Я люблю приезжать в Друю. Мне нравится этот небольшой городок, который расположен в живописном месте Браславского района на самой границе Беларуси и Латвии. На одной стороне Западной Двины белорусский город Друя, на другой – латышский Педруя. Впрочем, когда-то раньше это были две части одного местечка.

У Друи есть “особая закваска”. Городок напоминает разорившегося и обедневшего родовитого шляхтича. Гордая осанка, прекрасные манеры и великий дух предшественников сочетаются с износившимися башмаками, голодным котом и домишком, вросшим в землю по самые окна.

Каждый приезд я встречаюсь со старожилами Друи. Однажды попал в домик к пожилой польской женщине. Признаюсь, такого запустения давно не видел. И хозяйка чувствовала неловкость, ловя мои взгляды то на выцветших занавесках, то на обоях, у которых от старости стерся рисунок, то на книжной полке с подвязанной ножкой. Бедность никого не украшает, и, чтобы показать, что когда-то она тоже видела другую жизнь, хозяйка принесла небольшой фотоальбом. Прежде чем положить его на стол, тщательно протерла клеенку. Наверное, этот альбом, в синей бархатной обложке с позолоченными застежками, был главной драгоценностью дома. Хозяйка стала перелистывать страницы, и я увидел на довоенных фотографиях бравых польских инженеров-путейцев в форменных шинелях. Под руку они держали элегантных дам.

– До войны путейцы здесь строили железную дорогу и мост через Западную Двину, – мне показалось, что у хозяйки изменилась даже манера говорить. Исчезли извиняющиеся интонации, и появилось достоинство. – Это мой брат, – с гордостью сказала она. – Это жених, а это – я.

Я смотрел на фотографии, потом оглядывался кругом и понимал, что альбом – это не только привет из другого времени, это привет из другого мира.

...Лет десять назад мне впервые рассказали легенду о Друйской синагоге, о подземном ходе, который шел от синагоги на ту сторону реки Друйка.

Разговор оставался разговором, пока я не увидел фотографии Друйской синагоги. Сделаны они были фотографом Булгаком в 1928 году, когда и в страшном сне нельзя было увидеть и предположить, что через каких-то шестьдесят лет эти снимки останутся единственными свидетельствами былой красоты и божественности синагоги. Может, не совсем подходящее сравнение для Дома молитв, но первое, о чем я подумал, разглядывая фотографии, – величественна, как средневековая крепость. Мощные, высокие стены, узкие оконца, напоминающие бойницы, и мост через речку, который ведет к воротам, дополняет грозный, военный вид. Действительно, чтобы в такой архитектурный ансамбль “вписать” подземный ход, не надо иметь много фантазии.

Я стал изучать книги, выпущенные уже после войны и в Чикаго, и в Тель-Авиве, где есть общины выходцев из этих мест. Меня интересовала Друя.

Вот что я узнал. Городок когда-то назывался Сапежин. Был вотчиной графской фамилии Сапегов. Знатные люди хотели сделать в Друе свою столицу.

Город помнит балы, кареты, титулованных особ.

Костел, сохранившийся и действующий сейчас, – прекрасный памятник средневековой архитектуры.

Крупным экономическим центром Друя никогда не была, но и в нищете не прозябала. В 1890 году получено городской казной 702 рубля доходов. На следующий год в город прибыло 38 тысяч пудов товаров. В основном прибывали они по Западной Двине, а самым оживленным местом в городе была пристань. В этом же году в Друе было выдано 61 свидетельство на право торговли и промыслов.

Одно из первых документальных свидетельств о евреях Друи относится к 1680 году, когда в Москве в Посольском приказе объявился еврей Леонтейка Абрамов и сказал, что он “из местечка Друи, а то местечко – Яна Сапеги – воеводы Полоцкого. В Москву он-де приехал с шурином своим Абрамкой Моисеевым февраля в 10 день с товаром...”.

Первые евреи поселились в Друе лет за сто до Леонтейки Абрамова. Но массовый приток еврейского населения в эти края, и в частности в Друю, относится ко второй половине XVIII века.

В середине XIX века Друя – заштатный город Диснянского уезда Виленской губернии. И как во всех городах и местечках черты оседлости, здесь высокий процент еврейского населения. В 1847 году друйское еврейское общество состояло из 2366 душ. В 1897 году в Друе насчитывалось 4742 жителя, из них – 3006 евреев.

В той же 16-томной “Еврейской Энциклопедии”, изданной в Санкт-Петербурге, откуда взяты приведенные статистические данные, написано: “Друя славится старинной синагогой, замечательной в археологическом и архитектурном отношениях”.

Построена синагога была в 1766 году в устье между реками Западная Двина и Друйка. Ее считали одной из самых красивых и величественных на землях тогдашней Литвы. Бытует легенда о том, как была возведена синагога. Возможно, у легенды есть документальная основа. А может, это дань уважения евреев к хозяину города – графу Сапеге, который лояльно относился к иноверцам. Но так или иначе, легенда утверждает, что деньги на постройку синагоги дал именно граф. И вот как это произошло.

У графа была жена – Ядвига. Четверых детей она родила мужу и, о горе, все четверо умерли в младенчестве. Конечно, Сапега мог жениться на другой женщине, которая родила бы ему здорового наследника. Но он любил Ядвигу и не хотел с ней расставаться. Сапега с женой объездили множество монастырей, усердно молились, бывали у знахарей, надеясь на их помощь. Шли годы. Сапега старел и совсем загрустил без наследника. Однажды ему сказали, что в старой деревянной синагоге Друи служит раввин Михаль. Он святой человек и сможет помочь графу. Сапега не поверил этому, да и кроме того, как ему, гордому ясновельможному пану, обращаться с просьбой к еврею. Но Ядвига упросила мужа съездить к раввину. Сапега пришел в деревянную синагогу и попросил о помощи... И ровно через год родила пани Ядвига сына – здорового и веселого мальчика. Граф немедля приказал подать карету и снова отправился к деревянной синагоге. Раввин Михаль был на месте. Он целыми днями напролет учил Тору и усердно молился. Сапега принес в дар раввину пятнадцатилитровый сосуд, доверху наполненный золотыми монетами. Раввин взял себе одну монету и сказал: “Все, что произошло, – воля Всевышнего. В Торе сказано: “Серебро и золото жертвуй добровольно”. Раввин передал все золото, полученное от графа, на строительство новой синагоги. Вероятно, этих денег было мало и остальные добавлял Сапега. Спустя два с половиной года синагога была построена, и граф устроил в Друе пир для всех жителей местечка. А еврейскую общину он навечно освободил от всяких податей.

Через пять лет умер раввин Михаль. Ядвига носила целый месяц траур. До последних дней жизни она в годовщину смерти раввина Михаля посылала в синагогу по одной золотой монете во все кассы сбора пожертвований.

Вот такая легенда, у которой есть продолжение. Сапега после этого стал изучать древнееврейский язык и пытался даже постичь тайны Каббалы, для чего приглашал в свой Новогрудский замок раввинов.

Каждый, кто впервые входил в Друйскую синагогу, замирал от восхищения, увидев арон-кодеш. В буквальном переводе с иврита – это священный ковчег. Другими словами – шкаф для хранения свитков Торы. Располагался он у восточной стены молельного зала, створки были украшены резьбой по дереву на темы еврейского народного орнамента: диковинные растения соседствовали с фантастическими зверями и птицами, и все это переплеталось восточной вязью.

Этот арон-кодеш установили спустя сорок лет после того, как была возведена синагога.

Известный исследователь культуры Виленского края Станислав Лоренц писал, что видел на арон-кодеше в Друе надпись: “1805. Тыле сын Абраhама из Камаев”.

Камаи – в то время тоже еврейское местечко, находившееся неподалеку от Друи, в какой-то полусотне верст. 

А Тыле сын Абраhама – это Шмая hа-Коген. Над створками друйского арон-кодеша он работал почти три года. К сожалению, нам неизвестны другие работы этого уникального мастера.

Арон-кодеш из Друйской синагоги – шедевр декоративно-прикладного искусства. В довоенной Друе рассказывали историю, что арон-кодеш предлагали временно перевести в Париж на какую-то очень именитую выставку. Обещали за это большие деньги. Но руководство местной общины не дало согласие.

Синагога славилась богатой библиотекой и обширным архивом.

Жили люди: кто богаче, кто беднее, думали о будущем. Стремились выучить детей, дать им профессию, чтобы имели верный кусок хлеба. Сильны были традиции, сильна вера людей в заветы, оставленные дедами и прадедами. В Друе, кроме Большой синагоги, было еще шесть молитвенных домов, кирпичных и деревянных. И все они были полны людьми. Сейчас в городке осталось одно здание, в котором когда-то молились евреи. В нем соорудили баню. В этих стенах люди очищали душу, наверное, поэтому местные власти решили, что здесь будет хорошо очищать тело...

В Друе давно уже не живут евреи, но это один из немногих населенных пунктов Беларуси, где по-прежнему чувствуется дух местечка.

Автобусы из районного центра приходят на центральную площадь. И здесь вас встречает извозчик со своим тарантасом. Тарантас не музейный, а извозчик не ряженый (рядится здесь не для кого, денежных туристов не бывает). Когда в больших городах появились грузотакси, в Друе эту функцию на себя взял извозчик, который за умеренную плату отвезет куда вашей душе будет угодно.

Я спросил у извозчика, знает ли он о своих предшественниках – балаголах: еврейских возницах, которых нанимали для поездок в другое местечко или деревню, для перевозки грузов.

Был немало удивлен, когда услышал от извозчика, что он есть самый настоящий балагола. В Друе это слово, пережившее своих хозяев, прочно вошло в местный лексикон.

Старожилы Друи рассказывали мне одну забавную историю про балаголу, уверяли, что произошла она именно у них в местечке, хотя подобные истории я слышал и в других населенных пунктах.

“У балагол был свой молитвенный дом, свое сообщество. И когда появлялся в нем новый человек, старожилы устраивали ему расспрос с пристрастием. Это делалось для знакомства и чтобы не разучились уважать старших. Однажды у нового балаголы спросили: “Вот едешь ты в пятницу из Дисны в Друю, и сломалась у тебя оглобля. А седок еврей, и ему надо в синагогу – шабес наступает. Что ты будешь делать?” “Пойду в лес, вырублю жердь, заменю оглоблю и довезу еврея до дому, чтобы он успел в синагогу, и я – тоже”, – ответил молодой балагола, уверенный, что он знает ответы на все вопросы. “Э-э-э, – покачали головами старики, – пока ты пойдешь в лес, пока вырубишь жердь, шабес наступит...”. Молодой балагола застыл в раздумье. Действительно, что ему делать. И не видя выхода, сказал: “Тогда-таки плохо...”. Старики переглянулись и сказали: “А клугер бохер! Умный парень!” Им понравился ответ.

В Друе родилось и жило немало людей, известных в еврейской истории. Все они с теплотой отзывались о своем местечке. Но один из них прославил его даже своей фамилией. Вернее сказать, его фамилия, так же как и фамилия отца и деда – раввинов – происходила от названия местечка. Алтера Друянова называют “королем еврейской шутки”. Впрочем, эти лестные слова сказали о нем, когда он жил уже в Тель-Авиве, издал немало книг и был при этом директором банка.

Алтер Друянов родился в 1870 году. Он уверял, что все Друяны и Друяновы – его земляки. Юношей Алтер поступил на учебу в знаменитую Воложинскую ешиву. Потом была учеба в Германии. Получено прекрасное европейское образование, есть начальный капитал для открытия собственного дела. И Алтер вместе с молодой женой Брохой Гальпериной возвратился в Друю. Сегодня это многих бы удивило. Что делать такой паре в заштатном городке? А в конце XIX века никого не смущало, что выпускник европейского университета возвращается в свое “родное гнездо”, каким бы маленьким оно ни было.

Алтер открывает собственное дело – торговлю железом. Он по-прежнему занимается литературой. Публикуется в самых читаемых еврейских журналах. Его виртуозное владение ивритом замечают выдающиеся деятели еврейской культуры Бялик и Равницкий. И кто знает, может быть, прожил бы Друянов в своей Друе до конца лет, но однажды случился пожар, и сгорел его торговый дом.

Начинать новое дело на старом месте Алтер не стал. Он уезжает в Одессу, потом перебирается в Вильно, и, в конце концов, совершает алию в Эрец Исраэл.

Алтер Друянов – автор солидной трехтомной монографии по истории сионистского движения и заселения Палестины.

А где же в его литературе Друя? В трехтомнике анекдотов и острот. Традиционный еврейский юмор тех лет не отделим от местечка и его обитателей. Штетеле круглый год было наполнено смехом и слезами.

Сегодняшняя Друя совершенно не похожа на ту, в которой жил писатель. И только улица, проходящая вдоль Западной Двины и названная в память о Друянове, напоминает землякам об этом удивительном человеке. Состоялось переименование совсем недавно, и жители городка по привычке называют улицу Первомайской.

Старожилы Друи, которых я расспрашивал о Большой синагоге, рассказали мне про наводнение начала 30-х годов теперь уже прошлого XX века. Уровень воды в Западной Двине и Друйке весной поднялся до такой отметки, что затопил первый этаж синагоги, которая находилась на возвышенности. Сегодня трудно сказать, то ли наводнение обрушилось на городок нежданно-негаданно, то ли синагогальные служки были людьми не расторопными, но от наводнения пострадали свитки Торы, которые не удалось вынести в безопасное место. По древнему обычаю, было принято решение захоронить их на еврейском кладбище. А местная община в том же году в Вильно заказала три новых свитка Торы.

Советская власть, которая пришла в Друю в сентябре 1939 года вместе с бойцами Красной Армии, не слишком изменила быт людей. Уж очень крепкими были устои...

Правда, беженцы из Польши, которых много было в городке, рассказывали кошмарные истории о гитлеровцах, которые пришли убивать, грабить, насиловать. Но в это не хотели верить. А иначе зачем жить, если нет надежды на завтрашний день...

По-прежнему в Друе справляли свадьбы. Правда, партийцы и комсомольцы под хупу теперь уже не становились и не делали детям брит-милы и бар-мицвы. Старики обижались, дома скандалили, но, в конце концов, приходили к компромиссу и старшее поколение семьи отмечало Песах, а младшее – выходило на Первомайскую демонстрацию.

Узнав, что я интересуюсь историей Друи, со мной встретился человек, который много лет был председателем общины Минской синагоги Наум Барон.

– В Друе жил мой дед. Отец моей мамы был последним раввином знаменитого еврейского местечка. Его звали Моше Гельман, – рассказывал мне Наум Барон незадолго до своей кончины. – Дед прожил долгую жизнь – 90 лет. Сделал людям много добрых дел. Был известный талмудист. Переписывался с любавичским ребе. И Бог дал ему счастье дожить до глубокой старости. Моше Гельман умер в 1940 году.

Его сын Барух Гельман был тоже раввином. Только жил в местечке Яновичи, что недалеко от Витебска. В начале двадцатых годов Друя оказалась на территории Польши, а Яновичи – на территории Советской России, а позднее и Советского Союза. В довоенной Польше терпимо относились к иудаизму, к раввинам. А в Советском Союзе правил бал воинствующий атеизм. Раввина из Яновичей заставили прилюдно отречься от раввинского звания, а синагогу, в которой он служил, закрыли.

Его отец, живший в Друе, не мог этого понять и простить сыну. Когда в 1939 году войска Красной Армии вошли в Западную Белоруссию, Барух решил приехать к отцу в Друю и все ему объяснить. Но старый раввин отказался встречаться с сыном.

А через некоторое время, в начале сорокового года, в Друю приехал сын Баруха и внук Моше Гельмана. Он был советским служащим, и в местечко его послали в командировку. Дед очень хотел встретиться с внуком. Ведь видел он его последний раз маленьким двадцать лет назад. Но внук отказался приходить к деду. Он боялся встречаться с раввином. И тогда Моше Гельман пошел к новым властям. Он сказал:

– Ну, хорошо, вам не нравится религия. Но мы всегда говорили, что надо почитать отца и мать. А чему вы учите молодых людей? Чтобы они не помнили своих дедушек и бабушек.

Назавтра молодого Гельмана вызвали к начальству и приказали встретиться с дедом.

Кто знал, кто мог предвидеть, что случится со всеми этими людьми через несколько месяцев?

Друя находилась недалеко от западной границы Советского Союза. И фашисты были в городе буквально через несколько дней после начала войны. Эвакуироваться успели единицы. Остальных власти, которые хорошо знали, что принесет фашизм, оставили один на один против вооруженных, озверевших бандитов.

...Гетто. С первых дней: издевательства, унижения, побои, пытки, смерть. Десять месяцев евреи продолжали жить в своих домах, только обязаны были носить на одежде желтые нашивки с буквой “J”. Узников под стражей гоняли на работы, чаще всего на железнодорожную станцию. Немцы грабили еврейское население и открыто, и поборами – это была плата за жизнь.

Один раз взяли 100 заложников и потребовали пять возов сахара, соли и другого продовольствия. Затем арестовали сорок девушек. Чтобы их вызволить, надо было  собрать большое количество золотых и серебряных украшений. В третий раз заложниками стали раввины и их семьи. В качестве выкупа требовали меховые изделия, зимнюю одежду, теплую обувь.

 В гетто даже пытались шутить. Правда, юмор был очень печальным: “Жить нам осталось недолго, все ценности у нас уже забрали”.

“Гетто в Друе окончательно сформировалось 14 апреля 1942 года. К этому дню сюда были согнаны евреи из малых гетто в Друйске, Леонполе и из прилегающих деревень. Весна 1942 года была исключительно холодная. Топить печки нечем. С едой и того хуже. В комнатках ютилось по десять человек, а то и того больше. Мужчины в основном работали на железной дороге, на прокладке шпал.

Гетто было расположено между реками Западная Двина и Друйка. Третья сторона блокировалась охранниками, так что убежать из этого мешка было крайне тяжело”.

Это строки из письма Абрама Брио. Сейчас он живет в Иерусалиме: “Как я спасся? Мне помог мой приятель, с которым я еще до прихода большевиков учился вместе в гимназии, поляк Тадеуш Пучальски. В его доме я прятался. Он давал мне немного хлеба, картошки, гороха, чтобы я отнес семье в гетто, к нему в сарай я приводил парней, когда в гетто было беспокойно”.

В соседних деревнях зажиточные крестьяне получили от оккупационных властей для работы советских военнопленных. Молодежь из гетто много раз пыталась наладить с ними контакты для организации подполья, чтобы с их помощью связаться с партизанами, но безуспешно. Тогда решили, что надо находить деньги, покупать оружие и рассчитывать на свои силы. Сема Вайнштейн за десять золотых рублей купил обрез трехстволки. Во время ликвидации гетто он мужественно, до последнего патрона, отстреливался из своего подвала. Хона Левинсон купил СТВ, Шлема Мусин – пистолет ТТ. Оба ушли с оружием в Четвертую Белорусскую партизанскую бригаду и погибли в боях с фашистами.

После уничтожения гетто в соседних Миорах было установлено круглосуточное дежурство на дорогах из Миор и Браслава, откуда ждали прибытия эсэсовцев. Но сигнал о том, что окружают гетто, поступил слишком поздно. Возможностей для побега почти не оставалось. Некоторые пытались переплыть реку Друйку, но противоположный берег уже был оцеплен полицейскими. Арик Левинсон все же переплыл, вырвал у полицейского винтовку, но его настигла пуля.

Эсэсовцы стали сгонять людей в Большую синагогу. Изверги издевались над людьми. Они говорили: “Здесь вы молились вашему Богу, пускай он теперь поможет вам”. Рядом с синагогой выкопали ямы. К ямам приводили по двадцать человек, отдельно мужчин и женщин, и раздавалась пулеметная очередь. Раненых добивали. Из пулеметов стреляли полицейские. Известны их имена: Пухальский Иосиф, Синявский Александр, Мавцен. Эсэсовцы руководили расстрелом и делали еще одну сверхважную работу: прощупывали женское белье в поисках драгоценностей.

В этот момент Большая синагога загорелась.

 Одни утверждают, что синагогу подожгли эсэсовцы, чтобы “выкурить” тех, кому удалось спрятаться.

Но есть и другая версия. Синагогу подожгли сами узники, чтобы под прикрытием дыма организовать побег. Доподлинно известно, что пожар начался с дома Пелтиных, который стоял по соседству с синагогой.

А недавно я услышал еще одну версию. В Друе были люди, которые устроили пожар в синагоге, чтобы сгореть с молитвой на устах, но не сдаться врагу.

Я сразу вспомнил “мозырьский миньян”: гордых и отчаянных людей, которые, находясь в гетто, заперлись в одном из домов, облачились в талесы, надели тфилины. Потом облили дом бензином и подожгли его. Свидетели утверждают, что из горящего дома слышались не крики о помощи, а слова молитв.

Записывая воспоминания очевидцев тех страшных дней, я снова услышал легенду о подземном ходе. Говорят, горбун Сролик знал подземный ход, ведущий далеко за город. Лаз начинался под бимой (возвышением, с которого читают Тору, произносят проповеди). Еще утверждают, что горбун Сролик пытался вывести часть обреченных на смерть людей через подземный ход. Но ему это по каким-то причинам не удалось. Говорят, подземный ход был завален.

В начале пятидесятых годов, когда местные крестьяне поспешили разобрать остатки синагоги на кирпичи и раскопали фундамент, они находили обуглившиеся кости.

Так это, или все, услышанное мной о подземном ходе, – легенды и вымыслы, не берусь утверждать. Но видел своими глазами место, на котором когда-то стояла величественная Друйская синагога. На зеленой лужайке кое-где валяются остатки битого кирпича. И все...

А в 1967 году в Москве вышел очередной  том “Всеобщей истории архитектуры”, где написано, что Друйской синагоге присвоен статус памятника государственного значения...

Я ходил по улице, которая когда-то вела к синагоге. Она носила имя Льва Сапеги. Застроенная красивыми домами, улица была многолюдной и шумной. Остались только камни, которыми до войны была мощена улица. Мне вспомнились слова из кинофильма “Покаяние”: “Зачем нужна дорога, если она не ведет к храму...”. Но кое-где сквозь брусчатку пробивалась молодая зелень, и я понимал, что жизнь продолжается...

Сразу после войны в Друе еще собирался миньян, то есть десять еврейских мужчин молились вместе. В школьном музее хранится фотография этих людей. Правда, кем и с какими целями была сделана фотография, я так и не узнал. Учитывая, что еврейская религиозная община в Друе официально зарегистрирована не была, а в те годы, когда воинствующий атеизм был государственной политикой и нелегальные собрания верующих преследовались законом, снимок, являющийся вещественным доказательством, – удивляет.

Вскоре верующие евреи покинули Друю. Сначала, когда разрешили польским беженцам вернуться на родину, они отправились в Польшу. О дальнейших маршрутах можно только догадываться...

Сегодня в Друе нет ни одного еврея. И только старое еврейское кладбище хранит память о целом мире, целой цивилизации, целой эпохе.

Первые захоронения здесь были сделаны предположительно в середине XVI века. Это одно из самых старых еврейских кладбищ на территории Беларуси. И единственное – с цветными росписями на камне. Сохранилось около 250 памятников. Надгробные камни-мацейвы поросли мхом, и с трудом можно различить буквы и орнаментальные украшения. Когда-то в Друе жили настоящие мастера-каменотесы. Часть кладбища снесена, часть раскопана. Районные власти официально закрыли для захоронений кладбище в 1959 году. Но последнее захоронение все же было сделано в конце 80-х годов XX века. Лежит под каменной плитой Евсей Калманович Тайц. Человек героической судьбы. Он был одним из немногих спасшихся узников Друйского гетто. Во время пожара в Большой синагоге бросился убегать от стрелявших в него фашистов. Был ранен в ногу, спрятался в какую-то яму. Переждал там самое страшное время. А когда эсэсовцы уехали из Друи, а полицаи “пошли отмечать” расстрел евреев, выбрался из убежища и пошел по старым знакомым. Его прятали, передавая из хаты в хату. Боялись тех, кто за два килограмма соли сдаст фашистам и Евсея Тайца, и своих сородичей, спрятавших его. До сих пор не установлены имена мужественных людей, принимавших участие в спасении узника гетто. Они, или теперь уже их дети и внуки, пока не получили заслуженные награды – медали “Праведников народов Мира”.

Через пару недель Евсея Тайца смогли переправить в партизанский отряд № 1 Четвертой Белорусской бригады. К этому времени у него началась гангрена и счет жизненного времени уже шел на часы. В партизанском отряде ампутировали раненую ногу.

Евсей, как мог, помогал партизанам и, будучи инвалидом, пробыл в отряде до конца войны.

Он никуда не хотел уезжать из Друи в послевоенное время, хотя уцелевшие родственники и друзья звали сначала в Польшу, потом в Израиль. Как ни тяжело ему было ходить по улицам, где все напоминало о расстрелянной семье, о прошлой жизни, он прожил восемьдесят лет здесь и завещал похоронить его на старом еврейском кладбище.

Стараниями выходцев из местечка, которые сейчас живут в Израиле, Соединенных Штатах, вокруг кладбища в 2002 году был построен забор, восстановлены повалившиеся памятники, расчищены завалы из деревьев и кустарников.

За три года до этого там, где фашисты расстреляли более 700 евреев, недалеко от железнодорожного моста через Западную Двину был наконец-то поставлен памятник. Я несколько раз в начале девяностых годов бывал на этом трагическом месте. Небольшой квадрат земли огораживал деревянный забор, внутри которого к столбику была прикреплена табличка. На ней – слова памяти.

На новом памятнике – отлитые из бронзы библейские слова: “Кровь их вопиет к небесам”.

Деньги на памятник собрали все те же выходцы из местечка, живущие в Израиле и Соединенных Штатах, Аба Мильнер и Яков Пери. Они приехали на открытие памятника, пришло районное и поселковое руководство, собрались местные жители.

Говорили прочувствованные речи, была произнесена поминальная молитва. К постаменту легли цветы, по еврейскому обычаю положили камушки.

Закрыта последняя страница в еврейской истории Друи.