Традиционную летнюю экспедицию журнала «Мишпоха» в 2010 году мы решили начать с Полоцка.
Это один из древнейших городов Беларуси и всего славянского мира, основанный в IX веке на берегу Западной Двины. Многое повидал он за свою многовековую историю. Входил в состав разных государств, помнит времена величия и упадка. В городе увековечена память о знаменитых земляках: просветителях, ученых Евфросинье Полоцкой, Симеоне Полоцком, Франциске Скорине. Им поставлены памятники.
Полоцк всегда был многонациональным городом. Здесь строили свои дома белорусы, поляки, русские, латыши, украинцы, татары, цыгане, представители других национальностей.
Более пятисот лет живут в Полоцке евреи. Известно, что в 1509 году сборщиком налогов в городе был еврей Авраам Езофович, в 1525 году – его брат Михель.
Легендами и преданиями окружена история полоцких евреев.
Город был крупным центром иудаизма. Здесь жили известные раввины: рав Исроэль, рав Натан, рав Илия Иосиф, рав Шнеур Залман Фрадкин и другие. В полоцкой иешиве учился человек, возродивший иврит, – Элиэзер Бен-Иегуда, здесь его знали как Лазаря Перельмана. Глава иешивы, тайный сторонник светского образования, познакомил мальчика с произведениями светской литературы на древнееврейском языке.
Еврейская община Полоцка дала миру многих известных ученых, деятелей искусств, которые прославили своими работами имя и город, в котором родились.
Но не они в первую очередь влияли на городскую жизнь. А ремесленники и торговцы, рабочие и домохозяйки, богачи и бедняки... Их имена, к сожалению, давно забыты. Снесены еврейские кладбища, на которых они похоронены. Уничтожены книги общин (пинкосы), в которых аккуратно были записаны самые важные даты в жизни людей. Но их внуки и правнуки, живущие сегодня в разных странах и городах, с гордостью говорят, что их корни из Полоцка.
В 1993 году, после более чем семидесятилетнего перерыва, была возобновлена деятельность еврейских религиозных и светских организаций Полоцка. Во Дворце культуры завода «Стекловолокно» состоялось организационное собрание. Зал был полон. Одни пришли с энтузиазмом и желанием участвовать в работе, другие – с любопытством (увидеть, кто кроме них еще придет), третьи – со страхом (ничего за это не будет?). Первым председателем избрали Филиппа Завта, военного дирижера, коренного одессита, для которого Полоцк на долгие годы стал второй родиной.
Сегодня в Полоцке активно работает городская еврейская община, благотворительная организация «Хэсэд-Эфроим». Правда, с каждым годом в городе становится все меньше евреев. Да и возраст большинства из них – пенсионный.
Летнюю экспедицию журнала «Мишпоха» открывала фотовыставка «Холокост. Взгляд через 65 лет». Она проводиласьв уютном зале Дома народных ремесел и была организована с помощью благотворительной организации «Хэсэд-Эфроим».
На открытие пришли ветераны войны и молодежь, выступали люди разных поколений, было сказано много прочувственных слов, играла скрипка.
До Полоцка фотовыставку уже видели в Витебске, Минске. Но среди сорока работ, представленных в Доме народных ремесел, были и специально подготовленные для этой экспозиции.
Мы хотели, что люди увидели своих знакомых, места близкие и дорогие сердцу.
Так появился «Портрет узника гетто, ветерана войны Семена Фейгельмана», «Открытие памятного знака на месте расстрела узников гетто в Ветрине», «Памятник жертвам Холокоста в Бабыничах» и другие.
А потом Семен Климентьевич Фейгельман, стоя рядом со своим портретом, рассказывал о своем детстве, опаленном войной, о родителях и друзьях... Это был рассказ, обжигающий своей правдой.
ПОСЛЕДНИЙ СВИДЕТЕЛЬ
Семен Климентьевич – бодрый и деятельный человек. У таких не надо спрашивать про возраст. На пенсии он давно, но скучать ему не приходиться. В Полоцкой еврейской общине возглавляет общество ветеранов и инвалидов войны. Собираются каждую неделю, обсуждают насущные проблемы. Сейчас на повестке дня – установить памятники на местах расстрелов полоцких евреев в годы Великой Отечественной войны. Готов оказать помощь для написания и издания книги о гетто, которые были в годы фашистской оккупации в местечах Витебской области.
Семен Климентьевич – частый гость в средней школе Боровухи. После переезда в Полоцк работал в ней. Сейчас приходит к ребятам, рассказывает о войне, о службе в армии.
И регулярно, с рюкзаком за плечами и большой банкой в нем, отправляется к роднику и набирает воду (говорит – целебная!), потом, несмотря на тяжесть, бодро идет к автобусу и возвращается домой.
Семен Фейгельман прошел все ужасы гетто в небольшом городке Лепель, чудом спасся, помогал партизанам, служил в армии. И, пройдя сквозь круги ада, остался приветливым, отзывчивым и добрым человеком.
– Братскую могилу в Черноручье видели? – в начале разговора спросил Фейгельман.
Это место, где нашли свой последний приют сотни лепельских евреев, расстрелянных фашистами и их пособниками.
– Бывал там не раз, – ответил я.
– Вот там и я мог быть, – сказал Семен Климентьевич. – Там лежат мои родители, братья, родственники, друзья.
– Расскажите о них, – прошу я.
– Дедушку звали Афроим Фейгельман, он был участником русско-японской войны. Родился где-то в 1870 году. Столяр и плотник. Зарабатывал на жизнь своими руками. У деда было трое сыновей: мой отец Калман (потом мне дали отчество Климентьевич, как будто Калманович выговорить сложнее), средний брат Файвель и младший – Зайвель.
Как звали бабушку, не помню. Она умерла перед войной. А потом уже и спросить было не у кого.
Мой отец, как и дед, был столяром и плотником. Работал на железной дороге. Перед самой войной ему исполнилось 45 лет.
Мама была домохозяйкой. Ее звали Хана, девичья фамилия Гуревич. У родителей нас было трое. Я – старший, сестра – Соня, и младший брат – Иосиф. Их давно нет, а память сохранила все до мельчайших подробностей. У Иосифа была рассеченная губа, и перед самой войной родители собирались везти его в Ленинград, делать операцию.
Мы жили в Лепеле на Володарской улице, 46. Это недалеко от рынка. Дом добротный, его рубил отец своими руками.
В 1941 году мне было уже 14 лет, родился 29 ноября 1926 года, и я все хорошо помню, хотя, порой, кажется, что многие вещи лучше забыть. Учился в белорусской школе. Родители не заставляли делать уроки, сам старался, чтобы хорошо окончить школу и пойти служить в армию в погранвойска. Тогда многие мальчишки об этом мечтали.
Я много лет прослужил в армии, был рядом с границей, но не в погранвойсках, – улыбнулся, пожалуй, единственный раз за весь наш раз разговор, Семен Фейгельман.
– 22 июня 1941 года я с друзьями был на рыбалке. Озеро и река рядом, и мы любили плавать, ловить рыбу. Улов в тот день был богатый, мы шли веселые, смеялись. Только поднялись в город, смотрим: люди стоят и плачут. И около репродуктора – целая толпа. Это было около 12 часов. Слышим разговоры: «Война! Война!» Пришел домой. Тоже плач, мама всех спрашивает: «Что будет?» Дед отвечает, что в прошлый раз (Первая мировая война) немцы были в Лепеле и никого не трогали. Дед был очень религиозным человеком. Синагоги перед войной в Лепеле не было. Миньян собирался в угловом доме на нашей улице. Дед говорил: «Мы никого не трогали, и Бог нас защитит».
Уезжать на восток или нет? Отец работал на железной дороге, и им было указание – готовиться к отъезду. Многие сослуживцы отца уехали, а он – под влиянием деда – остался. Хотя я настаивал: «Надо уезжать». Но кто меня слушал?
Из Лепеля, наверное, треть евреев успела уехать или уйти. Кто по железной дороге до Орши, кто на подводах, а кто и пешком.
Знали ли мы, что творят фашисты с евреями? Была ли какая-то информация, кроме той, что говорил дед? В Лепеле жили польские беженцы, которые после 1939 года оказались у нас. Они говорили, что фашисты очень жестоко относятся к евреям: грабят, убивают. Но в нашей семье всерьез не воспринимали эти разговоры. Дед говорил: «Пропаганда».
Через несколько дней была первая бомбежка Лепеля. Потом опять бомбили, возле нашего дома бомба упала, в магазин попала – одни осколки остались.
Всем стало ясно: надо уходить. Дошли мы до деревни Казинщина. Там было много знакомых у деда и отца. Они делали окна, рамы, двери, и у них были знакомые во многих деревнях. Но 28 июня немцы уже были впереди нас, и мы вернулись в Лепель. Пришли в свой дом, он не был занят и не был разграблен.
Немцы вошли в Лепель фактически без боя. Была система укреплений на старой границе 1939 года, но войска хаотично отступали.
Немцы стали ходить по домам, требовали яйца, масло. Хотели маму убить, когда она сказала, что у нас самих еды не хватает. Пришлось отдать им двух кур и яйца.
В начале июля немцы собрали всех евреев в центре города, объявили, чтобы на своих домах они прибили желтые звезды, пришили на одежду спереди и сзади желтые лоскуты, на руках носили повязки с надписью «Jude», ходили только посередине улицы и не ходили по тротуарам. За любое нарушение – расстрел.
Начали гонять на работы, на самые тяжелые и черные: убирать уборные, на погрузку и разгрузку, ремонтировать дороги.
Потом опять собрали евреев, это было в середине июля, и приказали всем переселиться в гетто. С собой можно было взять только самые необходимые вещи. Район для гетто отвели между улицами Вокзальной, Канальной. На переселение дали срок, по-моему, два или три часа. В один дом заселялось по четыре, а то и по пять семей. Нас разместилось в одном доме двенадцать или тринадцать человек, все были родственники. Свой дом мы оставили, и кто в него вселился, не знаю, потому что из гетто было запрещено выходить. Гетто охраняли частично немцы, но в основном – полицаи, «свои» лепельские, многих я до войны знал. Например, Сублинского. Он после войны десять лет отсидел, а потом вскоре умер. В полицию шли в основном молодые мужчины – те, которых в Красную Армию призвать не успели.
В гетто попал брат отца Файвель, его жена и двое девочек, попала жена младшего брата Зайвеля с девочкой маленькой, ей было полтора годика. А сам младший брат отца под Витебском попал в окружение, и больше мы о нем ничего не знаем.
Моему отцу, как хорошему столяру, иногда немцы поручали делать чемоданы, тогда были такие – фанерные, но в основном его гоняли на такие же работы, как и всех остальных.
Я тайком выходил из гетто, выпрашивал у знакомых какую-то еду, но в основном картофельные очистки, а потом, чтобы только не нарваться на полицию, возвращался обратно.
Картофельную шелуху много раз перемывали, перемалывали и пекли из нее лепешки. Жира у нас не было, и на сковороду сыпали соль. Это считалось хорошей едой. Кто работал, тому кое-что доставалось, но в основном узники голодали. И от голода каждый день умирали. Много людей болело. Никаких лекарств не было. В гетто был врач, известный в довоенном Лепеле, – Гельфанд. Его даже немцы в свой госпиталь привозили, чтобы он консультировал врачей.
Однажды Гельфанда машина сбила насмерть. Говорили, что это сделали специально.
Были и другие врачи, но лечить было нечем. Никаких лекарств…
Эсэсовцы каждый день проверяли гетто, чтобы все были на месте. В основном это делали с утра. Был такой случай. Эсэсовец зашел, стал считать, надо было кланяться перед ним, снимать шапку, я не снял. Он заорал и стал меня бить большой резиновой плетью. Не помню, что было потом, я потерял сознание. Очнулся, когда немца уже рядом не было. Меня кое-как откачали. Я после этого решил бежать из гетто. Но, если не досчитаются кого-то на проверке, расстреляют всех жильцов дома. Как только я говорил слово «бежать», на меня родные начинали ругаться: «Мы из-за тебя все погибнем».
И немцы, и полицаи издевались над евреями, били нас по любому поводу, иногда просто так, для развлечения.
Так продолжалось до 28 февраля 1942 года. В тот день, еще шести утра не было, на улице поднялся шум, крик. Мы поняли: немцы стали собирать евреев, чтобы покончить с нами. Давно об этом уже разговоры ходили. В Камене, в Бегомле, в Полоцке были расстрелы. Мы о них знали.
Я, видя такое дело, накинул на себя, что было, на босые ноги надел ботинки, выбежал из дома и к реке. Уже чуть начинало светать. День был очень холодный. Но я мороза не чувствовал. Нас пять человек пыталось убежать. Немцы увидели и открыли огонь. Трое сразу упали замертво, одного – ранили. Немцы подбежали и добили его. Я с испуга упал лицом в снег и лежал неподвижно. Это было метров в четырехстах от дома. Немцы подумали, что я мертвый. Когда они ушли, я пополз к реке. На берегу Эссы поднялся и снова побежал. Слышу, за мной шум. Я по воде побежал, чтобы собаки след не взяли. А потом, думаю, надо переплыть через реку на другой берег, утону так утону.
За городом в деревне Матюшино жил знакомый отца. Ноги почему-то сами понесли к нему. Его звали Александр. Надо было перебраться через дорогу, которая вела из Старого Лепеля в Лепель. А на дороге – колонна немцев. Я опять упал в снег и пролежал неподвижно, пока они не прошли. Прибежал к Александру, а мне говорят: «В деревне полицаи и надо уходить».
Ноги у меня побелели, надо было их спасать. Дочка Александра – Лена оттирала мне ступни гусиным салом. Одели носки, переобули в сухое. Дали кусочек хлеба, но предупредили, сразу все не ешь – умрешь, потому что я три дня вообще ничего не ел. Александр предупредил, что кругом немцы и полицаи, ловят беглецов. Посоветовал идти в сторону Витебска, может, удастся перейти линию фронта. Я пошел. Ночевать негде, никто не пускает, боятся. То в хлеву переночую, то в стогу сена – самое спокойное, то в банях – там благодать. Шел в сторону Дретуньского полигона, в деревнях говорил, что – из сиротского приюта. Мне советовали идти на запад: «Там лесов много, вдруг кого-нибудь встретишь в глухой деревне, и тебя приютят». Очень болели ноги, одежда была гнилая и в ней вши. Есть нечего. Редко кто подкармливал, но чаще прогоняли, говорили: «Из-за тебя всех убьют».
Вышел я на дорогу Витебск–Полоцк. Иду на запад. Прибился к одной старушке. Помог ей саночки везти и попросил, чтобы она сказала немцам охранникам, когда будем мост переходить, что я ее сын. Даже по-немецки сказал ей, как будет слово «сын». Подходим к мосту, немец стал в меня тыкать рукой, а старушка говорит: «Сын». Немец махнул рукой.
Через Полоцк прошли, видел повешенных. Добрались до Ветрина. Я понял, что старушка к себе не примет, поблагодарил ее и пошел дальше. Очутился в Глубокском, Миорском районах. Дважды пытались меня отвезти к немцам, на подводу сажали, но я сбегал. Не доезжая Прозорок, пошел в деревню Антополье. На мое счастье, за дровами приехал мужчина. Звали его Василий, потом я узнал, что он был членом коммунистической партии Западной Белоруссии. Василий посмотрел на меня и говорит: «Тебя надо лечить, иначе – умрешь». Он взял меня к себе, но Василий жил на виду, в деревне, и держать у себя постороннего человека было опасно. Он переправил меня к своему родственнику леснику Грицу Никите Васильевичу. Они жили в лесу, вдалеке от деревни. Я сказал, что меня зовут Сеня. Про фамилию у меня не спрашивали. Никита Васильевич и его жена Евгения Андреевна приказали мне раздеться и тут же сожгли мою одежду, в которой вши буквально роились. Потом принялись меня лечить.
У Грицев был сын Вадим. Ему строго наказали, чтобы он обо мне никому ничего не говорил.
– Грицы знали, кто вы? Догадывались, что прячут еврея? – спросил я.
– Никогда у меня об этом не спрашивали. Я сам, конечно, ничего не говорил.
– Есть моменты, когда говорить ничего не надо. Например, походы в баню…
– Я отворачивался, делал вид, что стесняюсь…
Думаю, лесник и его жена понимали, кого они прячут. Но в присутствии Семена и своего маленького сына никогда не говорили об этом.
По ходатайству Семена Фейгельмана его спасителям Никите Васильевичу Грицу, Евгении Андреевне Гриц и Вадиму Никитовичу Грицу присвоено звание «Праведник Народов Мира». Правда, дожил до этой заслуженной награды только Вадим Гриц.
– Летом 1942 года, – продолжает рассказ Семен Климентьевич, – в лесу стали появляться бежавшие из лагеря военнопленные. У Грицев остановились двое. Потом они ушли в партизаны. Наведывались к нам время от времени. Один из них, Медковский, был уже командиром партизанской разведки. Воевал в бригаде имени Ворошилова. Он погиб во время блокады Лепельско-Полоцкой зоны в районе деревни Подсвилье. Мне он приказал не высовываться и ночевать не дома, а где-нибудь в укромном месте. Наверное, думал, как обезопасить семью лесника.
Однажды, когда Медковский пришел к нам с группой партизан, я попросил его забрать меня с собой в лес. Он ответил: «Ты нам здесь нужен. Оставайся пока. Только будь начеку».
Мы с партизанами связь держали до 1944 года, регулярно давали данные, где какие немецкие гарнизоны стоят.
В 1944 году, когда нас освободила Советская Армия, я пошел в военкомат и все о себе рассказал. Меня определили на службу и отправили на Север. Попал на один из островов, мы прикрывали военно-морскую базу Северного флота – Северодвинск.
Семен Климентьевич разложил на столе фотографии, показывал их мне и рассказывал о своей послевоенной жизни.
– Окончил военное училище и прослужил в Заполярье до 1964 года, прошел путь от рядового до майора. Когда пришла замена, попросился домой в Белоруссию и оказался в Бобруйске в 5-ой гвардейской танковой армии. Закончил воинскую службу подполковником, заместителем командира части.
У Семена Климентьевича двое детей. Сын Владимир служит в российской армии, полковник. Дочь Люда живет в Израиле. Внук Миша служил в израильской армии, воевал в 2007 году в Ливане.
Семен Фейгельман рассказывал страшные вещи, иногда, слушая его, я чувствовал, как берет оторопь, но говорить с ним было легко. Несмотря на все испытания, через которые пришлось ему пройти (а может, и благодаря им) он не только мудрый, но и добрый человек.
***
Евреи жили на протяжении веков во многих местечках, которые находятся на территории нынешнего Полоцкого района.
Бабыничи считались крупным еврейским центром.
В Гомеле сохранилось старинное еврейское кладбище. Оно находится на полуострове, окружено с трех сторон озером, заросло лесом и может быть, поэтому осталось практически нетронутым. Последние захоронения там были сделаны в 50-е годы теперь уже прошлого, XX века. Жители Гомеля, выжившие в годы войны и поменявшие место жительства, просили похоронить их рядом с родителями, родственниками. Последние пару десятилетий, похоже, на этом кладбище никого не было.
В Вороничах еще сохранились еврейские дома. Правда, в одном из них, из красного кирпича, сейчас находится сельсовет, а другое – отдано православной церкви.
В Боровухе евреи компактно жили на улице неподалеку от теперешней автобусной остановки. Знают и помнят об этом только старожилы и краеведы. А для всех остальных жителей деревни это звучит как-то странно и отдает экзотикой.
Мы направились в городской поселок Ветрино. Когда здесь было местечко, на центральной улице, как мне рассказывали, жили сплошь евреи. Была, как и положено, синагога. В Ветрине давно не живут евреи, нет их и в других местечках Полоцкого района. Память о нашем общем прошлом хранят энтузиасты – неспокойные, благородные люди.
На встречу к одному из таких энтузиастов мы и отправились.