха Фаня Израилевна и шестеро детей. Самому старшему Мише было четырнадцать лет, самый младший Гриша только появился на свет.
Не знаю, что стало с командиром погранзаставы и его женой Рохой. Когда в 1939 году граница отодвинулась далеко на запад, их перевели на новое место службы. Уже через десять дней после начала войны фашистские войска заняли Полоцк и окрестные местечки. По дороге из Бобыничей в Ветрино еще сохранились бетонные доты. Внушительные сооружения сурово смотрят из-под земли. Это оборонительная линия границы, существовавшей до 1939 года. Фашисты прошли ее, практически нигде не встретив серьезного сопротивления.
Минут десять я предавался историческим фантазиям, потом увидел спешащую навстречу мне женщину.
– Все автобусы видны с крыльца, я тот, что нужен, пропустила, – сказала она.
Мы познакомились. Оказалось, что учились в одном университете, правда, она с мужем поступила на учебу в год, когда я уже оканчивал университет. Шкляники из Минской области, но попросили на распределении послать их в Бобыничи – искали самостоятельной жизни и нашли ее. Четверть века здесь и, насколько я понимаю, никуда не собираются уезжать. Муж – директор школы, да и сама Зоя Дмитриевна, помимо учительства, ведет большую общественную работу. Когда школьный музей, который основал бывший директор Лев Гончаров, стал разваливаться, она взялась за это дело. Сегодня здесь интересная коллекция фотографий, документов, экспонатов.
Музей собирает все, что связано с историей школы. Она была основана еще в 1862 году – одна из самых старых в Придвинье. Сначала была для детей крестьян-собственников. Потом преобразована в народное училище. Когда-то здание находилось на Цыганской горе. (Топонимика – одно из направлений работы местных краеведов. Названия могут рассказать о многом). В музее хранится план старой школы. Его прислал из Нижнего Новгорода Гилярий Левит. Перед войной он уехал учиться в Москву в Высшее техническое училище имени Баумана. Родители Гилярия – отец Элья, мама – брат и сестра, брат отца Гирш и трое его детей были расстреляны фашистами и их пособниками.
Перед войной построили в Бобыничах новую большую школу. Она сгорела в 43-м году, когда нещадно бомбили местечко и уцелели лишь редкие дома.
Зоя Дмитриевна рассказала мне интересную историю, больше похожую на легенду. К Бобыничам примыкает деревня Углы. Когда-то там была панская усадьба. Немцы начали блокаду партизанских зон, в воинской операции участвовала авиация и артиллерия. Чтобы спасти деревню, ее жители за ночь выткали намитку (кусок льняного полотна). Лен надо вычесать, потрепать, выткать, вышить – очень много работы. Намитка была белого цвета, а концы сделали красными. Затем обернули в намитку икону и с утра обошли всю деревню. Начали обход женщины, которые ткали. Когда доходили до очередного дома, выходили его хозяева и присоединялись к процессии. Люди обошли всю деревню, и ни один дом в Углах не сгорел. Может, случай помог, а может…
Сейчас Бобыничская школа размещается в благоустроенном кирпичном здании, и жаль, что с каждым годом в ней становится все меньше учеников, как меньше жителей становится и в самом населенном пункте.
Но главная тема школьного музея – история Бобыничей. А поскольку местечко было еврейским, и, как честные люди, Шкляник, а до нее и Гончаров, не собираются в угоду кому-то выбрасывать слов из песни. Их детище стало своеобразным центром ушедшей в небытие еврейской общины Бобыничей.
Мы идем по улицам, и Зоя Дмитриевна рассказывает:
– В двадцатые-тридцатые годы, то есть на памяти сегодняшних старожилов, в Бобыничах работали два завода: известковый и молочный, была льнопрядилка. Ей заведовал Хаим-Меер. На льнопрядилке работал и Лейзер Гельман. Была в местечке швейная мастерская с закройщицей Рухман, работала обувная мастерская, торговали в трех магазинах.
На центральной улице стояли даже двухэтажные дома. Не знаю, в таком ли доме жил Лейб, скорее всего, фамилия его была Финкельштейн, или в более скромном, но крыши и тех и других домов он крыл дранкой. Мастер, говорят, отменный. Крыши, сделанные им, красивые и надежные. У Лейба было много детей, одну из дочерей звали Ривка. Вот и все, что известно сегодня.
По соседству жил его тезка, только фамилия его была Кравец. А рядом стоял дом Мойши, в местечке его звали Моська. Был он исключительно деловым человеком и, по местечковым понятиям, жил с размахом. Арендовал Солоневкий, Журавенский, Селедейский сады, а осенью продавал яблоки, груши на ярмарках в Полоцке, Лепеле, Дисне.
На противоположной стороне улицы жил Хаим-сапожник. Он был богатый человек. Только не на деньги, а на детей. И сегодня вспоминают его дочерей Тэйбу, Басю, Лейку и Светлану. Светланой женщину стали называть после того, как она вышла замуж за русского учителя, до этого у нее было привычное еврейское имя.
Когда фашисты вели евреев на расстрел, мать Светланы просила людей: «Заступитесь за дочь, она же русская…»
Неподалеку от сегодняшней школы находилась лавка, в которой торговал Беньёмин. Его фамилия была Лефлер. Человек очень осторожный, никому не доверял, и люди сторонились его.
В документах он числился как Бенджамин Лефлер. Стал таковым после того, как съездил в поисках счастья в Америку, да, видно, не много заработал там и вернулся обратно.
Что еще известно о довоенных жителях Бобыничей?
Стекольщиком был Мордкель Иоффунг, кузнецом – Евель Топаз, столяром – Залман Гофунг. Платья для местечковых модниц шила Рейда Топаз, а костюмы и пальто заказывали у Абрама Беленького, но чаще он перелицовывал старые вещи, стараясь придать им хоть какой-то товарный вид.
Была и своя местечковая интеллигенция. Левит – учитель, Пэтлах – врач, Касриель Бревдев ходил с портфелем и был государственным служащим. В местечке его называли «а гелд», что переводится с идиш, как «начальник». Только чаще в этом идишистском слове звучала ирония. Интеллигенты, считавшие себя образованными людьми, любили подтрунивать над местечковыми обычаями и рассуждениями стариков, хотя сами были плоть от плоти местечковой жизни.
Евреи в Бобыничах были ремесленниками, коробейниками, арендовали сады, огороды, занимались извозом, торговлей, держали постоялые дворы и лавки. Но не надо забывать и о евреях земледельцах.
В анкете, которая была распространена в 1925 году для регистрации еврейского населения, занимающегося земледелием, в местечке Бобыничи Ветринского района отмечено 21 единоличное хозяйство с численностью в 98 душ. Самая большая семья в девять человек была у Хаима Берковича Иоффе. Обычные еврейские местечковые семьи состояли из 5-6 человек. В пользовании у бобыничских евреев-единоличников было 54 гектара земли.
(НАРБ, ф.255, оп. 1, д.31, стр. 16)
Всего же в Бобыничах было в это время 57 еврейских дворов. То есть доля евреев земледельцев была здесь необычайно высока и составляла 37 процентов. Больше всего пашни было у Мирона Хотьяна и Хаима Иоффе – по 5 гектаров. Правда, семья у Хотьяна поменьше, чем у Иоффе, – 5 едоков.
Хаим Иоффе был в местечке личностью заметной. До 1916 года торговал, а с образованием колхоза «Мелешко» вступил в него. Но собрание колхозников вскоре исключило его из своих рядов. Приписали в ряды кулацких и вредительских элементов. Хотя никогда он к таким не относился. И только бригада ЦК КП(б)Б, приехавшая с проверкой, восстановила Иоффе в колхозе. О нем говорили на собрании, как об ударнике труда, о его детях – как о друзьях партии и комсомола. А действия местной партячейки, инициировавшей исключение, оценили как искривление партийной линии по отношению к евреям колхозникам из бывших мелких торговцев.
Это событие на фоне глобального переворота мира, который учинил XX век, кажется малозначительным. Но за ним стоит сегодня уже позабытая семья, ее заботы, тревоги, и из таких «малозначительных» событий и складывалась жизнь местечка.
...Бобыничское еврейское кладбище находится за околицей на берегу озера. Если бы мне очень подробно описали, как его найти, я вряд ли сумел бы самостоятельно это сделать. Кругом высокие сосны и крапива с репейником по пояс. И только пробираясь сквозь эти заросли, замечаешь островерхие макушки мацейв – надгробных памятников.
Сколько таких заброшенных местечковых кладбищ я видел в разных районах Беларуси! Обычно памятники полностью врастают в землю или, когда они начинают мешать сельскому хозяйству, их сгребают тракторами и сбрасывают куда-нибудь в овраг, а территорию распахивают. И редко кто обращает на это внимание. Да и то поговорят неделю-другую и забудут.
И только в Бобыничах я впервые услышал, что школьники, естественно, по инициативе и под руководством педагогов (Зои Дмитриевны Шкляник) написали проект «Включение еврейского кладбища, как памятника культуры еврейского народа, в национальный Полоцкий историко-культурный заповедник» и отправили на конкурс «Зеленый крест Земли». Станет проект обладателем гранда или нет – не столь важно. Главное, что дети, которые скоро станут хозяевами этой земли, участвовали в нем. С ними обсуждали написанные слова: «Еврейское кладбище имеет ценность не только как исторический объект, но и как памятник духовной культуры еврейского и белорусского народов одновременно, и восстановление кладбища станет данью уважения к нашему общему духовному наследству. Отреставрированное кладбище станет примером отношения к исторической памяти, потому что забыть прошлое – значит лишить себя будущего».
На одном из семинаров коллеги Зои Дмитриевны из других школ спрашивали у нее: «Зачем тебе это надо?»
– Зоя Дмитриевна, можно задам Вам этот же вопрос? – спросил я, когда мы шли к кладбищу.
– Все, что вокруг нас, – это наше, – ответила мне Шкляник. – Я не могу оставаться равнодушной к чужому горю, к чужой беде. Работаю над этой темой вместе с детьми. Ученики, конечно, только оформляют работы, в чем-то помогают мне. Но главное – они видят и знают, над чем работает учитель.
Дети лучше других видят и понимают, где искренность, а где фальшь. И если лозунги пишутся только для отчетов, очень скоро в красивые слова перестают верить и начинают их ненавидеть. Отсюда часто берет начало зло.
Зоя Дмитриевна не призывает к доброте, гуманности, толерантности. Она живет по этим законам.
– Наша семья хранит память о событиях, связанных с евреями, – сказала Зоя Дмитриевна. – Моя тетя была замужем за евреем. Тетю звали Мария, а ее мужа – Мойша Кравецкий. Они жили в Крупках. Во время войны тетя прятала своего мужа в подполе дома почти два года. Она никому об этом ни слова не говорила. Даже ее родители ничего не знали и потом не могли ей простить эту тайну. Они считали, что могли бы спасти и Мойшу, и внуков. Однажды моя бабушка Ульяна, она жила в деревне в десяти километрах от Крупок, приехала к дочке. Они перекусили и пошли на ярмарку. Когда вернулись, Ульяна заметила, что на столе стало меньше еды. Дочка сделала вид, что обиделась: мол, ей не верят.
Сдали Мойшу Кравецкого соседи, которые все выследили и тут же сообщили фашистам. Расстреляли всю семью, в том числе и двоих маленьких детей. Старшую дочь звали Рая, а как звали младшую, сегодня никто уже и не помнит.
…Вся еврейская история Бобыничей покоится на кладбище. Первые захоронения здесь были сделаны в начале XIX века, а возможно, и раньше.
Еще в 1838 году в местечке в десяти еврейских дворах проживало 73 души. По ревизии 1847 года, Бобыничское еврейское общество выросло и составляло 115 душ. Здесь на кладбище покоится и Шмуйла Абрамович Рывкин, который был старостой местечка с 1898 года.
В 1906 году в Бобыничах жило 295 евреев.
В двадцатые-тридцатые годы население местечка стало резко уменьшаться. Была отменена пресловутая «черта оседлости», и еврейские юноши и девушки подались в большие города, где, как им казалось, «делалась» жизнь. Закрывались кустарные мастерские, частные магазины и лавки, советская власть свернула новую экономическую политику, и ремесленники подались на заводы и фабрики, а они были в городах: Полоцке, Витебске, Лепеле, Минске.
Местечко еще держалось, но в основном на людях среднего и старшего возраста. И только летом, когда к бабушкам и дедушкам привозили внуков и сами горожане были не против отдохнуть, местечко снова становилось веселым и многоголосым.
Летом 1941 года в Бобыничах тоже отдыхало много приезжих. Мало кто из них успел уйти на восток от наступающих частей вермахта.
Первые массовые расстрелы евреев Бобыничей произошли в декабре 1941 года. Эту акцию фашисты осуществили во рву недалеко от Усовского кладбища. Гетто, в привычном понимании этого слова, в местечке не было. Евреи и при оккупационном режиме продолжали жить в своих домах. Старожилы вспоминают, что евреям было известно о расстрелах в местечках Кубличи, до него 30 километров, Прозороки, до него 25 километров, но они не предпринимали попыток убежать, спрятаться.
А куда могли убежать эти несчастные люди? Кругом были гитлеровцы. Конечно, крепкие мужчины могли уйти в лес и прокормиться. Но надо было оставить на растерзание своих детей, жен, родителей… С детьми и стариками в сильные морозы зимы 1941 года никуда не подашься. И помощи ждать было неоткуда. Никто не хотел рисковать своей жизнью, жизнями близких ради соседей, даже если к ним относились хорошо. Но были и те, что предавали, стреляли, мародерничали.
Расстрельная команда фашистов была небольшая. Говорят, в Бобыничи прибыло всего пять человек. Только среди расстрелянных евреев были в основном женщины, старики, дети. Об этом свидетельствуют документы Государственной Чрезвычайной комиссии, которая занималась расследованием преступлений немецко-фашистских захватчиков.
Ко рву подводили по два человека, и два палача стреляли в них. Больных стариков и маленьких детей бросали в ров живыми.
Второй расстрел состоялся в феврале 1942 года. Всего было уничтожено 108 евреев местечка Бобыничи.
Последним расстреляли еврея, который выполнял роль переводчика.
Надо говорить всю правду, даже если она очень горькая и неприятная. Перед тем, как закопать трупы, ко рву отправились мародеры. Они снимали с убитых одежду, обувь. Когда стягивали сапоги с переводчика, он пришел в себя. Был ранен и потерял сознание. Переводчик поднялся и выполз из рва. Испуганные мародеры расступились по сторонам, боясь даже приблизиться к «покойнику».
Они только причитали: «Свят, свят, свят…».
Раненый переводчик пришел к доктору, чтобы тот оказал ему помощь. Доктор, мгновенно забыв про клятву Гиппократа, сдал раненого еврея немцам. Человека расстреляли второй раз.
После войны евреи в Бобыничах больше не живут.
На месте их домов, на месте пепелищ еще долго копались те, кто верил в миф о «еврейском золоте». Никому обогатиться не удалось на чужой беде. В лучшем случае находили медные тазы для варенья или дверные ручки…
В пятидесятые годы в Бобыничи приезжали два брата Финкельштейна. Они заказали кованную ограду, небольшой памятник и установили их на месте расстрела. Ограду выковал дед Льва Гончарова – Иосиф Шинелько. Я так подробно останавливаюсь на этом, потому что кованная ограда со временем исчезла, на ее месте появился деревянный штакетник, а старый памятник сейчас лежит сваленный.
Летом 2007 года в Бобыничах у въезда в деревню был установлен новый памятник евреям, погибшим в годы Катастрофы. Его сделали с помощью семьи Майкла и Дайяны Лазарусов, которые живут в Великобритании и финансируют установку подобных памятников по всей Беларуси.
На открытии памятника выступала и Зоя Дмитриевна Шкляник. Когда она говорила, у людей слезы наворачивались на глазах…
