Родился в 1945 году в Москве. Окончил Московский электротехнический институт связи в 1967 году. Работал радиоинженером в научно-исследовательских институтах Москвы. Много трудился на полигонах Министерства обороны СССР по отработке новой техники.
Являюсь Почётным донором СССР.
После 1991 года занялся ремонтно-строительным бизнесом в Москве и в Германии.
С 2015 года – на пенсии, живу в Германии в городе Карлсруе.
Публиковался в русскоязычных газетах Германии, в журналах «СЛОВО/WORD» (№ 91) и «Мишпоха» (№ 35).
Начало войны застало командира батальона 1024-го стрелкового полка майора Осипа Воронова в двадцати километрах от бывшего польского города Вильно, только недавно переименованного в Вильнюс. Полк дислоцировался в бывшем польском воинском гарнизоне. С рассветом на казармы, артиллерийский парк, склады боеприпасов, гаражи, конюшни, жилой городок комсостава посыпались бомбы, причём цели были намечены заранее.
Несмотря на категорические приказы командования не поддаваться на провокации германских войск, в полку решили, что в случае непредвиденных обстоятельств семьи посадят на машины и отправят в Вильнюс, а далее поездами на Восток.
Услышав разрывы бомб, Осип разбудил жену Евгению, велел быстро собрать деньги, документы, необходимую одежду, включая тёплую, еду на несколько суток и ждать машин, которые повезут их на вокзал, поцеловал детей – семилетнюю Наташу и четырёхлетнего Юрку, а затем побежал в штаб. Таким Женя запомнила мужа на всю жизнь.
К девяти часам утра во дворе появилась полуторка, и около двадцати женщин с детьми быстро набились в кузов. Некоторые семьи не успели собраться, другие вообще не хотели уезжать. Через пару часов машина подъехала к вокзалу. По дороге их пару раз обстреляли, но, судя по хлопкам, ружья были охотничьи – «отличился» кто-то из местных.
Воинские кассы штурмовала толпа, приобрести проездные документы по офицерскому литеру не было никакой возможности, и Жене пришлось купить один взрослый и два детских плацкартных билета до Москвы. По радио передавали выступление Молотова, все молча слушали. Началась война.
Ехали с постоянными задержками и в столицу добрались на третьи сутки. Здесь жила тётка Раиса – младшая сестра умершей в 1938 году Жениной матери. Их семья была родом из Ленинграда. В конце двадцатых годов Раиса появилась в Москве: вышла замуж за партийного работника Короткова, который оказался моральным разложенцем. После развода поселилась в большой коммунальной квартире в районе Сретенки, заняв комнату с эркером.
Экономист по образованию, она работала начальником планового отдела в Главном Управлении спичечной промышленности. В начале 1937 года её вызвал начальник Управления Абрам Иосифович Перельман. Плотно закрыл дверь, чтобы не слышали секретари, и приказал написать заявление об увольнении по собственному желанию. В тот же день она явилась к директору ресторана Казанского вокзала Юсупу Хасянову, с которым Абрам Перельман воевал в одном полку в Гражданскую войну, и была зачислена на работу бухгалтером. Вскоре Перельмана и ещё восьмерых ведущих специалистов Управления арестовали, как «врагов народа», а через месяц расстреляли по приговору Особого совещания. Абрам Перельман ясно понимал, что ему предстоит, и сознательно спасал Раису.
Добравшись до тётки, вечером, выкупав детей, Женя за чаем поведала той всё, что случилось с ними за последние дни. Стали думать, как быть дальше. До Ленинграда не добраться: нужен специальный пропуск. Чтобы устроиться в Москве, надо иметь прописку, а чтобы получить прописку, надо принести справку с работы. Решили ехать к отцу Осипа деду Ефрему в Костромскую область, всё же родная кровь.
До деревни Новино Судиславского района добирались две недели. Казалось, вся страна сдвинулась с насиженных мест. Их поезд сутками стоял, пропуская эшелоны с военной техникой, демонтированным оборудованием из западных районов страны, а также мобилизованными. В Костроме с трудом нашли машину до райцентра, оттуда лошадьми – до дедовой деревни.
Приезду Жени с внуками никто не обрадовался. Дед Ефрем, высокий жилистый старик, а точнее пожилой мужик, до глаз заросший густыми, ещё не седыми волосами, сразу заявил, что лишних ртов кормить не намерен: у него их и так десять. Работа есть только в колхозе, расположенном в двенадцати вёрстах от их деревни, так что придётся им жить отдельно.
От Осипа никаких вестей не было. Его родная мать умерла в двадцатых годах, а мачеха была тихой забитой женщиной и перечить мужу ни за что не посмела бы.
Сели ужинать. За столом двенадцать человек, да приезжих трое. Электричества в избе не было, керосиновая лампа едва светила, видно из экономии. Юрка без спросу потянулся к миске с мясом и тут же получил от деда деревянной ложкой по лбу. Наташа закричала, у Юрки на глазах выступили слёзы. Женя поняла: здесь жизни не будет, надо пробираться к родным в Ленинград. Через пару дней, договорившись с возчиком, собрались в Кострому на вокзал. Никто, кроме мачехи, прощаться не вышел. Та молча их перекрестила, сунула в дорогу каравай хлеба, десяток отварных яиц и пучок зелёного лука.
На вокзале в Костроме столпотворение. Пристроила детей на чудом освободившуюся деревянную скамейку с вырезанными на спинке буквами «НКПС» и пошла доставать билеты. Протолкавшись полдня, выяснила, что билетов до Ленинграда нет и не будет. Вернулась к детям. Юрка спал, Наташа испуганно высматривала мать по сторонам. Женя тяжело опустилась на скамейку и обхватила руками голову. Напротив, на такой же скамейке, сидела супружеская пара – по возрасту чуть старше её родителей.
– Извините, мы можем как-то помочь? – спросила мягким голосом пожилая женщина, похожая на учительницу.
Женя посмотрела на неё, и вдруг слёзы хлынули из её глаз. Седой мужчина со щёточкой усов протянул ей чистый носовой платок. И, забыв поблагодарить за платок, вытирая слёзы, она рассказала обо всём, что с ними случилось, начиная с того проклятого утра 22 июня. И вот теперь она не знает, как ей быть.
– Меня зовут Варвара Андреевна, а моего мужа Михаил Семёнович, фамилия наша Кустовы. Мы приехали в Кострому, так как получили письмо от сына Сергея. Он был ранен под Смоленском, и его доставили сюда в госпиталь. Ранение оказалось тяжёлым, и перед самым нашим приездом Сергея отправили санитарным поездом в Москву. Пропуск в Москву достать не удалось, и теперь возвращаемся к себе в Глотовку, это в Ульяновской области.
– А есть ли у вас какая-нибудь специальность? – спросил Михаил Семёнович.
Женя рассказала, что окончила до войны в Ленинграде химический техникум и работала по специальности, пока муж учился в военной академии.
– Химик – это хорошо. А диплом у вас с собой? – заинтересовался Кустов.
– Конечно, могу показать, – и Женя потянулась к сумке с документами.
– Пока не надо. Давайте сделаем так. Вы с детьми поедете с нами в Глотовку. Там большое предприятие, где я работаю. Постараемся устроить вас в химлабораторию и получить место в общежитии для семейных. Согласны? – и Михаил Семёнович вопросительно посмотрел на Женю.
Предприятие, о котором говорил Кустов, на самом деле являлось заводом № 47 Народного комиссариата боеприпасов. Один из крупнейших в стране, расположенный в 130-ти километрах к северу от Ульяновска, завод включал в себя цеха, отстоящие друг от друга в целях безопасности на расстояние не меньше одного километра, в которых производилось наполнение снарядов взрывчатыми веществами, привычно называемыми здесь «порохами», и окончательная сборка с установкой взрывателей. Кроме этих цехов, на заводе имелись бесчисленные склады пороха, корпусов снарядов и мин, готовой продукции, цеха по восстановлению отстрелянных гильз, столярные цеха для изготовления снарядных ящиков, конный парк, железнодорожное хозяйство – всё это растянулось на многие километры. Контроль качества на заводе, помимо ОТК, осуществляла военная приёмка. Михаил Семёнович Кустов, работавший здесь со дня основания, возглавлял отдел главного технолога, отвечающий за разработку технической документации на боеприпасы, контроль оснастки и оборудования цехов.
Женю приняли на работу в Центральную химическую лабораторию, выдали талоны на питание в заводской столовой и, главное, ордер на комнату в семейном общежитии в получасах ходьбы от проходной.
Жильё, выделенное Вороновым, находилось в двухэтажном доме барачного типа. Комната с кирпичной печью выходила в общий коридор, удобства одни на весь этаж, колонка с водой во дворе. Удалось достать две железные кровати, стол и стулья, рассохшийся от времени шкаф. Матрасы и наволочки набили сеном. С посудой и бельём помогла Варвара Андреевна. Вороновым несказанно повезло, так как через пару месяцев хлынул основной поток эвакуированных, и о подобном жилье даже мечтать было невозможно. Люди обживали окрестные деревни в двух, а то и трёх часах ходьбы от завода.
Завод работал без выходных. Женя целыми днями пропадала в лаборатории, едва успевая вечером приготовить поесть. Ещё надо было достать продукты, отоварить появившиеся карточки. Всё это легло на Наташу, а ведь она с осени уже пошла во второй класс. В детский сад Юрку записать не было никакой возможности, и большую часть времени он был предоставлен сам себе: хорошо, хоть соседи по дому за ним присматривали.
Крещённая при рождении, но выросшая в обстановке антирелигиозной истерии двадцатых и последующих годов, не знавшая ни одной молитвы, Женя до конца своих дней помнила, благодарила и, как могла, молилась за Кустовых – этих обычных русских людей, которые спасли её и детей в это страшное время.
Прошло три года, война двигалась к концу. На все запросы Жени о судьбе мужа приходили неубедительные ответы: «в списках не значится», «информацией не располагаем», «в числе погибших не состоит». От тяжёлых мыслей спасала работа да забота о детях.
Наташа оказалась очень способной, много читала, особенно хорошо ей давалась математика. Юрка пошёл во второй класс. Летом с друзьями пропадал на реке Карсунке, протекавшей неподалёку. Ловили рыбу, собирали грибы и ягоды в окрестных лесах. Получил полное дворовое «образование» – научился играть в карты, курить, ругался матом. Своё право на существование постоянно приходилось доказывать кулаками. Дрались беспощадно – за порцию супа и кусок хлеба в школе, за место в кино, за право докурить выброшенную папиросу.
Как-то, в один из набегов на окрестные сады, Юрка попал в руки сильно пожилого человека с военной выправкой, явно не деревенского вида. Крепко держа мальчишку, представился, как Владислав Андреевич, и отвёл к себе в домик. Там налил миску супа и дал краюху хлеба. После еды поинтересовался, кто он и откуда. Выслушав нехитрую Юркину историю, поглядел на многочисленные синяки и свежую ссадину на скуле и спросил, часто ли приходится драться. Юрка кивнул головой. Хозяин рассказал, что в японскую войну 1904 года был ранен, два года пробыл в плену, где и обучился разным приёмам рукопашной. Если Юрка хочет, может приходить, он его кое-чему научит.
Учёба давалась нелегко, но уже через полгода пацаны – явно сильнее его и старше, отлетали во все стороны, а уж ногами Юрка дрался не хуже, чем руками. Правда, драться он стал значительно меньше, может быть, с ним просто не хотели связываться. Владислав Андреевич привязался к смышлёному парнишке, рассказывал о жизни в плену, про японских самураев, об их кодексе Бусидо, научил точить ножи и показал, какие камни для этого подходят. Однажды попросил, чтобы Юрка не особенно рассказывал о том, что здесь слышит. Мол, люди разные есть, некоторым всюду враги мерещатся. Юрка понял, что у взрослых не всё так просто в жизни, и крепко запомнил, что всегда лучше помалкивать.
Наступила долгожданная Победа... В сентябре 1945 года Женю вызвали в отдел кадров. Предстояли сокращения, и в первую очередь, эвакуированных. Из Ульяновского областного Комитета по трудовым ресурсам прислали направления, а проще говоря, вербовали, на работу в Прибалтике. Страна обживала вновь занятые территории.
Обещали хорошие «подъёмные», работу по специальности, гарантированное жильё. От ленинградской родни вестей почти не было: многие умерли в блокаду, кто-то ещё не вернулся из эвакуации. Женя посоветовалась с детьми, и выбрали Вильнюс. Всё-таки большой город, да и про отца, может быть, удастся что-либо узнать.
Семья Вороновых появилась в Вильнюсе глубокой осенью 1945 года. Поселились на первом этаже трёхэтажного дома в одном из переулков не далеко от центра – проспекта Сталина. Две небольшие комнатки, кухня... Туалетом и ванной пока пользоваться было нельзя: сломан водопровод, но обещали починить. Пока удобства и водяная колонка во дворе. Как позже выяснилось, в этом доме жила немецкая семья, которая сбежала перед приходом Красной армии. В комнатах и на кухне от прежних хозяев остались мебель и кое-какая посуда.
В Вильнюсском горкоме партии, куда Женя явилась согласно предписанию Комитета по ресурсам, её направили начальником химической лаборатории молочного комбината. В коллективе работали литовцы, а так как языка она не знала, взаимоотношения поначалу не складывались, а точнее – их не было. Но, видя её трудолюбие, знание дела, доброжелательность, сотрудники стали к ней лучше относиться, помогать в сложных ситуациях.
После беседы с директором и учителем математики Наташу записали сразу в шестой класс бывшей польской женской гимназии. Несмотря на то, что в школе изучали латынь, а литовский язык был четыре раза в неделю, она быстро догнала одноклассников.
Юрка пошёл в третий класс Второй Советской школы. После первого школьного дня он вернулся домой в приподнятом настроении. Синяк под глазом, царапины на руках, оторванные пуговицы были не в счёт. Пара разбитых носов, удары ногами и руками, как учил Владислав Андреевич, а главное, он удержался на ногах против троих, так как знал: упал – значит проиграл. После Глотовки нынешние одноклассники показались ему милыми детьми из сказок Андерсена. Как Юрка понял, класс делился на три группы – литовцы, «пшеки», то есть поляки, и все остальные. С кем он дрался в этот раз, осталось не ясным. На следующий день на большой перемене к Юрке подошли двое литовцев – высокий, белобрысый, с виду второгодник, и маленький с дыркой в передних зубах. Юрка напрягся, но высокий убрал назад руки и сказал с сильным акцентом.:
– Будешь драться за литовцев против «пшеков». Евреев мы не трогаем, им и так много досталось, – и, не дождавшись ответа, они пошли по своим делам.
Дрались обычно до «первой крови» и, в отличие от Глотовки, лежачих не били. Если драка была класс на класс или школа на школу, то за своих дрались все, не взирая на национальность. Что касается языка, то Юрка незаметно для себя через какое-то время начал переходить с русского на литовский, а то и польский.
Во дворе дома Вороновых, в небольшом флигеле, жила еврейская семья по фамилии Шницер. Они проживали в Вильно ещё до войны, но в начале сентября 1939 года после первых немецких бомбёжек глава семьи – портной Давид Шницер, догадываясь об отношении немцев к евреям, перевёз всю семью к родственникам в белорусский Витебск. В июне 1941-го их, как польских граждан, эвакуировали на Восток в Елабугу – небольшой городок на реке Каме. Семья с трудом сводила концы с концами. Давид портняжничал, жена Роза тянула на себе хозяйство и пятерых детей. В 1943 году случилось несчастье: утонул старший сын Арон, спасая брата – шестилетнего Нахума, которого в семье все звали Нёмкой. Дочь Эсфирь, она же Фира, была на два года старше Нёмки. Двое близнецов Моня и Ривка родились в 1940 году уже в эвакуации. После гибели брата Нёмка многое взял на себя. Он ездил со взрослыми по деревням, меняя сшитые отцом вещи на продукты, ловил рыбу, воровал овощи на колхозных полях.
Сразу после освобождения Литвы Шницеры перебрались в Вильнюс в надежде найти кого-либо из многочисленной родни. Но, увы, кроме двух братьев Розы, которые сражались в партизанском отряде, в живых никого не осталось. Шницеры заняли пустующий флигель, с трудом его подремонтировали, и Давид занялся привычным делом.
Семьи сначала познакомились, а потом и подружились. Юрка с Нёмкой ходили в один и тот же класс, и, когда оба прибегали из школы, Роза наливала им по тарелке супа. Если Жене на молокозаводе выдавали премию в виде творога или сметаны, то делились с соседями, как, впрочем, и хлебом, получаемым по карточкам. Юрка и раньше встречался с евреями, но не так близко. Дома у Шницеров разговаривали на идише – странном языке, похожем на немецкий. Вскоре он начал понимать отдельные слова и выражения. Фира особенно сблизилась с Женей, та помогала ей с уроками, советовала, что почитать, приносила книги из библиотеки, просто беседовала о жизни, а вот с Наташей отношения были более прохладными.
Мальчишки ходили в Дом пионеров, занимались в кружках, играли в футбол, зимой катались на коньках и лыжах. Оба мечтали о велосипеде, но это так и осталось мечтою. В отличие от Юрки, Нёмка драться не любил. Он не трусил, но понимал, что на нём лежит ответственность за семью. Летом друзья целыми днями пропадали на рыбалке. Есть хотелось постоянно, уха неплохо выручала, да и принесённая домой рыба была хорошим подспорьем для семьи.
За своими заботами они не заметили, как к двенадцати годам Фира превратилась в расцветающую девушку. Пухлые губы, грудь, яркие чёрные глаза, пышные волосы привлекали внимание окружающих парней. Юрка и Нёмка по-прежнему относились к ней, как к хорошему товарищу, брали с собой на рыбалку и в походы за грибами и ягодами.
Однажды в июле вся троица забралась на одно из многочисленных озёр в окрестностях Вильнюса. Рыбалка была удачной, вокруг полно ягод. Закончив рыбачить, развели костёр, почистили рыбу. В котелке булькала картошка с пшеном, на клеёнке лежали нарезанные половинки огурцов, зелёный лук, крупные куски тёмного литовского хлеба.
Неожиданно из прибрежных кустов к их костру вышли двое взрослых парней. Их внешний вид – брюки, заправленные в сапоги с завёрнутыми голенищами, светлые рубашки с выложенными на пиджак воротниками, кепки-шестиклинки на голове, папиросы, заломленные в уголках рта, не предвещал ничего хорошего.
– Здорово, – процедил один из них, сверкнув золотой фиксой.
– Ого, уже ушица на подходе, – и прошёлся взад-вперёд, оценивая обстановку.
Внимательно посмотрел на Фиру, вынул из сапога финку, одним движением срезал ветку с ближайшего куста и, обстругивая листочки, обратился к мальчишкам:
– Ну вот что, пацанва! Вы тут погуляйте с полчасика, а мы пока с вашей хозяйкой уху доварим.
У Юрки похолодело в груди. С его перочинным ножом против блатных шансов не было. Неожиданно Нёмка подскочил к своей рыбацкой сумке, засунул в неё руку и вытащил оттуда какой-то чёрный предмет. Медленно приподнял руку, и грохнул выстрел. Под ногами незнакомцев брызнул фонтанчик пыли. Один из стоявших от неожиданности подпрыгнул и взвизгнул:
– Эй, полегче!
– Следующая пуля твоя, – спокойно и отчётливо проговорил Нёмка, приподняв руку ещё выше. Оба попятились, не поворачиваясь, спиной, фиксатый крикнул: – Ну, ты мне ещё, жидёныш, попадёшься! – и оба исчезли в кустах.
Фиру колотила дрожь, Юрка растерянно смотрел по сторонам. Никогда потом он не спрашивал у Нёмки, откуда у того пистолет, и не просил разрешения пострелять. Фиру с собой в походы они больше не брали. Детство кончилось.
Наташа окончила школу с золотой медалью и поступила в Ленинградский университет на физический факультет. Какое-то время жила у родных, но, получив место в общежитии, почувствовала себя настоящей студенткой.
Фире учёба в школе давалась с трудом, особенно математика. По совету Жени она после восьмого класса пошла учиться в медицинское училище на отделение операционных сестёр. Женя ей много помогала на первом курсе, особенно с химией.
Когда Юрка с Нёмкой учились в девятом классе, неожиданно умер Давид. Близких и родных у Шницеров почти не было, и с похоронами помогла немногочисленная еврейская община Вильнюса. Семья осталась без средств к существованию. Нёмка ушёл из школы и устроился на механический завод учеником сварщика. Через три месяца он получил рабочий разряд, и в доме появились кое-какие деньги.
Спустя полгода после смерти Давида к Жене вечером зашла встревоженная Фира. Она к этому времени уже закончила медучилище и работала в больнице Вильнюсского университета. Оказалось, что у Шницеров в Польше объявились родственники, которые пригласили их переехать в Варшаву. Предложили семье деньги на переезд и обзаведение, ей и Нёмке обещали хорошую работу по специальности, маме и близнецам – денежное пособие. Они подумали и, учитывая материальное положение, решили ехать. Прощание получилось тяжёлым, женщины не могли скрыть слёз. Юрка помогал собраться и отвезти вещи на вокзал.
С отъездом Шницеров в душе Жени образовалась пустота. За прошедшие годы замуж она не вышла, хотя к ней сватались. Надежды на появление Осипа уже не было.
Юрка заканчивал десятый класс, увлёкся радиоделом, дни и ночи просиживал над схемами с паяльником в руках. Наташка училась на отлично, получала повышенную Сталинскую стипендию, её приглашали в аспирантуру.
Летом 1955 года Юрка поехал в Ленинград поступать в Пушкинское радиотехническое училище войск ПВО. Сдал экзамены на все пятёрки, был зачислен на первый курс и с осени приступил к занятиям. Училище располагалось в историческом районе города Пушкин и занимало территорию военного городка, построенного в 1914 году для 3-го Лейб-гвардии Его императорского Величества стрелкового полка.
Несмотря на спортивные разряды и природную выносливость, молодому курсанту поначалу приходилось нелегко. Утренний трёхкилометровый кросс, десятки часов строевой подготовки, многократные подъёмы и отбои за сорок пять секунд, марш-броски в противогазе с полной выкладкой, заправка постели с использованием табуретки и платяной щётки, наряды вне очереди, надраивание санузлов и «крантиков» до степени блеска известной части тела у котов, постоянное чувство голода при трёхразовом питании и посылках из дома.
Постепенно курсантская жизнь набирала обороты, и то, что полгода назад представлялось невыносимым, превратилось в будничную действительность. Армия переходила от артиллерии прошедшей войны к ракетной технике. Углублённое изучение математики, теории вероятности, радиотехники, электромеханики, помимо английского и истории КПСС, обрушилось на неокрепшие курсантские головы. Приходилось заниматься по 16-18 часов в сутки.
Весной 1956 года, когда уже начались экзамены и зачёты, старшина курса приказал Воронову явиться в особый отдел к майору Сугробову. Ничего необычного в этом не было, так как при поступлении в училище курсанты оформляли допуск к секретным материалам. Все конспекты, учебная литература, плакаты и схемы, имеющие отношение к современной технике, имели гриф «Секретно». Всегда строгий, немногословный, с орденскими планками и нашивками за ранение на кителе, «главный особист» вызывал в курсантах, да и офицерах невольный трепет. Воронов заглянул в кабинет и представился. Сугробов усадил его на стул, стоящий перед письменным столом, достал тоненькую папку.
– Скажите, курсант Воронов, а какие у вас взаимоотношения с государством Израиль? – спросил майор, сделав ударение на последний слог. В первые секунды ошеломлённый Воронов не мог ничего сообразить и молча таращил глаза.
– Попробую уточнить вопрос, – Сугробов заглянул в папку. – Вам знаком такой человек – Нахум Шницер?
Тут Воронова осенило – это же его друг Нёмка.
– Да, это мой друг детства. Мы знакомы с 1945 года, когда я переехал в Вильнюс, жили в одном дворе. В 1954 году они уехали.
– А с тех пор вы с ним или членами его семьи общались? – Сугробов закурил папиросу «Беломор».
– Нет, мне о них ничего не известно.
– Дело в том, что Ваш друг прислал вам письмо на адрес училища. У вас есть два варианта, – Сугробов внимательно посмотрел на курсанта.
– Вариант первый. Вы читаете в моём присутствии письмо. Затем пишете на моё имя заявление о контакте с гражданином иностранного государства, и вас исключают из училища в связи с лишением допуска. Вариант второй. Вы ничего не читаете, продолжаете учиться, и дальнейшая ваша судьба зависит от настойчивости вышеупомянутого гражданина. Что решаете?
– Второй вариант, – не раздумывая, ответил Воронов. – Разрешите идти? – и встал со стула.
– Минуточку. Подписку я у вас не беру, будем считать, что нашего разговора не было, но надеюсь на ваше молчание. Идите, – Сугробов встал. Выйдя из особого отдела, Воронов почему-то почувствовал себя так, как будто только что совершил предательство.
Когда Юрка приехал летом на каникулы, мать протянула ему голубоватый конверт с обратным адресом на английском языке. Достав письмо, он узнал знакомый почерк Фиры.
Она писала, что в Польше их хорошо приняли, устроили в частном доме, дали денег на одежду и еду. Объяснили, что в стране тяжёлое экономическое положение, антисемитизм, и предложили репатриироваться в Израиль, пока местные власти это разрешают. Выбора у них не было, и они добрались на поезде в Вену, а оттуда самолётом в Израиль. На аэродроме их встретили и отвезли в город Хайфу, где они сейчас и живут. Поселили в трёхкомнатной квартире со всеми удобствами, даже горячая вода. Дом на берегу моря, много зелени, но непривычно жарко. Сразу дали деньги на обстановку, еду и одежду, назначили пенсии матери и близнецам в связи с потерей кормильца. Их записали на курсы иврита – здесь такой еврейский язык. После курсов ей и Нёмке предстоит служить в Цахале – Армии обороны Израиля. Только после службы в армии можно пойти работать или учиться. В магазинах есть всё, врачи прекрасные, почти все говорят по-русски. Всем привет, очень скучаем.
Женя написала Фире ответ и, ничего не подозревая, дала Юркин адрес. Так Нёмкино письмо оказалось в училище.
Зимой 1957 года на каникулы в Вильнюс Воронов не попал. Его включили в лыжную сборную училища, выступавшую в соревновании на первенство Ленинградского военного округа. В марте Женя приезжала в Ленинград в гости к родным, встречалась с детьми. За Наташей ухаживал молодой преподаватель университета, кандидат физико-математических наук. Юрку отпустили в увольнение на целый день в связи с приездом матери. Решили встретиться в Эрмитаже. Он там не был ещё ни разу, а Женя в последний раз ещё до войны, вместе с Осипом. В галерее героев Отечественной войны1812 года присели отдохнуть. Женя достала из сумочки белые листки бумаги и заплакала. Юрка узнал Фирин почерк и сразу всё понял.
«Дорогие тётя Женя, Юрочка и Наташа. Сообщаю вам, что нас постигло большое горе: 4 ноября 1956 года в военном сражении на Синайском полуострове при взятии города Шарм-эль-Шейх погиб наш Нёмочка. Пятого ноября к нам домой приехали два офицера Цахала – капитан и лейтенант, оба хорошо говорят по-русски. Они рассказали, что часть, где служил Нёмочка, получила приказ захватить город Шарм-эль-Шейх и снять блокаду залива. Их рота попала под сильнейший обстрел, в результате которого сержант Нахум Шницер был убит. Хотя, по еврейским законам, тело должно быть погребено в тот же день, из-за боевых действий похороны пришлось отложить. Через день маму, меня и Моню с Ривой посадили в автобус и повезли в Хайфу на военный участок кладбища. С нами поехали наши соседи, мои и Нёмины друзья. Тело, завёрнутое в белую ткань, привезли солдаты, вместе с которыми он воевал. Нёмочку нам не показали. Видно, здесь так положено. После похорон раввин прочитал поминальную молитву, и на могилу положили каменную плиту с буквами на иврите. Мы с мамой часто приходим навестить могилу. Здесь такой обычай: на могилу приносят не цветы, а камушки – символ вечности. Крепко вас всех целую, ваша Фира».
…В декабре 1969 года после секретной встречи в Москве египетского президента Гамаля Насера с Леонидом Брежневым советское руководство решило оказать помощь братскому египетскому народу в войне с Израилем.
На основании закрытого решения Политбюро ЦК КПСС министр обороны СССР маршал А.А. Гречко отдал приказ о создании оперативной группировки советских войск в Объединённой Арабской Республике и проведении там сверхсекретной операции «Кавказ». Для отправки в Египет было отобрано 32 тысячи советских офицеров и солдат, сформирована 18-я зенитно-ракетная дивизия ПВО и истребительно-авиационная группа.
Войска доставляли на гражданских судах Министерства морского флота СССР, отрабатывая легенду о перевозке сельхозтехники. На верхней палубе располагались тягачи, грузовые автомобили, дизельные генераторы, а военная техника, оружие, боеприпасы грузились на нижние палубы.
Мартовской ночью 1970 года в египетский порт Александрия вошёл прибывший из Николаева теплоход «Роза Люксембург», с борта которого в числе прочих сошёл на землю начальник штаба зенитно-ракетного дивизиона майор Воронов. В огромном ангаре на берегу весь личный состав переодели в бежевую форму египетских войск без знаков различия. Боевую технику и транспортные средства перекрасили в цвета пустыни. После пятидневного карантина, ночью, с выключенными фарами, зенитно-ракетный дивизион в полном походном снаряжении отправился к месту дислокации – небольшому городку Хургада на берегу Красного моря. При постановке боевой задачи в штабе 18-й дивизии командиров дивизиона заверили, что размещение будет производиться в стационарных бетонных укрытиях. Но по прибытии в указанную точку офицеры обнаружили лишь голую пустыню, которая кишела скорпионами, тарантулами и прочей нечистью.
Основное оборудование, шесть пусковых установок, боеприпасы и топливо разместили в песчаных окопах, обложили мешками с песком и укрыли маскировочными сетками. Командный пункт наведения и антенна по условиям работы находились на открытом пространстве и не были защищены. Уже через пять дней их дивизион заступил на первое боевое дежурство. Для охраны зенитно-ракетного дивизиона прислали роту египтян под командованием капитана Юсефа Эль-Гайиба, который учился в СССР и мог разговаривать по-русски.
В условиях пятидесятиградусной жары офицеры и солдаты находились в раскалённых кабинах в трусах и с касками на голове. Техника периодически выходила из строя, из трёх дизельных генераторов, как правило, один постоянно ремонтировался. Ракеты не снимались с подготовки по 20-22 часа в сутки. Нормально поесть удавалось только ночью, причём повар-египтянин готовил весьма специфическую еду. От жажды спасал только крепкий чёрный чай.
Первый налёт на дивизион произошёл 8 апреля. Рано утром на большой высоте со стороны Красного моря пролетел самолёт-разведчик. Потом неожиданно со стороны пустыни на очень малой высоте выскочила четвёрка израильских истребителей «Скайхок» и нанесла по позиции мощный ракетно-бомбовый удар. Личный состав дивизиона, кроме дежурных операторов, едва успел спрятаться в укрытие. Когда всё закончилось, перед вышедшими наружу предстали чёрные от сажи пусковые установки, две из которых были разбиты, повреждённые антенны, дизельный генератор, валяющийся кверху колёсами. Двоих операторов взрывной волной выбросило из кабины управления.
11 апреля сбили свой первый израильский истребитель «Мираж», а ещё через сутки – два «Скайхока». Весь май и июнь происходили ожесточённые сражения. В промежутках между налётами дивизион производил ремонт техники, пополнение боеприпасами, укреплял защитные сооружения.
Воронов почернел, похудел и был полностью поглощён боевой работой. С родины приходили письма от матери из Вильнюса, Наташки из Ленинграда, от жены Галины из Москвы. Детей у них не было, и жена была сосредоточена на быте. Она писала, что ужасно скучает, что подала документы на вступление в жилищный кооператив. Дом должен быть готов на следующий год, а денег, которые он заработает в командировке, должно хватить на мебель и даже на новую машину, а то на «Запорожце» ездить уже стыдно.
Поздно вечером, когда жара немного спадала, офицеры, свободные от дежурства, выходили на свежий воздух и пили крепкий чай. Кофе и спиртное большой популярностью не пользовались, хотя на дни рождения немного выпивали, отдавая предпочтение египетскому бальзаму «Абу Симбел» – напитку звериной крепости и умеренной цены. Иногда за стол приглашали командира египетской роты капитана Юсефа. Его спрашивали о жизни в Египте, о семье, сколько жалования он получает. Показывая на волны, которые плескались неподалёку от позиции дивизиона, он рассказал, что если пересечь Красное море, то напротив расположен город – курорт Шарм-эль-Шейх, в котором раньше отдыхало приличное египетское общество, и даже англичане в период их правления в Египте. Во время Суэцкого кризиса этот город был захвачен израильскими войсками.
Вначале Воронов не мог вспомнить, откуда он мог знать это название, но внезапно до него дошло – ведь при взятии Шарм-эль-Шейха погиб Нёмка. Всю ночь он ворочался. В памяти всплывали семья Шницеров, Вильнюс, их двор, походы за грибами, рыбалка. Казалось бы, рукой подать до того места, где убили Нёмку, а какая непреодолимая преграда лежит перед ним. Но утром, с первой боевой тревогой, он обо всём забыл и мгновенно погрузился в уже привычный круговорот войны.
18 июля израильская авиация совершила массированный налёт на позиции дивизионов, расположенных вдоль Красного моря. Два десятка «Миражей» и «Скайхоков» в непривычное время, перед закатом солнца, пользуясь складками на местности, подкрались на очень малой высоте, а за несколько километров до позиции произвели мгновенный набор высоты до двух тысяч метров и с пикирования обрушили на дивизионы ракеты и бомбы. В ходе налёта были уничтожены четыре израильских истребителя.
«Уважаемые Евгения Михайловна и Галина Ивановна! С глубоким прискорбием сообщаю Вам, что 18 июля 1970 года трагически погиб при выполнении интернационального долга на территории Объединённой Арабской Республики Ваш сын и муж майор Воронов Юрий Осипович.
За проявленные мужество и героизм майор Воронов Ю. О. представлен к награждению орденом Красной звезды (посмертно) и орденом Египта «Звезда военной доблести» (посмертно).
Тело майора Воронова Ю. О. отправлено для захоронения в СССР 22 июля 1970 года.
Заместитель командира в/ч № 60552 по политработе генерал-майор
Шубин Г. С.»
В 1978 году в загородной резиденции президента США Кэмп-Дэвиде было подписано соглашение о заключении израильско-египетского мирного договора. По его условиям в 1982 году Израиль вывел свои войска и поселенцев с Синайского полуострова. Городок Шарм-эль Шейх, при взятии которого был убит сержант Нахум Шницер, перешёл в руки египтян.
После смерти Насера в 1970 году к власти в Египте пришёл Анвар Садат, симпатизировавший американцам. Солдаты и офицеры 18-й зенитно-ракетной дивизии ПВО были выдворены из Египта ранней весной 1971 года. Разрушенные позиции и проржавевшие остатки советской военной техники вблизи городка Хургада, где погиб майор Воронов, были постепенно погребены под песком.
«Расстояние от курорта Хургада до курорта Шарм-эль Шейх по прямой через Красное море составляет 51 морскую милю. Паром компании “INTERNATIONAL FAST FARRIES” преодолевает это расстояние за четыре часа»
(Из путеводителя по курортам Египта, 2016 год).