Дорога на Миоры идет мимо деревни Иказнь. Она видна издалека благодаря высокому костелу и церковным куполам.

Довоенных жителей в деревне осталось всего несколько человек.

Встретился с Генриеттой Станиславовной Рыдико. Она родилась в Иказни в 1931 году и прожила здесь всю жизнь.

У Генриетты Станиславовны хорошая память, но, поглядывая на мой диктофон, она время от времени просила: «Вы, если что, подправьте». Править ничего не пришлось. Только иногда польские и белорусские слова переводил на русский язык.

«До войны Иказнь была другой. И по внешнему виду, и жили по-другому. До войны люди свою землю имели.

Костел был разрушен, урожай там после войны хранили. Крыльца не было, трактор заезжал, и зерно высыпал в костеле. В церкви был склад от магазина: соль и все такое там хранили.

Евреев до войны жило немало. Их дома в войну сгорели.

Во время оккупации тут немецкий карательный отряд стоял.

Большинство евреев отправили в Браслав в гетто. Но многие убежали и спрятались. Их стали ловить и в погреб дома сажать. Этот дом стоял на нашей улице. Там жили евреи Самовары, и магазин их был. Погреб у них был большой.

Одна женщина-еврейка увидела, что ее доченька Ривка сидит в этом погребе, стала кричать: «Спасите». Отец девочки где-то спрятался и выжил. Из погреба всех евреев повели на расстрел. Человек двадцать их было, а может и больше, и старых, и малых. Всех расстреляли в Иказне за школой. Людей собрали, в том числе и моего отца, чтобы они яму копали. А потом мужики сидели и ждали, когда закапывать надо будет. Евреи прощались, головой махали. А мы все напротив церкви стояли и смотрели, место расстрела оттуда хорошо видно. Молодых стреляли, а старых, инвалидов ногой спихивали в яму. Пошли люди закапывать. Говорили: «Кровь течет, земля шевелится».

После войны через это место новую дорогу на Миоры проложили. Когда бульдозер вырыл кости, дорожное начальство с кем-то созвонилось, а потом приказало кости в сторону сдвинуть... На этом все дело и закончилось.

Памятника расстрелянным в Иказне нет. Но сама природа, выполняя долг памяти перед невинно убитыми людьми, отметила место. На небольшой возвышенности лежит большой красный камень, а вокруг него серые камни поменьше. Как будто из-под земли прорастает целая семья. Рядом растет одинокая сосна. Вряд ли лучший памятник создадут люди. Остается только на большом камне укрепить табличку, которая бы рассказала о трагедии 1942 года.

***

Недалеко от Иказни на берегу красивого озера небольшая деревня Самуйлы. Мне рассказали легенду о том, как появилось название. Давно это было, лет двести назад, а может и больше. Открыл на проезжей дороге корчму и постоялый двор еврей Самуил – Шмуэль. Вокруг него стали строиться родственники и просто евреи. И стали называть это место на белорусский или польский лад – Самуйлы. «Куда идешь?» – «К Самуйлам».

Не найти потомков корчмаря Шмуэля. Время разбрасало их по городам и странам, а возможно, нет у него потомков. Страшные войны прокатились по этой земле. И только на дорожном указателе выведено название, напоминающее его имя...

Следом в нашей подорожной была деревня Перебродье. Это уже Миорский район.

Когда-то здесь был город, который владел Магдебургским правом. В 1792 году был утвержден герб города Перебродье.

Деревня Перебродье, наследуя хорошие традиции, – первая на Витебщине обзавелась собственным гербом и флагом. Произошло это несколько лет назад.

Сохранились остатки старинных усадеб. Известно, что первыми жителями города были рыбаки. И сейчас здесь намерены создать единственный в Беларуси Музей рыболовства. Рассчитан он, безусловно, для привлечения туристов.

Бытует легенда, что Перебродье когда-то получило городские права за то, что его жители указали брод через озеро польскому королю. Эти права дважды подтверждались польским сенатом – 27 мая 1820 года и 17 июня 1823 года, но город так и не достиг экономической независимости.

В 1897 году в Перебродье проживало 176 евреев, или более четверти от всего населения. Пока нам не удалось найти никого из потомков перебродских евреев.

Еврейские семьи жили в местечке, вероятно, до 1942 года. Не удалось найти и списков евреев, погибших в годы войны. Возможно, евреев Перебродья переселили в гетто Миор или Дисны и там расстреляли.

МИОРСКИЕ ВСТРЕЧИ

Я давно собирался встретиться с Витольдом Антоновичем Ермаленком. Мне рассказывали, что лучшего знатока здешних мест не встретишь. И, несмотря на занятость, он отзывчивый человек. Но всякий раз, откладывая встречу «на завтра», терял не месяцы, а годы.

Приехав в Миоры и увидев на главной площади районного центра большой плакат «Человек года», я прочитал, что на одной из фотографий запечатлен Витольд Ермаленок.

Разные времена он пережил за тридцать четыре года здешней работы. Давно было, но даже пытались его из школы уволить. Теперь он, заслуженно, в почете – учитель, краевед, воспитывающий у учеников, в первую очередь, любовь к родной земле.

Зашли в районный музей, чтобы отметить командировки, и, естественно, завели разговор на интересующую тему. Нас внимательно выслушали, сказали, что в фондах есть «еврейские» фотографии, но лучше по этому вопросу обратиться к тому же Витольду Антоновичу.

…Он был в школе, в своем музее. Пишу «в своем», потому что Ермаленок создал его от первого до последнего гвоздика.

До начала учебного года оставалось еще пару недель, в школе шел ремонт. Я спросил:

– Отпуск отгуляли?

– Разве у краеведов бывают отпуска? – удивился Ермаленок.

Мы записывали интервью с Витольдом Антоновичем на видеокамеру. Он поинтересовался:

– На каком языке отвечать на вопросы?

– На каком вам удобнее.

– Могу на русском, польском, но привычнее на белорусском.

«Я родом с Браславщины, в Миоры приехал сразу после окончания Гродненского педагогического института. По специальности – учитель истории, но изначально я краевед и директор двух музеев, которые открыл в школе, – с гордостью сказал Ермаленок. – Исторический создан раньше нашего районного. Когда его создавал, не было музеев ни в Браславе, ни в Поставах. А год назад открыл в школе Музей книги и печати. Это очень интересный музей, такого нет в школах нашей страны. Уникальные экспонаты собраны. Сейчас создаем еще два школьных музея: образования и этнографии. У нас 16000 экспонатов, в районном музее в четыре раза меньше».

В свою работу Витольд Антонович вкладывает не только силы, время, но и душу. В таких случаях не подстраиваются под чьи-то интересы. Все, что делает Ермаленок, – вызывает уважение у людей, придерживающихся разных взглядов на жизнь. Он эксперт по истории здешнего края, собиратель и хранитель всего, что может объективно рассказать о времени и о людях.

«Я много занимаюсь археологией, – рассказал Ермаленок. – Первые поселения основали здесь финно-угорские племена пять тысяч лет назад. Миоры переводятся, как озеро на низком месте. У нас действительно болотистое озеро. В документах Миоры впервые упоминаются в 1514 году. Значит, скоро нам будет 500 лет. Это было местечко, славное костелом, церковью, монастырем».

Евреи в этом краю появились давно. Нет точных данных, когда это произошло, но в соседних городах и местечках в начале XVII века уже были еврейские общины, синагоги, кладбища.

После 2-го раздела Речи Посполитой (1793 г.) Миоры оказались в составе Российской империи.

Местечко, центр волости Дисненского уезда Минской губернии. Миоры были маленьким поселением. До начала XIX века здесь проживало не более 50 человек. С 1842 года Миоры включены в Виленскую губернию. С 1866 года в местечке работала школа. Через двадцать лет население Миор составило 110 жителей, здесь работало волостное управление и три корчмы, принадлежавшие, скорее всего, евреям.

В Миорах ежегодно проходили две ярмарки – одна из них, осенняя, была 8 сентября. На ярмарку из далеких мест приезжали заблаговременно, из ближних – в тот же день, утром. И продавцов, и покупателей было много. Говорили на польском, еврейском, белорусском, русском, цыганском, латышском, литовском языках, но все понимали друг друга.

В 1903 году Миоры были открыты для свободного поселения евреев в обход «Временных правил» 1882 года. Согласно этим правилам, евреям было запрещено селиться в селах и деревнях, это ограничение распространялось и на те категории еврейского населения, которым ранее было разрешено проживание на всей территории России (на вышедших в отставку нижних чинов, купцов первой гильдии, ремесленников). Повсеместное жительство в Российской империи было разрешено только евреям, получившим право по образовательному цензу.

С 1908 года раввином в Миорах стал Дойв-Бер Пьянко.

Населенный пункт активно рос в период между Первой и Второй мировой войнами. В 1927 году здесь проживало 422 человека, было пять частных магазинов-лавок, мельница, аптечный склад. В начале 30-х годов купец Агенштат построил спичечную фабрику. Размеры фабрики были небольшими, но тогда это был значительный прогресс.

В 1920-х–1930-х годах в местечке действовали отделения различных еврейских партий и организаций. Имелись две синагоги, ТалмудТора, где обучались дети из неимущих детей в возрасте до 13 лет.

«К 1939 году в Миорах уже проживало порядка 800 жителей, из них почти 600 составляли евреи, – продолжил рассказ Витольд Антонович. – У меня есть польский календарь, выпущенный в те годы, где указаны фамилии миорских ремесленников и деловых людей.

Кузнечным делом занимался Борск; арендой лесов и их эксплуатацией – Бимбарк, Маркман, Швид; торговлей льном – Арон, Берман, Шейнер, Корчиц – это давало в те годы хорошую прибыль. Торговал семенами – Ульрих; пекарями были – Геллер, Тельбаум; пиво варил – Качер, ресторан держал – Корчек; торговал сельскохозяйственными товарами – Тельбаум; кожу выделывали – Дрейзнер, Кочер, Фрумин, Кейнер; кожаными изделиями торговали – Тельпрен, Качев; водкой – Дрейзен, Энгель, Эструф. Кстати, один из потомков Эструфа приезжал сюда. Сукном торговали Гедройц, Арон и так далее…

При Польше евреи могли владеть землей, в отличие от царского времени, брали в аренду леса, озера, занимались тем, чем они хотели».

Ермаленок подошел к витринам, на которых были выставлены предметы быта, кухонная утварь, и стал рассказывать: «Это субботний подсвечник или часть миноры, сделано из бронзы, здесь выгравирован магендовид. Это келишек – субботний серебряный бокал, рюмка, из которой делали кидуш. Найдено на месте еврейского дома, который разбирали на улице Почтовой. Предметы быта конца XIX – начала XX века. Все найдено в земле. Сохранились надписи на иврите. Ступка бронзовая, чайник, рукомойник...

Я не знаю, в чем причины, но от такого большого населения памятников еврейской культуры осталось мало, имеющиеся у нас еврейские вещи можем пересчитать по пальцам».

– От синагог что-нибудь сохранилось? – спросил я.

– Даже фотографий нет. Были деревянные, это все, что я могу сказать.

– Работали еврейские школы?

– Только начальные. Потом еврейские дети учились в польских школах и гимназиях. Многие учились в гимназии в Дисне.

– Была еврейская интеллигенция?

– В основном ремесленники и торговцы. В Дисне было больше еврейской интеллигенции.

Во многих местечках и деревнях сегодняшнего Миорского района до войны жили евреи. Судить об этом можно и по воспоминаниям старожилов, и по «расстрельным спискам», составленным Государственной Чрезвычайной комиссией по расследованию преступлений немецко-фашистских оккупантов в 1944–1945 годах. Компактно, кроме Дисны и Миор, евреи жили в местечках Леонполь и Погост, в деревнях Блошники (сейчас Калиновое), Язно, Чересы, на хуторе Липовка-2.

– 17 сентября 1939 года в Западную Белоруссию пришла Красная Армия? Как ее встречали в Миорах? – спросил я.

– Еврейская и белорусская беднота торжественно встречала. Потому что при Польше они были унижены. Кроме экономического, чувствовали и национальное унижение. Не было, например, белорусских школ. Люди верили, надеялись, что все изменится к лучшему. Но радость длилась недолго. Началась национализация предприятий, была ликвидирована частная собственность, людей арестовывали: и не только богатых, но и чрезмерно разговорчивых. Практически был разрушен традиционный уклад местечка.

После сентября 1939 года в Миорах стал райцентр. Здесь расположились власти и карающие органы. И среди новых начальников было немало евреев.

– Жили в Миорах богатые евреи?

– Были, конечно, богатейшие, – сказал Ермаленок. – Списки вывезенных у меня есть.

– Кто-то был сослан в Сибирь?

– У нас больше в Березвечье вывозили. Это недалеко от Глубокого. Там был советский концлагерь. Но евреев это меньше коснулось.

Мы вышли из школы и мимо грандиозного костела, по красивой набережной, пошли к старому центру Миор. Городок небольшой, население чуть больше восьми тысяч человек.

«Мы находимся на улице Ленина, которая исторически называлась Виленская, – сказал Витольд Антонович. – Из красного кирпича – еврейский дом, в нем находился магазин и жилые помещения. Хозяйка – Циммер построила его из кирпича, который остался от строительства костела Вознесения Девы Марии в 1907 году. На этой улице находился аптечный склад и аптека Вишневского – это поляк, а вся остальная улица была еврейская».

Мы прошли мимо обновленных фасадов старых домов и вышли на площадь. В середине девяностых годов я бывал здесь. В деревянном просторном доме жил Яша Цыпин с мамой Сорой-Ривой. Вскоре они уехали в Израиль. Если я не ошибаюсь, это была последняя еврейская семья в Миорах. Сора-Рива умерла, а Яша живет и работает в Ашдоде.

Вспоминаю встречу и интервью с Сорой-Ривой: «Моя девичья фамилия Бетхен. Родилась в Краславе, нынешняя Латвия, в 1921 году. Жила там до 1941 года. Во время войны эвакуировалась в Багульму, это Татария. Ехали с эшелоном раненых. Работала в колхозе. Брата забрали на фронт. Он погиб. А в 1945 году вернулись в Краславу, потом я уехала в Ригу. Муж вернулся с фронта. Он сам из Миор, мой ровесник. Был ранен. Его звали Эфроим Цыпин. Живу в Миорах с 1948 года. Муж мне много рассказывал о довоенных Миорах, о своей семье. Расстреляли всех его родственников здесь».

С Витольдом Антоновичем мы пришли в этот дом. Сейчас здесь живет Наталья Александровна Коваленок с семьей. Она тоже учительница, преподает английский язык в средней школе. Приезжающие в Миоры евреи по-прежнему приходят сюда. Наталья Коваленок рассказала мне о связях, которые она поддерживает с земляками.

– В Миоры дети и внуки евреев, которые жили здесь до войны, приезжают почти ежегодно.

– Заходят в этот дом?

– Мы с ними предварительно общаемся по интернету, телефону. А когда приезжают, к нам обязательно заходят.

– Потому что вы переводчик или потому что здесь был дом Цыпиных?

– Какие-то связи с этим местом у них, безусловно, остались.

– Кто приезжал в последние годы?

– Приезжали из Соединенных Штатов, Израиля, Бельгии. В прошлом году приезжали две дочери Юдиной. В годы войны она была сначала в Миорском гетто, потом вырвалась из него и попала в партизаны. Дочери хотели посмотреть белорусский лес, где воевала их мама. Они представляли его только по записям в ее дневнике, которые были сделаны в годы войны. Одна сестра тут осталась на несколько дней, я помогла ей организовать поездку в лес, в котором дислоцировался партизанский отряд.

– В каком отряде была их мама?

– Это был, судя по книге, еврейский партизанский отряд.

– О какой книге вы говорите?

– На основе военного дневника вместе с дочерьми Юдина написала книгу «Лес 77 озер», потому что Ельня – это место, где 77 озер. Книга издана на английском языке и на иврите. Я ее прочла на английском языке в прошлом году.

Эстер, одна из дочерей Юдиной, рассказывала про своих предков. Один из них занимался земледелием. Жил в большой и достаточно богатой усадьбе. (Вероятно, арендовал ее и, возможно, аренду оформил не на себя – А.Ш.). Нанимал людей. Они обрабатывали землю. Жил, как помещик. Это было в районе Вильново, недалеко от Миор.

Дом Цыпиных, а теперь Натальи Коваленок, выходит на центральную площадь. Когда-то здесь проводились ярмарки, и, как положено в местечках, здесь же находилась синагога. На этой площади жили состоятельные люди, державшие магазины, лавки. На площадь стекались не только товары, но и все новости.

– Здесь жили Люлинские, – продолжила рассказ Наталья Коваленок. – Их потомки сейчас живут в Соединенных Штатах Америки. Мне рассказывали, что их дом стоял, примерно, напротив теперешней почты».

На этой площади в годы оккупации немцы организовали еврейское гетто. И дом Цыпиных-Коваленок находился на его территории.

– Немцы заняли Миоры уже 30 июня, – рассказывает Витольд Антонович Ермаленок. – Через неделю после начала войны. На восток успели уйти единицы. И уехало районное начальство.

Под гетто отвели часть домов на площади. Сюда согнали евреев из Миор, из окрестных местечек и деревень. Голод, болезни, издевательства. Был образован юденрат во главе с Менахемом Шейнером. Никакой помощи узникам гетто он оказать не мог и под страхом смерти вынужден был исполнять приказания фашистов.

2 июня 1942 года Миорское гетто было расстреляно.

Сошлемся на один документ, который датирован 1 июля 1942 года. Это донесение гебитскомиссара г. Глубокого генеральному комиссару Беларуси об уничтожении евреев. Гебитскомиссар сообщает, что 2 июня 1942 года расстреляно 779 евреев из гетто в г. Миорах.

Перед войной, рядом с деревней Крюковщина, было еврейское кладбище. Первые захоронения на нем были сделаны в те далекие времена, когда евреи поселились в Миорах. Рядом с этим кладбищем фашисты решили «окончательно решить еврейский вопрос» в Миорах. Пригнали военнопленных, они выкопали ямы. На ямы были положены доски. Евреев заставляли раздеваться догола, загоняли на доски и стреляли. Раненые, убитые – все падали в яму. А кто-то падал туда и живым. Просто сваливался с досок. Кругом стояли полицаи и добивали из винтовок. Немцы приказали вылавливать всех евреев, которые попытаются спастись бегством, за это предназначалась награда в два пуда соли.

Есть разные данные о количестве евреев – узников Миорского гетто, расстрелянных фашистами. В немецких документах фигурирует цифра 779. Сразу после освобождения житель Миор, сам узник гетто и партизан М. Люлинский, составил список погибших евреев из 669 человек.

– В довоенных Миорах жило чуть более 600 евреев. Почему количество погибших превышает эту цифру? – спрашиваю я.

– Остальные были из деревень, хуторов, из соседних местечек, где евреев расстреляли раньше. Как это не парадоксально, но спасения многие из них искали в Миорском гетто.

А куда еще было идти? Зима 1941–1942 годов стояла на редкость суровая. Морозы были за тридцать градусов. Не спрячешься ни в лесу, ни в землянках, ни в заброшенных сараях. Особенно, если ты с семьей, с детьми. Партизан в западных районах Витебской области еще было совсем мало, да и не всегда хотели в отряды брать евреев, тем более с женами, с детьми. Были жители деревень, хуторов, кто прятал евреев, помогал им. И Роза Циммер, и Люлинский, и Кайданов были искренне благодарны белорусам, полякам, которые помогали им, нередко рискуя собственной жизнью. Но таких людей было очень немного. В основном люди пытались не замечать того, что не касалось непосредственно их. Их тоже можно понять: любая помощь евреям – каралась смертью. Но были и те, кто за соль, за сахар, за одежду сдавали евреев, устраивали на них охоту.

Нередки были случаи, когда прятали евреев, пока у тех было, чем откупиться. Юдина приводит в книге факты, которые она подняла не только из глубин памяти, а из глубин своего сердца. За каждым фактом – боль. Предательства соседей остались до конца дней незаживающими ранами.

Командир одного партизанского отряда рассказывал Витольду Ермаленку, что одиннадцать евреев из Миор убежали в лес, собрав в гетто ценности. Их расстреляли по приказу командования, чтобы эти ценности забрать.

В 1994 году оставалось уже мало свидетелей расстрела Миорского гетто. Я записал воспоминания тех, кого смог разыскать.

Рассказывает Ивина Тамара Яковлевна, 1927 года рождения.

– Я родилась в деревне Леоновцы Миорского района. В 1935 году мой отец, кузнец, переехал в Миоры. До войны я окончила пять классов школы. Немцы взяли Миоры без боя. Въехали на мотоциклах и машинах. Сначала евреев не трогали. Потом согнали в гетто. Нам туда не разрешали ходить. Иногда я умудрялась это сделать и заносила молоко нашим довоенным соседям Матусам. Гетто охраняли полицаи, но не усиленно. Евреям нельзя было выходить за его территорию. Жили там зиму, весну.

Однажды, в начале лета 1942 года, отец рано встал и повел корову. Довел до площади, а дальше его не пустили. Площадь была окружена. Немцев понаехало много. Отец пришел и говорит: «Сгоняют евреев в сараи». Потом их начали выводить из сараев на площадь. Сажали на землю. И партиями вели в Крюковщину. Старых везли на телеге. Всего было три партии. Крику – жуть. День был жаркий, солнечный. Во всех Миорах была слышна стрельба. Тем же летом в Крюковщине расстреляли цыган».

Вспоминает Борковская (Язёнок) Янина Яновна, живет в деревне Наталино Миорского района, 1926 года рождения.

– Я родилась в Друе. Немцы сказали, что дадут землю каждому, кто будет работать на ней. Мы были безземельные. Отец поехал в земельный отдел просить землю. Ему предложили в Скурдолино или в Крюковщине. В Скурдолино была еврейская госфондовская земля. В Крюковщине жило только двое хозяев. Он выбрал Крюковщину. Мы переехали сюда в 1942 году.

Здесь был чистенький лесок. Начинался солнечный день. Мы увидели, что пленные копают яму. Не знали, кому копают. Полицаи подошли к ним и говорят: «Не бойтесь, это не вам, это евреям». Когда привели людей, их завернули к окопам. Оставались еще от польской армии. А тут погнали стадо коров пастухи с Русачков. Коров много было. Пастухам было интересно посмотреть, что будет, и они стали кружиться здесь с коровами. Евреям приказали ложиться на дорогу, лицом к земле. Чуть повернешься – бьют. Но евреи стали утекать. Прятались за коров, смешались со стадом. По коровам немцы не стреляли, жалели скотину.

Гляжу: перед нашими окнами маленький мальчик, еврей, бегает и плачет. Подбежал немец, повалил его и выстрелил в голову. Они чуть не убили моих брата и сестру. Батька вовремя загнал их домой. Часть немцев и полицаев пошла на поиски убежавших евреев, а другая стала охранять тех, что остались.

Евреям приказали раздеться. Немцы смотрели тряпки. Что-то закидывали в машину. Потом пришли еще машины и подобрали все, что оставалось, и свезли на склад.

Несколько девочек-евреек спрятались под мостом на большаке. Их поймали и тоже убили.

Ямы засыпали пленные. Потом немцы заставляли песок возить на эти ямы. Плыла кровь в канаву. Страшно было подходить».

...Я увидел эту фотографию в документах, которые собирает рабочая группа по созданию Верхнедвинского музея (Верхнедвинский район соседствует с Миорским). Фотография имеет непосредственное отношение к расстрелу Миорского гетто. Передал ее в музей Петр Самойлович Шейнер, довоенный житель Миор, участник Великой Отечественной войны, после войны работавший в Верхнедвинске, а в настоящее время перебравшийся в Тюмень.

К сожалению, я не встречался с Петром Самойловичем, иначе расспросил бы его подробно о каждом эпизоде его жизни, жизни родных и близких. Воспользуюсь тем описанием, которое оставил в музее Петр Шейнер.

«Изображена свадьба моей двоюродной сестры, состоявшаяся в Миорах в 1937 году. В числе гостей – мои родители, я, мой братишка и много наших родных и друзей».

Свадьба, судя по фотографии, была скромная. Семья не шиковала. Всех гостей – три десятка. По нынешним меркам – сущий пустяк. За столом близкие родственники со стороны жениха и невесты.

«Из всех изображенных в живых остался только я и одна девушка из Леонполя, – записал Петр Шейнер. – Остальных постигла участь всех жителей гетто из Миор и соседних деревень».

Когда евреев гнали к ямам, некоторые стали выбрасывать семейные фотографии, документы, которые хранили до последнего. Это было послание живущим от уходящих в небытие… Вот тогда, судя по всему, мама Петра Самойловича выбросила эту свадебную фотографию на обочину дороги, в надежде, что ее когда-нибудь передадут вернувшемуся с фронта сыну.

В 1947 году Петр Самойлович Шейнер демобилизовался из Советской Армии и приехал в Миоры. Ему передала эту фотографию незнакомая польская женщина, которая подобрала ее на месте расстрела. На обратной стороне снимка в те же дни (надпись сохранилась, хотя и стерлись отдельные буквы) женщина написала мольбу к Богу: «Сжалься над народом, терпящим такие бедствия».

В Миорское гетто попали евреи из Иказни. Среди них был тридцатилетний Ицик Самовар.

До войны он арендовал Иказньское озеро. Ловил и продавал рыбу. Ицик Самовар чудом остался живым. Его дочь С. Меерова рассказывала, что отца вместе с другими евреями повели на расстрел. Ицик, видимо, на мгновенье раньше, чем прозвучали выстрелы, упал в яму, а затем выполз из груды мертвых тел. Беглец нашел пристанище у Марфы Жоровой. Марфу и ее семью он знал до войны. У Жоровой было двое детей: Липа – 17 лет, и Игнат – 15 лет. Родная сестра Марфы – Анна Денисова была многодетной матерью, и нее было семеро детей. У них уже пряталась еврейская семья Генс. Помогали прятать евреев мужья сестер – Гаврила Денисов и Арсен Жоров, их дети. Они в поле за огородами вырыли яму, где скрывались евреи. Если летом можно было пересидеть там, то морозными зимними ночами выдержать это было невозможно. Евреи приходили погреться в дома Денисовых и Жоровых.

Ицик Самовар искал партизан, и в 1943 году он попал в отряд «За Родину». Ходил в разведку, участвовал в боевых операциях.

Когда советская армия освободила Миорский район, И. Самовар ушел на фронт. Освобождал Латвию, дошел до Восточной Пруссии, был несколько раз ранен, награжден. В 1946 году боец демобилизовался, вернулся в родные края, жил и работал в Браславе.

В 2006 году Яд Вашем присвоил звание Праведников Народов мира Денисовой Анне, Денисову Гавриле, Денисову Леониду, Жорову Арсену, Жоровой Марфе, Девятко (Жоровой) Олимпиаде.

Порой честные и объективные люди принимают на веру часто повторяющиеся слова. Витольд Ермаленок сказал, что евреи покорно шли на расстрелы, воспринимали их, как предначертанные Богом. Действительно, из женщин, стариков и детей, из мужчин, у которых на руках висят малолетние дети и престарелые родители, плохие солдаты. До последнего люди надеялись на чудо. Есть много других причин, почему не было организованного сопротивления в гетто. Но, как только появилась возможность, узники Миорского гетто взялись за оружие.

Вспоминает Иван Семенович Воробьев. В 1942 году он был командиром диверсионной группы в 6-ом отряде 4-ой Белорусской бригады. Это интервью я записал в Миорах в 1994 году.

«Сорок три человека, сбежавших из-под расстрела, пришли к нам в партизанскую бригаду: Давид Гельван, Зуся – фамилии не помню, Нехамчин Саша, Мукотонин Исаак, Мукотонин Цви-Мендел (погиб), его сестра (погибла), Арон Ицик, Ифин.

Договоренности у евреев не было. Бежали из-под расстрела кто куда. Один еврей бежал с мальчиком. Мальчику было года четыре. Взял его отец на плечи и направился к озеру на полуостров. Снял с себя френч и посадил мальчика на него, а сам поплыл через озеро: посмотреть, что там. Немцы искали сбежавших евреев. Увидели мальчика и застрелили его.

Тут жили Суровец и Колос. Они рубили сарай. Увидели, что бежит еврей, отец того мальчика. Догнали его, Суровец держал, а Колос топором ударил. Запрягли лошадь, положили на дроги и повезли в Миоры. Немцы дали им три пуда соли. После войны они получили по двадцать пять лет тюрьмы. Отсидел Суровец восемнадцать лет, вышел и вскоре умер.

Нашелся один человек из деревни Менюхи, звали его Егор (тесть Болдина), он показал евреям укромное место по мху – Ельня называется. Там кругом 77 озер. Только местные могли найти это место. Наносили евреи кирпичей и досок, построили сарай и там жили. Потом они тоже пришли в партизаны. Немцы узнали, что евреи прячутся во мху, взяли Егора и сказали: «Веди». Он повел и специально заблудился. Немцы испугались, а Егор удрал. На болоте жили евреи из разных местечек: Шарковщины, Глубокого, Миор, Лужков, Бильдюков, Друи, Дисны.

У меня в группе был минером Илья Кочур. Помню Арона Ицика. Кривицкий Абрам из Леонполья ранен был, мы отправили его за линию фронта в госпиталь. Попал к нам Лева Вейф из Миор, он во время расстрела убежал. Борок из Птицких привел его к нам в отряд. Ему было лет 10-12. Во время экспедиции я взял винтовку и вооружил его.

Койданов Наум погиб в Якубовщине. Наум и Берзин развозили листовки по деревням. Заехали в Якубовщину покушать. И наскочили на немцев. У тех было два станковых пулемета. Снег большой – зима. Они соскочили с повозки и стали удирать, Койданову попала разрывная пуля в колено. Он спрятался за камнями и отстреливался. Час дрался, пока пуля не попала в голову. Пришли немцы и говорят: «Если б мы так дрались, давно бы война кончилась».

Погиб в бою Козлинер из Лужков. Мусина из Друи убили в Урбанах – попал к полицаям в засаду».

В Миоры после войны вернулись Цыпины, Нехамчин, Голдин, Макутонин, Нонкин...

Отец Яши Цыпина, когда демобилизовался и вернулся в Миоры, хотел с другом Нехамкиным раскопать ямы, чтобы найти останки родственников. Ломом били землю и никак не могли разбить. Земля пропиталась кровью и стала как цемент.

То, что не смогли сделать родственники убитых, легко сделали трактора и бульдозеры, когда в конце 50-х – начале 60-х годов здесь закипела стройка. Строили Миорский мясокомбинат и для строительства снесли значительную часть еврейского кладбища. Даже оторопь берет, когда думаешь, на каких местах построены предприятия пищевой(!) промышленности.

Сейчас здесь памятник. Поставили его на деньги, собранные родственниками погибших в гетто, приблизительно в те же годы, когда возводился мясокомбинат. От старого кладбища осталось несколько мацейв (надгробных памятников), и их положили рядом с памятником погибшим в гетто. Получился мемориальный комплекс евреям Миор. Место огородили красивой и надежной оградой.

С площади мы с Витольдом Ермаленком пошли к Миорскому мясокомбинату. Расстояние – километра два. По этому пути 2 июня 1942 года немцы и полицаи гнали узников гетто на расстрел.

– Часто сюда приходят люди? – спросил я.

– Не часто приходят, – ответил Витольд Антонович. – В школах не принято приходить на это место даже в праздники, посвященные войне. Я по своей инициативе свой класс, когда бываю классным руководителем, привожу сюда и рассказываю детям, что здесь произошло. Для детей это странно, что до войны здесь было еврейское местечко. Они не могут понять, как это могло быть и сколько было расстрелянных.

Спасибо Витольду Антоновичу за честный рассказ и за то, что он бережно хранит память обо всех событиях, которые происходили на этой земле.